Страница 14 из 39
— А почему «нескольких», мсье Ильин? — Ленуар уселся против него на стул и со странной усмешкой смотрел на собеседника.
— Но ведь не хотите же вы этим сказать, что…
— Как раз это я и хочу сказать! В самом деле, почему пятьсот, а не пять тысяч? Или, быть может, вы укажете непреодолимые препятствия к превращению пяти тысяч, скажем, в пятьдесят?
— Но ведь какое же нужно количество…
— Негритянок, хотите вы сказать? А почему бы нет? Этого добра хватит, дорогой мой, да и сами самки гибридов благодаря работе Кроза и… вашей, — Ленуар любезно склонил голову, — тоже будут использованы, я надеюсь, почти сполна. А потом, знаете, Вы напрасно с таким пренебрежением отозвались о полуобезьянах. Не хотел бы я оказаться на месте тех, на кого обрушится атака этих чудовищ… И наконец — самое главное. Как вы думаете? Мог бы их спропагандировать самый талантливый советский агитатор?
— Ну, знаете… Это уже просто наивно, — пожал плечами Ильин. — Кому охота всерьез относиться к вашим игрушкам?
Капитан расхохотался, затем со странно заострившимся сразу лицом начал говорить медленно, жестко подчеркивая отдельные слова взглядом загоравшихся и сейчас же потухавших глаз:
— Мы не знаем, где и как взорвется нарастающее во всем мире напряжение борьбы, но несомненно одно, что впереди — и, быть может, уже скоро — дни небывалой в истории человечества, ожесточенной, беспощадной войны. Ибо щит свой, Ильин, мы не опустим!
Ленуар поднялся, и глаза его засверкали.
— Да, но прежде всего надо до конца уяснить себе обстановку, которая заключается в том, что в случае, например, борьбы с вашими Советами… или с нашими безумцами, опереться твердо на массы мы не сможем. В наших руках — деньги, власть и оружие. Это немало. Но винтовки и пушки сами не стреляют, а шансов на изменение настроения масс в нашу пользу — нет…
Ленуар умолк и несколько мгновений сидел неподвижно. Ильин первый прервал молчание:
— Хорошо, капитан, но какой же тогда практический смысл в вашем фашизме? Кто сможет изменить естественный ход событий, если вы сами признаете, что борьба с пролетариатом — дело безнадежное?
Ленуар поднял голову и ответил только одним словом:
— Я!
Ильин смотрел на собеседника с некоторым обалдением. Ленуар взглянул на него и усмехнулся.
— Удивительно, — сказал он, — до чего трудно постигаются именно самые простые вещи! Возьмите в руки свои мозги, Ильин, и немножко встряхните их, чтобы сделать очень немудреный вывод из весьма простых положений. Если мы не можем заставить рабочих сражаться за наши интересы, если даже колониальные войска ненадежны, как это было с индусскими частями в Китае, это значит, что оружие надо вложить в другие руки. Уже широко развертывается начатое мною в Ниамбе дело, и — пусть только задержится на несколько лет надвигающаяся социальная война — горе тем, кто увидит против себя тысячи сотворенных здесь и обученных к бою чудовищ!
Ильин с изумлением посмотрел на него и, дотронувшись пальцем до лба, спросил:
— А вы… не того, капитан?
Ленуар расхохотался и сразу сделался знакомым Ильину веселым и смешливым молодым человеком.
— Ну, конечно! Как раз эти самые слова я услышал, когда в свое время беседовал на эту тему с его превосходительством генералом Дюруа. Вы только представьте: генерал пощупал у меня пульс и спросил, мерил ли я себе утром температуру.
— Ну, и что?
— В другой раз я говорил с ним уже здесь, в Ниамбе, после того, как он с группой офицеров генерального штаба видел сначала стрельбу в цель, а потом проведенную перед ними атаку моих обезьян. Вы ее тоже видели, но вы человек штатский, и для вас это китайская грамота, а Дюруа все-таки на войне съел свои зубы. И вы знаете, когда я повернулся к нему, он был совсем бледным. Вы можете себе представить? Ей-богу, даже я сам удивился! — И охваченный приятным воспоминанием Ленуар расплылся в улыбке.
— Ну, и что же было дальше?
— Что дальше? — улыбка, как стертая губкой, исчезла с лица капитана, смеющиеся глаза стали холодными, и он заговорил медленно, разделяя слова длинными паузами: — Вы видели ряды строящихся бараков? Так вот, десять тысяч негритянок в ближайшие месяцы прибывают сюда, а другие станции организуются по соседству.
Ильин почувствовал, что холод пробежал у него по коже, затем ощущение, похожее на тошноту, подкатилось к горлу… В следующий момент Ленуар уже снова заливался смехом, глядя на побледневшее лицо собеседника.
— Если бы вы видели в зеркале свою кислую физиономию, Ильин! — смеясь, говорил он. — Вам, очевидно, трудно сразу переварить эту идею, и она колом застряла у вас в мозгу. Вот и Мадлен никак не может перестать приходить в ужас от моих слов и поступков.
Мадам Ленуар виновато улыбнулась,
— Я уже говорила тебе, Марсель. Я чувствую, что здесь я сойду с ума. Или — ты знаешь — мне иногда кажется, что это ты сошел с ума.
Ленуар рассмеялся.
— Ты у меня совсем глупышка, дорогая девочка, — ласково сказал он. — И, пожалуй, я потому тебя и люблю, что ты решительно во всем на меня не похожа. Даже характером. У меня всегда хорошее настроение, и мне смешно от каждого пустяка, а у тебя от всякой ерунды глаза на мокром месте.
Ильин резким движением поднялся со стула.
— Она права. Это ужас! Десять тысяч женщин для этого чудовищного дела!.. — Он почувствовал, как кровь снова отлила у него от головы.
Ленуар похлопал его по колену.
— Пока еще не женщин, дорогой мой, а негритянок.
Ильин с остро вспыхнувшей яростью оттолкнул руку капитана.
— У меня голова кружится! Чудовища, запертые там, за бетонной стеной, ближе к человеку, чем вы, капитан! Это безумие и ужас, это преступление, за которое мало смертной казни! Или вам место в доме умалишенных, или государство, которое идет на это чудовищное дело, заслуживает, чтобы его смели с лица земли!
Ленуар нисколько не обиделся и продолжал говорить спокойно и мягко:
— Прежде всего, сядьте, дорогой мой. Сядьте, успокойтесь и постарайтесь, не поддаваясь элементарному чувству возмущения, холодно и логически подойти к разрешению вопроса. Вы увидите, что я вовсе не являюсь каким-то извергом и что просто вы столкнулись с идеей слишком новой, а новые идеи иной раз неимоверно трудно переваривать. Постойте, не прерывайте меня, и через пять минут вы со мной согласитесь.
Он взглянул прямо в глаза Ильину.
— Считаете ли вы, что такая война, как мировая война 1914–1918 годов, хорошая вещь и что допустимо бросать на смерть миллионные человеческие массы? Не считаете? Я так и думал. Так я вам скажу, что и я не считаю. Правда, я полагаю, что человек рожден для борьбы и, значит, для войны; но теперешняя война с ее газами, миллионными армиями, сметаемыми в несколько дней пулеметным огнем, и с прочими мерзостями — это настолько гнусная вещь, что и у меня она не вызывает никакого восторга. Значит, мы с вами в этом согласны. Но тогда, как же можно возражать, если вместо людей в бой будут брошены батальоны этих чудовищ?
Ильин пожал плечами.
— Постановка вопроса абсолютно нелепая. Вы спрашиваете, чего я хочу: чтобы меня повесили или расстреляли? Или, может быть, я предпочту сгореть на костре? Да я не хочу ни того, ни другого, ни третьего. А если вы желаете, чтобы я ответил вам по существу, так я отвечу: воевать вообще не надо.
Ленуар засмеялся.
— Ну, конечно, вы остроумно оппонируете. Только, к сожалению, это утопия, потому что, хотим мы или не хотим, а воевать придется. Это и для коммунистов ясно. Теперь дальше. Если это так, то с самой что ни на есть кисельно-гуманной точки зрения меня надо превозносить, а не ругать… Ты слышишь, Мадлен?.. И какой может быть разговор о десяти, пятидесяти… да черт бы их побрал! — если на то пошло — пятистах тысячах негритянок, если мы этим избавляем от фронта несравненно большее количество молодых белых людей! Еще шаг дальше. Пусть мы ликвидировали бы на этот раз обычными способами надвигающуюся опасность социальной революции. Это было бы только отсрочкой. При наличии все растущих масс пролетариата революция вспыхнет снова в какой-нибудь точке земного шара, и снова надо будет начинать всю историю сначала. Так вот, что вы скажете, если предпринятое здесь дело развернется на территории всего черного материка и будет организовано массовое производство не только солдат, но и рабочих? — Капитан обвел глазами присутствующих, следя за произведенным его словами впечатлением.