Сламона

— Да входи же! — господин Джоунз снова слегка подтолкнул своего ученика.

В тот же миг женщина обернулась, привстала и с радостным возгласом:

— Джонни! — протянула к Мильну руки с ярко-красными отточенными ногтями…

Джон шарахнулся назад и вжался спиной в мягкую обивку двери — а может быть, в живот господина Джоунза.

Дэви лежал в укромной ложбинке на берегу Песчаной Бухты, у подножия самого высокого из утесов. В этом укрытии можно было затаиться надежнее, чем в Немой Горе, здесь никто не мог его отыскать, увидеть, окликнуть… Никто — кроме неугомонного принца светлых эльфов, который наверняка нашел бы Дэви даже в столице Огненного Мира файяров!

Рон свалился Дэви на голову в тучах песка, съехав по крутому склону утеса со словами:

— Я так и знал, что ты здесь, старик! Тут найдется местечко для еще одного раненого героя? Хочу погреть на солнышке свои доблестные шрамы…

— Валяй, — ровным голосом ответил Дэви. — Только сними сначала эти лохмотья, Хон-Хельдара здесь нет, их никто не утащит…

Рон засмеялся, скинул ковбойку и джинсы и с блаженным: «Ух!» растянулся на спине рядом с Дэви.

Хотя к принцу светлых эльфов вернулась память, он продолжал разгуливать в человеческой одежде, ругаться человеческими словами и — к негодованию Хон-Хельдара — продолжал жить на яхте «Дельфин», явно не собираясь менять маленькую тесную каюту на просторные залы лунного дворца в Тэннисоле. Дэви очень надеялся, что Рон навсегда останется таким. Пусть уж лучше светлые эльфы потеряют своего короля, чем он —   своего лучшего друга!

— Ну и утречко, Дэви! — пожаловался Рон, подкладывая под голову вместо подушки скомканную одежду. — Я обшарил на «Лучезарном» все дно вокруг Китовой Скалы, но волшебная труба как сквозь землю провалилась! Как думаешь, акулы не могли ее сожрать?

— Очень даже может быть… Акулы могут слопать почти что угодно…

— Хрен в томате! Значит, придется заняться охотой на акул! После обеда попробуем, да? Покажешь мне, как это делается…

— После обеда я не могу.

— Почему?

— Я… То-есть мы… Верней, она потащит меня по магазинам — покупать одежду к отъезду.

— А-а, понятно.

— Что тебе понятно?

Дэви подозрительно взглянул на Рона, но тот, закинув руки за голову, смотрел только на чаек, кружащих в голубом небе.

— Мне все понятно, — задумчиво отозвался Рон. — Я даже понимаю, почему Черная Королева оказалась в Пределе — живая и невредимая, но с чужой памятью и с чужим именем…

— Да? Почему же?

— Да все из-за Кровавого Кристалла и колдуна Конрада! Конрад сдох, но его предсмертная ненависть впиталась в камень вместе с его вонючей кровью, вот магия Кристалла и отомстила тебе, оживив и перебросив в Предел твою убитую тетку. Проклятый Кристалл подсказал ей и словечко «сламона», я уверен!

— Может, так все и было, — с облегчением согласился Дэви.

— Конечно, а как же еще? Только ничего у колдуна не вышло. Представляю, как он сейчас бесится в Царстве Духов и Теней, если уже знает, что случилось!

— А что случилось? — тупо переспросил Дэви.

— Ну как же — это было потрясающе придумано: притвориться, что ты сам хочешь принадлежать этой стерве, что прямо с детства об этом мечтал! Вот обломчик для старины Конни, ведь из его мести теперь ничего не получилось!

— Да, это было здорово придумано… — тихо отозвался Дэви. — Здесь убить ее в Час Возмездия и Справедливости, а там как ни в чем не бывало называть ее мамой…

— Эй, да ты что? — приподнявшись на локте, Рон изумленно посмотрел на Дэви. — Ты же не виноват, что Тройное Заклятье и заклинание «сламона» все еще сильнее тебя!

— Заклятье?!

Дэви сел и уткнулся лицом в колени.

— Как бы не так! — простонал он. — На этот раз заклятье здесь ни при чем! Я мог бы ускользнуть от заклинания «сламона», ведь меня ведь не хотели ей отдавать, это я сам захотел ей принадлежать, САМ! О, дьявол!..

Дэви снова шлепнулся на песок, закрыв лицо согнутой в локте рукой, и замычал от стыда, вспомнив ту кошмарную сцену в директорском кабинете!

О, Люцифер, о, все морские дьяволы и черти, какое счастье, что Рон не видел, как…

…Как он, Дэви — Джон Мильн, плевать! — повалился на директорский диван и рыдал, прижавшись лицом к черной гладкой коже, быстро ставшей скользкой и мокрой от его слез и соплей…

Как сквозь плач он требовал, чтобы его отдали женщине, которая выбросила его за борт…

Как он вдохновенно врал, что получал от тети письма каждую неделю («Спросите у госпожи Розы, если не верите!»)…

Как дрыгал ногами и цеплялся за диванный валик, не давая поднять себя с дивана и увести…

Как вопил: «Я хочу с тетей, с тетей!» и отпихивал локтем какую-то вонючую гадость, которую совал ему под нос школьный врач…

Как он ревел и бился в отвратительной истерике до тех пор, пока наконец не услышал: «Хорошо, хорошо, раз ты так хочешь!»

Дьявол, дьявол, дьявол, какой это был позор!!!

Какой счастье, что Рон всего этого не видел — но как же теперь объяснить ему, что случилось? А вдруг после этого Рон просто презрительно встанет и уйдет — навсегда вернется в свой дворец из лунного камня в Тэннисоле, позабыв про «Мага Стрелы», оказавшегося слабаком и ничтожеством?

— Понимаешь, Рон, — с трудом проговорил Дэви (стыд скрипел на его зубах, как горячий песок), — если бы меня захотели ей отдать, я бы отбивался изо всех сил, честное слово! Но они все сделали наоборот. И директор, и господин Джоунз — они сразу сказали, что об усыновлении не может быть и речи! Вот тогда я и…

Дэви наконец рискнул взглянуть на Рона — и не увидел ни презрения, ни насмешки в его зеленых, как водоросли, глазах. Лежа на боку и подперев голову рукой, Рон посто внимательно смотрел на приятеля и ждал, когда тот договорит.

— Понимаешь, то, что меня захотели усыновить, но меня не захотели отдавать, — Дэви запнулся и долго молчал, подбирая слова. Слова не подбирались. — Ну, это было просто чересчур!..

— Понимаю.

Дэви вздохнул, как будто только что вынырнул с огромной глубины.

— Наверное, ты все-таки не понимаешь, Ронни… — закрыв глаза и пробормотал он. — Ведь у вас, Древних, нет сиротских домов и приютов. Ты не знаешь, что значит быть Домашним Ребенком и что значит им не быть…

Когда Джонни Мильн был еще сопливым мальком, один мальчишка из старшей группы сиротского дома познакомился в главном госхольнском парке с Домашним по имени Дик. Дик часто приходил к своему приятелю в гости, и всякий раз приютские ребята окружали его теснее, чем Санта-Клауса на Рождество. Самые младшие, конечно, не могли и надеяться поиграть с Диком, но все равно набивались в игровую и издалека с восхищением глазели на чудесного пришельца, ловя каждое его слово!

Дик был шустрым и разговорчивым парнем, и скоро уже весь сиротский дом знал, что родителей у него нет, что живет он с двоюродным братом, который «здорово зашибает», часто теряет работу и то и дело переезжает из города в город. Своего брата Дик небрежно называл «мой», и все мальчишки просто корчились от зависти, когда Дик мимоходом ронял что-нибудь вроде: «Не, завтра я не могу, мой взял билеты в кино!» или «Ну и задаст мне мой за порванные штаны!» или «И тогда мой ка-ак вделает тому дураку в челюсть! А тот кретин ка-ак плюхнется на четвереньки — и пополз искать свои выбитые зубы! И больше никогда меня и пальцем не трогал!»

Чего бы не отдал любой мальчишка из сиротского дома за то, чтобы оказаться на месте счастливчика Дика! Все на свете игрушки, все сладости мира, все королевские сокровища отдал бы каждый из них за счастье иметь свой дом (хоть в подвале, хоть на чердаке, хоть в ящике из-под пианино!); за счастье иметь свои собственные шмотки (пускай такие же невзрачные, как у Дика, зато без нашитой на них казенной метки!), и — самое главное — за счастье иметь кого-нибудь, кого можно было бы так же небрежно называть «МОЙ»! Все равно — родного или неродного, путевого или непутевого, с работой или без работы — лишь бы он и вправду был твоим собственным, а не общим, как воспитатели групп! И чтобы ты был только его, а не государственным, какими были все они в сиротском доме… Чтобы этот мой вот так же дарил тебе подарки на Рождество, ругал за порванные штаны, ходил с тобой в кино, бил морду тем, кто посмеет тебя обидеть… И чтобы любил тебя не за хорошее поведение и не за хорошие отметки, а просто за то, что ты — его! Его собственный!