Страница 10 из 13
Несмотря на считанные минуты полета, Борис стал дремать: сказывались усталость и напряжение этого долгого и тяжелого фронтового дня — дня, которому не видно ни конца, ни края.
А в полусне сегодняшний день дробился мелкими и неровными осколками. И только одна последняя стычка с начсанбригом расползалась во времени и пространстве.
Началось все с того, что Борис, радуясь предстоящей встрече со своими, спустился в длинный и низкий подвал, где размещался медсанвзвод, и увидел смутившуюся при его появлении врача Веру Ивановну.
— Вот привез бинты и вату! — сказал Борис, сбрасывая мешок на пол.
— А у нас уже есть, — ответила она, поджав губы.
— Заняли у кого?
— Боря, что случилось? — тихо спросила Вера Ивановна, покосившись на дверь в соседнюю комнату. — Почему вас так долго не было?
— Как почему? — Борис даже растерялся.
— Николай Михайлович вами недоволен, — шепнула она и опять оглянулась на дверь. Никого на свете, включая немцев, она не боялась так, как начсанбрига.
Борис вспыхнул:
— Только и всего?
— Боря! — упрекнула она его…
Борис с грохотом вошел в комнату начсанбрига. Тот встретил его вопросом:
— Вы где шляетесь?
— Я вам могу дать адреса. Сходите.
— Люди воюют, а вы пользуетесь любым поводом, чтобы околачиваться в тылу! Мне не нужны такие военфельдшеры!
— В таком случае разрешите идти?
— Идите!..
Борис четко повернулся и направился к выходу. У двери обернулся, сказал с усмешкой:
— Позвоните комбригу. Он представит вам исчерпывающую информацию насчет моего времяпрепровождения…
Надо было посмотреть на Николая Михайловича. Этой фразе под занавес позавидовал бы даже Юрка.
Но когда Борис проходил подвальными отсеками, сплошь забитыми ранеными, и слышал, как те стонали, ругались, хрипели, звали санитаров и врачей, вся злость на Николая Михайловича у него пропала. Бесспорно, майор был груб и несправедлив. Но понять его можно. Он отвечал за жизнь и здоровье десятков людей, и вдаваться в какие-то частности у него просто не было времени.
Вдруг на Бориса напало смутное беспокойство. Оно явно не имело никакого отношения к видениям.
Он сделал над собой усилие и окончательно проснулся… Ах, вот в чем дело! Самолет шел с приглушенным мотором и, похоже, планировал.
Борис посмотрел вниз. Ни черта не видно! Тянулись лишь какие-то тени… А ведь совсем недавно все это пространство было залито ослепительным лунным светом, и они втроем брели по нему, подвергаясь смертельной опасности. И вот двоих уже нет и никогда больше не будет…
Летчик сообщил:
— Сейчас будем садиться!
— Уже прилетели? — удивился Борис.
— Еще нет. Пакет просили доставить…
Самолет пошел на снижение. Но сел он не сразу, а некоторое время покружив в воздухе в ожидании сигнала с земли.
Наконец небо осветили две ракеты… Загорелись костры… Можно садиться! После короткого пробега самолет остановился…
Подошли двое.
Не выпуская из рук автомата, пилот потребовал:
— Пароль!
Ответил бас:
— Самара!
— Саратов, — сказал отзыв летчик. — Срочный пакет майору Яценко!
Чьи-то руки взяли пакет. Из темноты прогудел бас:
— Мигом доставим! — И добавил: — С вами адъютант полетит!
— Какой адъютант?
— Комбрига! — услышал Борис голос, который он узнал бы среди тысячи других.
— Юрка!
Юрка Коновалин подтянулся на руках и перевалился через борт Борису на колени.
— Борька, сукин сын!
Он и здесь, в немецком тылу, не забыл побриться и наодеколониться…
— Ну как, расселись? — спросил летчик.
— Полный порядок! — крикнул в переговорную трубку Коновалин. — Выходи из облаков! Атакуй с тыла!
«Кукурузник» быстро поднялся в воздух.
— Куда это он? — удивился Юрка.
Борис рассказал о рейде тыловиков. Хотел сказать о Рае, но в последний момент передумал: «Потом скажу».
— Ловко придумано! — засмеялся Юрка. — Здесь Яценко нанесет отвлекающий удар, там Рябкин. Словом, прикройте нас, идем в атаку!..
В его веселых словах была горечь.
И тут Борису пришла в голову мысль: а почему бы, собственно говоря, не вывезти знамя на самолете? В этом случае немцам уж точно не видать его как своих ушей!
Он поделился ею с Коновалиным. Тот насмешливо произнес:
— Слушай, давай внесем предложение: хранить знамена в тылу, отдельно от частей. А?
Вот так он всегда — доводил не понравившуюся ему мысль до абсурда и еще ждал ответа.
— Иди к черту! — проговорил Борис.
— Спасибо.
Некоторое время они сидели молча.
— Юрка!
— Что?
— Не помню, говорил ли я тебе, что там Рая? — чуточку слукавил Борис.
— Где там? — всем корпусом повернулся тот.
— У Рябкина.
— Чего ей у него надо?
— Тебя.
Коновалин хмыкнул и отвернулся.
Скоро самолет стал снижаться. Неужели долетели? Так быстро? Летчик оповестил:
— Иду на посадку!
— Боря! Меня здесь нет, — торопливо проговорил Коновалин.
— Она будет убита, когда узнает.
— А она не должна знать!..
— Что у вас произошло?
— Тебе непременно надо знать?
— Да.
— Она опять встречалась с Батей.
— Неправда!
— Ого! Как горячо ты заступаешься за нее!..
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ничего нового, милый Боря, — обнял Бориса за плечи Юрка.
— Интересно, что за сволочь накапала тебе на нее?
— Так я и скажу!
— Ну и держи эту гадость при себе!
— Значит, ни слова?
— Как хочешь.
Сигнальная ракета осветила кабину. Через несколько секунд самолет, подпрыгивая на ухабах, бежал по полю…
— Ну, бывайте! — сказал Борис.
— Бывай!..
Борис спрыгнул на землю и, положив пакет в карман, зашагал навстречу появившимся из темноты солдатам боевого охранения.
А самолет снова взял разбег и поднялся в воздух.
14
Около «доджика» выстроилось восемь бойцов. Шестеро из них — «черные пехотинцы». Этой группе дано задание незаметно подобраться к немецким танкам, находившимся в трех километрах отсюда, и забросать их противотанковыми гранатами. Все были добровольцами.
Получив последнее напутствие подполковника, группа двинулась в путь.
Затем зампотех и Борис, которого тот уже не отпускал от себя, подошли к соседнему строю. Там стояли так называемые «бронебойщики». Их было одиннадцать. Из них только двое имели опыт стрельбы по танкам. Остальные держали противотанковые ружья в руках впервые. Командиром «бронебойщиков» подполковник назначил капитана Осадчего: оружие тот знал слабо, зато его слушались и даже побаивались. Помощником себе Осадчий взял одного из младших лейтенантов, которого звали Миша Степанов. «Пусть учится», — сказал он зампотеху. Но у кого и чему тот будет учиться, так и осталось Рябкину неясным.
«Бронебойщики» получили задание: в полутора километрах от того места, где сосредоточились немецкие танки и самоходки, скрытно занять на опушке леса огневую позицию. Кроме того, им было сказано: без приказа огонь не открывать. Помнить, что стрелять в лобовую броню бесполезно. Бить исключительно по гусеницам и бензобакам. Терпеливо ждать, пока танк или самоходка повернется боком.
Дальше шла самая многочисленная и, пожалуй, самая боеспособная группа — «мотострелки»: автоматом и гранатой умел пользоваться каждый. Для удобства ее разбили на три отделения. Командиром отделения стал начфин, второго — начальник службы ГСМ, третьего — начхим.
Следующей была пятерка «фаустников» во главе со старшиной Кондратьевым, большим знатоком трофейного оружия. Но так как никому из них раньше не приходилось стрелять фаустпатронами, то никакого специального задания зампотех им не дал. Просто сказал: бейте танки, когда подойдут очень близко.
Немного подумав, зампотех приказал им догонять «мотострелков». «В общем, не теряйтесь!» — напутствовал он их.
Хмуро и молчаливо встретили подполковника экипажи «тридцатьчетверок». Они не сомневались, что бой будет тяжелый…