Страница 33 из 46
Да что ученые? Религиозные авторитеты. тоже по долгу службы взыскующие истины, оказались неожиданно готовы к весьма сомнительным компромиссам. Выяснилось, что между наукой и религией теперь противоречия нет, и только уж самые отпетые мракобесы намекают на некие напряжения в зазоре между верой и научным разумом. Религиозная философия охотно обслуживает подобное умилительное примирение еще вчера заклятых врагов. Только самые честные ученые вроде страдальца Стивена Хокинга набираются окаянства выкрикнуть: «Бога нет!», и мне, не справляющемуся с конфликтом веры и научного познания, сдается, что честная декларация Хокинга милее Всевышнему, чем уютная болтовня примирителей науки и религии. Никого, впрочем, уж так сильно и не беспокоит, есть там Бог или нет.
Симптоматично и наступление экуменистов всех мастей, примиряющих всех и вся, а на самом деле скользящих по поверхности мировых религий, ибо любая из них требует человека всего, без остатка. Интеллигент XXI века с легкостью соглашается с тем, что в христианстве» исламе и иудаизме «что-то есть», и с еще большей готовностью признает, что все мировые религии, в сущности, толкуют об одном и том же. Сегодня только самые твердолобые (иногда в силу ограниченности, а иногда и от честности) готовы подписаться под тем, что «в нашей стране давно уже никто не вери г сказкам о Боге». Напротив, настала эра Карла Юнга и Григория Померанца, охватывающих незатуманенным изначальными предпочтениями взором всю мозаику мировых религий (и не только монотеистических), мыслителей, которых не стоит убеждать в самоценности религиозного духовного усилия и «преодолевающих» в мистическом порыве ограниченность отдельных религиозных систем.
В самом деле, чтение трудов Карла Юнга убаюкивает и создает ощущение причастности к чему-то несомненно значительному, предполагающему высокий уровень интеллигентности читателя. Беда-то в том, что специфическое религиозное усилие при этом легком касании ключевых проблем бытия вовсе и не совершается. А почему оно не совершается, лучше всего объяснил Эрих Фромм, затронув самый нерв проблемы: «Для Юнга «бессознательное» и миф стали новыми источниками откровения, которые должны быть выше рационального мышления только потому, что их происхождение внерационально. Сила великих монотеистических религий Запада, как и великих религий Индии и Китая, состояла в сосредоточении внимания на истине и в утверждении, что эти религии и были истинной верой. Хотя эта убежденность часто служила причиной фанатичной нетерпимости по отношению к другим религиям, в то же время она внушала приверженцам и оппонентам одинаковое уважение к истине. Эклектически восхищаясь всякой религией. Юнг в своей теории отказался от поиска истины».
Мне знакома лишь еврейская ортодоксия; она требует от человека ежедневного и ежечасного духовного усилия, предполагающего, но вовсе не сводящегося к чтению умных книг. Моисеева Тора не есть лишь только свод знаний, но и образ жизни, и закон. Чтение же без разбору разномастных мистических книг вскармливает и холит душевную лень и пренебрежение к истине. Рост опухоли мистики «в широком смысле слова» – столь же характерный симптом духовного ожирения, «образованшины», сколь и неожиданный успех буддизма на Западе. От интеллектуалов Оксфорда до голливудских кинозвезд все разом ощутили величие и глубину буддизма. Думается, однако, что наиболее привлекает в буддизме своеобразное отношение к истине, известная терпимость: буддист может верить в одного бога или нескольких или вовсе быть атеистом. Логика буддизма не предполагает закона исключенного третьего: утверждение может быть или истинным, или неверным, но ни тем и другим одновременно. Я вовсе не специалист в проблемах буддизма, но мне ясно, что буддийское отношение к истине нельзя вырывать из общего контекста грандиозного духовного полотна Индии. Но его, это отношение, вполне можно использовать для легитимации собственной духовной нетребовательности и нежелания наращивать мускулы духа.
Наступление гуманитарного релятивизма всего заметнее в метаморфозах, претерпеваемых языками в современном мире. С одной стороны, на язык активно наступает сленг, с другой – обедняется фонетический и словарный запас языков. Процесс этот в современном иврите носит обвальный характер, множество звуков просто утеряно, иврит Танаха и Митины теснит нахальный и всепроникающий сленг. Мало кого интересует, как же говорить «правильно». Поначалу я полагал, что это проблемы возрожденного языка, но германисты и «англичане» жалуются на те же болезни. О современном состоянии русского языка и говорить не приходится.
Оппозиция «истина – ложь» утратила свое значение не только в гуманитарном отсеке знания, но как бы получила благословение и ученых естественников. Порча проникла в святая святых – математику! Мало кто глубоко разобрался в содержании теоремы Геделя, но главный ее вывод немедленно захватил умы интеллектуалов (без разделения на «физиков» и «лириков»): оказывается, в любой непротиворечивой системе аксиом можно сконструировать утверждение, о котором нельзя сказать, истинно оно или ложно. Экая гниль завелась в датском королевстве точных наук! Пошатнулись основы, и эхо взрыва отдалось порой уж совсем неожиданным образом.
Вот Сергей Довлатов цитирует Нильса Бора: «Истины бывают ясные и глубокие. Ясной истине противостоит ложь. Глубокой истине противостоит другая истина, не менее глубокая». Изящный афоризм Бора многое проясняет, но сегодня создается впечатление, что ясная (в боровском смысле слова) мысль напрочь заглушена потоком «глубоких» откровений. Мистический дым густо стелется в дворницких и университетах. Однако никакое познание невозможно без некоторого минимума ясных истин, без них теряются критерии адекватности наших познавательных усилий миру «по истине».
Казалось бы, мистицизм органичен религиозным поиском, но христианство немыслимо без Аристотеля, а иудаизм – без Рамбама, для которых ясное мышление самоценно! Именно близость нацеленности Аристотеля и Рамбама на ясность позволяет говорить о нынешней западной цивилизации как иудео-христианской, ибо практически во всем остальном (я намеренно заостряю мысль) предпочтения иудаизма и христианства противоположны. Между тем отступление прозрачных истин в пользу глубоких носит тотальный характер, и на глазах пышно расцветающее дерево мистического знания заглушает все остальные (в том числе религиозные) духовные ростки. Я ничуть не ставлю под сомнение ценность мистического познания мира, более того – попытаюсь показать неизбежность мистического компонента в мышлении, ищущем истину, но нельзя при этом не видеть, что принижение ясных истин пестует интеллектуальную нетребовательность и взращивает в конечном счете духовную лень.
Все вышесказанное вовсе не означает, что я готов выписывать рецепты по накачиванию духовной мускулатуры. Более того, мне ясно, что уж очень многое в благополучии нынешней западной цивилизации покоится на вот этом полнейшем равнодушии к истине.
И не говорите мне, пожалуйста, о терпимости, для нее, кажется, отведены специальные дома.
Диагноз «безразличие к истине» был поставлен эпохе, разумеется, не сегодня и не мной. Многие проницательные мыслители размышляли об этом феномене. Но, пожалуй, в наиболее явном виде болезнь была описана перед началом Второй мировой войны голландским культурологом и философом Йоханом Хейзингой. В полной поразительных предвидений книге «В тени завтрашнего дня» Хейзинга рассуждал в том числе и об извилистых путях, по которым иногда бредет человеческое познание. Рассуждая о XX веке, Хейзинга пишет: «Систематический философский и практический антиинтеллектуализм, какой мы сейчас наблюдаем, и в самом деле есть нечто новое в истории человеческой культуры. Спору нет, в истории человеческой мысли не раз бывали повороты, при которых взамен чересчур далеко зашедшего примата рационального постижения на первый план выдвигалась воля. Такой поворот имел место, например, когда к концу XIII века рядом с идеями Фомы Аквинского утвердились идеи Дунса Скотта. Но эти повороты совершались непременно в форме познания, как бы далеко на заднем плане ни оставался разум. Идеалом всегда оставалось постижение истины. Я не знаю ни одной культуры, которая отвергала бы познание в самом широком смысле или отрекалась от Истины».