Кто-то в моей могиле

— Напрасно. Мне нет. Я так же труслива, как и он, может быть, даже больше. Я очень рада, что он убежал от меня. Я хотела его видеть ничуть не больше, чем он меня. Один-единственный раз он совершил хороший поступок. О чем же тут жалеть, мистер Пината?

— Я подумал, что вы будете разочарованы.

— Разочарована? Да что вы. Ни в коем случае. Ни капельки.

Тут она неожиданно опустилась на стул, неловко и неуклюже, словно потеряла равновесие под чрезмерной для нее тяжестью.

«Дэйзи, детка, — подумал Пината, — собирается заплакать».

В своей работе Пинате не раз приходилось видеть самые разнообразные манеры плача и рыданий: от быстро моргающих глаз до непроизвольно сжимающихся и разжимающихся кулаков. Он ждал неизбежного, проклиная себя за то, что не может предотвратить ее рыданий, пытаясь придумать какие-то слова, которые прозвучали бы как ободрение, но ни в коем случае не как сочувствие, потому что сочувствие всегда вело к слезам.

Прошло две минуты, потом три, и Пината начал постепенно осознавать, что неизбежного не произойдет. Когда она заговорила, ее вопрос застал его врасплох. Он не имел ничего общего с темой давно утраченных отцов.

— Какого рода дела вы расследуете, мистер Пината?

— Ничего серьезного, — признался он.

— А почему?

— В городке вроде нашего мои услуги не пользуются особым спросом — те, кому нужен детектив, нанимают его в Лос-Анджелесе. Большей частью я работаю на частных адвокатов в округе.

— Какова ваша квалификация?

— А какая мне нужна квалификация, чтобы помочь вам в разрешении ваших проблем?

— Я не говорила, что есть проблемы, тем более у меня.

— Люди обычно не задают мне подобных вопросов, если у них нет какого-то конкретного предложения.

На мгновение она задумалась, прикусив нижнюю губу.

— Проблема действительно существует. Отчасти она связана со мной. Отчасти с другим человеком.

— С вашим отцом?

— Нет. Он не имеет к этому никакого отношения.

— Муж? Приятель? Свекровь?

— Еще не знаю.

— Но хотели бы узнать?

— Я должна узнать.

Она снова замолчала, склонив голову набок, словно прислушивалась к какому-то внутреннему спору. Он не торопил ее, он даже не слишком заинтересовался этим делом. Она выглядела женщиной, чей самый черный секрет можно было вывести при помощи небольшого количества хлорки.

— У меня есть основания подозревать, — наконец произнесла она, — что в конкретный день четыре года назад со мной случилось что-то ужасное. Я не могу вспомнить, что это было. Я хочу, чтобы вы помогли мне выяснить, что же произошло.

— Помочь вам вспомнить?

— Да.

— Простите великодушно, но это не входит в число оказываемых мною услуг, — сказал он откровенно. — Я мог бы помочь вам найти потерянное ожерелье, пропавшего человека, но потерянный день… Нет.

— Вы меня не поняли, мистер Пината. Я вовсе не прошу вас погружаться в мое подсознание как психиатра. Мне нужна ваша помощь, физическая помощь. Все остальное сделаю я сама.

Она внимательно посмотрела на него, пытаясь разглядеть на лице собеседника хоть какую-то заинтересованность. Он невозмутимо смотрел в окно, словно не слышал, что она говорит.

— Вы когда-нибудь пытались восстановить прошедший день, мистер Пината? Не особенный день, как Рождество или какая-то годовщина, а обыкновенный день. Пытались?

— Нет.

— Представьте, что вас к этому вынудили. Скажем, полиция обвинила вас в преступлении, и вам необходимо точно восстановить, где вы были и чем занимались, например, в такой же день два года назад. Сегодня девятое февраля. Вы можете вспомнить что-нибудь особенное про девятое февраля? Вы можете вспомнить что-нибудь особенное про девятое февраля двухлетней давности?

Он задумался, прищурив глаза.

— Пожалуй, нет. Ничего особенного. Я помню только общие обстоятельства своей тогдашней жизни, где я жил и так далее. Полагаю, если это был рабочий день, то проснулся и отправился на работу.

— Полиция не примет ваших предположений, они потребуют фактов.

— Что ж, тогда я признаю себя виновным, — улыбнулся он ей.

Но Дэйзи было не до улыбок.

— А как бы вы поступили, мистер Пината? Как бы вы стали искать интересующие вас факты?

— Первым делом я бы просмотрел свои бумаги. Давайте прикинем. Девятое февраля два года назад. Суббота. Субботние вечера у меня обычно весьма загружены — по субботам больше арестов. Так что я просмотрел бы полицейские архивы, может быть, я натолкнулся бы на дело, которое помню.

— А если нет ни архивов, ни записей?

Зазвонил телефон. Пината поднял трубку и коротко переговорил с собеседником, в основном отвечая «нет».

— У каждого есть какие-то записи.

— У меня нет.

— Дневник? Банковские отчеты по счетам? Счета из магазинов? Корешки чековой книжки?

— Нет. Всем этим занимается муж.

— А как насчет чека, который вы мне выписали? Разве он не с вашего личного счета?

— Конечно, но я их не так часто выписываю, и, кроме того, я не смогу найти корешки от чеков четырехлетней давности.

— Может быть, ежедневник?

— Я выкидываю ежедневники в конце каждого года, — ответила Дэйзи. — Но когда-то у меня был дневник.

— Как давно?

— Точно не помню. Я как-то потеряла к нему интерес — со мной не происходило ничего, что стоило бы записать, ничего волнующего и интересного.

«Ничего волнующего, — подумал он. — И вот теперь она рыщет в поисках потерянного дня, как школьник на летних каникулах, умирающий от тоски и скуки, ищет какого-нибудь занятия, игры или развлечения. Что ж, Дэйзи, детка, времени для игр у меня нет, и играть с тобой я не буду».

— Мне очень жаль, миссис Харкер, но, как я уже сказал, подобными разысканиями я не занимаюсь. Вы напрасно потратите деньги.

— Мне приходилось понапрасну тратить деньги и раньше. — Она упрямо посмотрела на него. — Кроме того, вы озабочены совсем не тем, что я потрачу деньги, а тем, что вы потратите время. Вы не поняли — я не смогла вам разъяснить, насколько это важно для меня.

— Почему это для вас так важно?

Ей хотелось рассказать ему про сон, но она боялась его реакции. Рассказ мог позабавить его, как Джима, вызвать у него чувство раздражения и презрения, как у Адама, досаду, как у матери.

— Я не могу объяснить вам это прямо сейчас.

— Почему?

— Вы и так настроены чрезвычайно скептически и подозрительно по отношению ко мне. Если я расскажу все остальное, что ж, вы решите, что я явно сумасшедшая.

«Нет, она скучает, — подумал Пината. — Но не сумасшедшая. Если только чуть-чуть».

— Я думаю, вам лучше в любом случае рассказать мне все остальное, по крайней мере нам станет легче понимать друг друга. Порой меня просили о довольно забавных поручениях, но искать потерянный день — это уж простите…

— Я не теряла день. Он вовсе не потерян. Он спрятался где-то поблизости, тут или там, но куда уходят прошедшие дни и прежние годы? Они не исчезают просто так, превратившись в ничто. Их можно найти, они спрятались, но не пропали.

— Понятно, — произнес Пината, подумав, что «Дэйзи, детка» совсем не слегка сумасшедшая, а вполне рехнувшаяся особа. Тем не менее он почувствовал, что в нем против воли просыпается интерес; он, правда, не был уверен, интересно ли ему дело или сама Дэйзи, или оба эти фактора были уже неразделимы в его сознании. — Но если вы не помните этот день, миссис Харкер, почему вы так уверены, что он для вас важен?

Это был практически тот же вопрос, который задал ей Адам. Она не смогла дать ему тогда внятный ответ, не было его и сейчас.

— Я просто знаю это. Иногда люди узнают что-то разными путями. Вы знаете, что я здесь, потому что видите и слышите меня. Но есть и другие способы узнавания, выходящие за границу пяти чувств. Многое из этого еще не получило объяснения… Я хотела бы, чтобы вы перестали смотреть на меня таким образом.

— Каким?

— Словно вы ждете, что сейчас я вскочу и объявлю: «Меня зовут Жозефина Бонапарт» — или нечто в этом роде. Я вполне нормальна, мистер Пината. И разумна, если эти два качества могут существовать рядом в этом сумбурном мире.