Страница 41 из 44
Главное – не оказаться во власти тех, кто манипулирует историей, предпочитая именно разделять и ссорить. И самый действенный из рецептов, пожалуй, – это всегда помнить, что настоящее шире, разнообразнее и актуальнее истории Оно вмещает в себя слишком много, чтобы ограничиваться лишь одним – плохим или хорошим прошлым. История – не одна память, а и преодоление, осознание высочайшей себестоимости общечеловеческих ценностей, которые в конечном счете и есть истинные национальные ценности. Будущее никота не выстроить на обидах и взаимных претензиях. В межгосударственных и межнациональных отношениях это как чеховское ружье на сцене: когда-нибудь да выстрелит. Как бы хорошо втолковать это политикам, власти!
Но как тогда быть с Мазепой?
По сути, мы имеем дело с двумя Мазепами. И не потому, что Украина думает по-своему, а Россия по-своему. Есть Мазепа – реальный исторический герой, и есть – символ, олицетворение вполне определенной национальной идеи. И этот второй Мазепа, «оторвавшись» от первого, существует и «действует» в совсем ином измерении. При этом он тоже вполне реален и функционален, хотя, по сути, это – знак, национальный символ, идея, воплощенная в образе.
Пример с Мазепой не единственный. В российской истории самое, пожалуй, яркое имя-символ – князь Александр Невский. За долгие столетия в массовом сознании сформировался вполне определенный образ Александра Ярославича, подкрепленный и его канонизацией, а позднее – литературой, кинемато!рафом (вспомним прекрасный, но очень далекий от реальной истории фильм «Александр Невский») и живописью (чего стоит один только «Александр Невский» Корина!) и т.д. Бесстрашный, бескорыстный зашитник, мудрый политик!
Реальный же Невский был очень далек от этого образа «рыцаря без страха и упрека». Жизненный путь, выбранный им не только для себя, но и для страны, был не прямой и не бесспорный, он был спрямлен, как шоссейная магистраль, уже потом теми, кто создавал миф.
Нечто подобное произошло и на Украине. Образ Мазепы постепенно ассоциировался в массовом сознании с обретением суверенности и независимости. Забывать или игнорировать этот факт национального самосознания было бы огромной ошибкой. Первым это понял Г П. Федотов. В своей пророческой статье «Судьба империи», задолго до событий 1991 года предсказавшей распад СССР, он писал: «Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается на оценке Мазепы». И далее: «Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего потому, что мы любили Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еше и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали, по схемам русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, чтобы воссоединиться с Москвою. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования. Московское вероломство не забыто до сих пор».
«Московское вероломство» – это, по Федотову, и история с Мазепой…
«У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай» – писал за четверть века до присоединения Украины киевский митрополит Иосиф Борецкий. Про «одну кровь и одну веру» говорили в канун Переяславской рады и в Варшаве, высказывая вполне обоснованные опасения по поводу ориентации казачества на «царя восточного», так что общие черты, способствующие сближению народов, – этническое родство, единая вера, культурная близость, общее историческое прошлое – вовсе не выдумка «великодержавных историков».
Однако за этим обшим обыкновенно забывали упомянуть то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет русской и украинской элит. Украинская старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правяшее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей – вместе с Польшей и Литвою – в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая, с точки зрения будущности Речи Посполитой, в середине XVII столетия оттолкнула казачество. В итоге старшина отчасти по доброй воле, отчасти по принуждению стала постепенно связывать свою будущность и будущность всей Украины с Московским государством.
Здесь следует учитывать два обстоятельства, упрочивающих подобную ориентацию.
Во-первых, несомненные симпатии к Московскому государству низов украинского общества. Мечтая избавиться от ненавистной «панщины», религиозного и национального угнетения, крестьянство вовсе не испытывало того трепета перед шляхетскими правами и шляхетской культурой, которое было свойственно части старшины. В последующем, когда московское правительство столкнется с постоянными колебаниями старшины и казачества, эти устойчивые настроения низов станут одной из опор царского владычества на Украине.
Во-вторых, религия. Начавшееся в рамках контрреформации в Польше масштабное наступление на православие, появление униатской церкви привели к тому, что задачи зашиты православия, веры предков стали равнозначными понятию сохранения национальной идентичности. Запоздавшая попытка короля Владислава IV снизить остроту религиозного противостояния не принесла особого результата. Тем горше было разочарование. Надевды сменились озлоблением. Однако восстания казаков в 1637-1638 годах закончились поражением. На время сопротивление было сломлено. Настало так называемое золотое десятилетие панского владычества на Украине, протекавшее без видимых потрясений. Шляхетство восприняло это замирение как окончательное подчинение местного населения. Никогда еще произвол и поборы не были здесь так велики, как в этот период. Даже иезуит Скарга, ярый гонитель православия, должен был признать, что нигде не обходятся столь бесчеловечно с земледельцами, как в восточных областях Речи Посполитой: «Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного холопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова».
Стеснено было и Запорожское войско. По «Ординации» 1638 года оно утратило свое самоуправление. Окончательно рухнули надежды старшины укрепиться в составе правящего класса Речи Посполитой…
Дальнейшие события показали, что торжество панов было преждевременным. Это как с закручиванием предохранительного клапана парового котла: власти не увидели, что все показатели социальной напряженности на Украине давно зашкалились, и тишина, опустившаяся на «кущи, села и грады», не гробовая, а предгрозовая.
Начало нового этапа освободительного движения оказалось связано с именем Богдана Хмельницкого. Хмельницкий немало пережил на своем веку, прежде чем стал знаменитым гетманом Запорожского войска и вождем национально-освободительного движения. Он умел смотреть дальше кончика своей сабли. Умный и изворотливый политик понял, чего и кого не хватало прежним неудачным казацким восстаниям. Его выступление очень скоро приняло характер не восстания, а общенационального движения; настоящая народная война начисто вымела с украй некой земли панов и «панство».
Необыкновенно успешное начало создало ситуацию по-своему уникальную. По мнению Костомарова, перед Украиной открылась реальная возможность создать независимое национальное государство. Однако лидеры освободительной борьбы оказались не на высоте. «Величайшая ошибка его (Богдана Хмельницкого), навсегда определившая плачевный исход истории Южной Руси в период казачества, была Зборовский договор, тот самый договор, который прославляли наши историки, – сетовал Костомаров. – Между тем день 16 августа 1649 года был роковым днем для современников и потомков. По Зборовскому договору сорок тысяч человек выбрано в казацкое сословие: им предстояла завидная судьба пользоваться особыми правами; остальная масса народа, стоявшего с оружием.., возвращалась в сословие посполитых и обращалась или в прежнее подданство панам, или в новое – казацким чиновникам. Что могло быть несправедливее такого договора? Народ, который помогал Хмельницкому трудами и кровью, постыдно отдавался своим избранным главою в руки прежних врагов!»