Страница 12 из 46
На палубе корабля, в салоне старенького самолета или на карусели нас часто укачивает. К горлу подступает тошнота. Почему же организм так бурно реагирует на незначительные, казалось бы, раздражители? Почему мы страдаем от «морской болезни»?
Потому что, когда нас укачивает, страдает вестибулярный аппарат. Мы теряем ориентировку в пространстве. Что это значило в те времена, когда не было ни авиации, ни навигации? Что в организм попал яд! Наших предков тошнило, когда они съедали что-то токсичное. Ведь яд, в частности, действовал на механизмы, управляющие движениями глаз. Изображение перед глазами «плыло», кружилось (подобное чувство знакомо, например, людям, принявшим изрядную дозу алкоголя). В этом мире, ставшем вдруг неустойчивым, человек терял ориентировку. Отравление! Организм как можно быстрее извергал съеденное, надеясь спастись от токсинов. Вот и теперь, стоит нам выбраться на палубу подрагивающего корабля, как организм пытается повторить давний, помогавший предкам опыт.
Другой пример: маниакально-депрессивный психоз (любимый диагноз советских психиатров). Его основные симптомы: уныние и страх. Человеку все надоедает; жизнь не удалась; жить незачем; кругом одни враги; за спиной постоянно устраивают какие-то «заговоры». «Все вокруг ополчились на меня!» Он по-обломовски сворачивается на диване калачиком и бесцельно шел кает телевизионным пультом, не желая никого видеть. Его особенно раздражает и пугает то, что ближние сочтут его «психически ненормальным»! У нас в стране подобные навязчивые состояния долго пытались лечить медикаментозно. Но так ли уж вредны и бессмысленны приступы депрессии?
В них можно усмотреть особую, древнейшую тактику организма, помогающую выстоять в борьбе с трудностями. Человек бессознательно пробует справиться с проблемами, разобраться в которых его разум бессилен. Впадая в жестокую депрессию, мы погружаемся в странный «дневной сон», чтобы через несколько месяцев с новой энергией пробудиться к жизни.
Подобной тактики придерживаются подчас и животные. Американский биолог Ли Э. Дугаткин долгое время наблюдал за стайками гуппи. Среди этих красивых рыбок тоже нашлись очень боязливые особи. Они всюду видели врагов; им то и дело мерещился подвох. И жизнь… вознаграждала их. Другие, уверенные в себе рыбки при появлении хищника, например окуня, порой игнорировали опасность и становились его добычей. А эти, с вечным призраком страха в глазах, уносились от хищника торпедой.
Болезненная боязливость помогала и нашим предкам выжить во враждебном им мире. Кроме того, склонность к унынию и самоизоляции сглаживала конфликты внутри социальных групп, давала возможность окружающим забыть дурные проступки, совершенные индивидом. Он удалялся от всех, чтобы вернуться «с незапятнанной репутацией».
Еще один пример. Считается, что быть полным плохо. Родители крепятся сами и отваживают детей от булочек или чипсов, раз и навсегда уяснив, что, прибавляя калории, мы отнимаем здоровье. Но уроки воспитания проходят даром. Дети все так же тянутся к запретной пише и капризничают в ответ на наши диеты. Что-то глубинное, подсознательное побуждает их питаться вопреки науке.
Ответ надо искать опять же в прошлом. В ледниковом периоде в пище человека постоянно не хватало жиров, углеводов и сахаров. Рацион был очень скуден. Долгой зимой люди слабели и умирали от нехватки питательных веществ. Спастись можно было, раздобыв что-нибудь богатое калориями. Так, в нас укоренилась тяга к пише, помогающей нагулять жирок. Эти пышные животы, которых мы стыдимся, – дань долгим тысячелетиям, когда выживали лишь успевшие наесться досыта. По биологическим меркам, ледниковый период кончился «каких-то несколько дней назад». Мы еще не успели отвыкнуть от дурной манеры не проносить кусок мимо рта. И вот, угождая чреву, безнадежно портим свою внешность, все дальше отступая от идеала красоты. Диеты не помогают Посидев на них, мы чаше всего тут же «спохватываемся» и снова начинаем полнеть, поневоле съедая «за себя и своего предка», жадно взиравшего на мамонтов. Лучше понять всю тщетность попыток и успокоиться. Что-то хорошее есть и в лишнем весе. Человек упитанный, дородный легче переносит невзгоды. Этих толстокожих оптимистов ничем не пробьешь.
Вообше понятия «болезни» и «здоровья» очень расплывчаты. Многое зависит от того, с какой точки зрения смотреть на человека. То. что долго считалось нормой, ныне вызывает тревогу. Пышные тела рубенсовских женщин четыре века назад дышали здоровьем, но под критическим взором некоторых наших современниц знаменитые полотна лишь «наглядно демонстрируют ужасные пороки ожирения». Столь же спорна и диагностика психических заболеваний, как явствует из примера с депрессией. В свое время могли показаться эпатируюшими слова Фрейда о том, что нет четкой грани между шизофренией и ее отсутствием, как нет и каксгй-либо строго определяемой психической нормы. На исходе века мнение то же. «Понятие психического заболевания не может быть противопоставлено понятию психического здоровья, ибо последнее является не сугубо медицинским. а социальным», – отмечает, например, французский психоаналитик Поль Берщери. «Нет никакой непроходимой грани между шизофрениками, параноиками, олигофренами, невротиками и прочими» – таков итог исследования, проведенного российским психиатром С.Я. Брониным (см. «Знание – сила», 10/2000). Подобные цитаты можно множить.
Зачастую мы сами решаем, что считать болезнью. Ибо любое состояние, испытываемое нами, в чем-то отличается от идеального и, значит, является неблагополучным. Неужели нас постоянно надо лечить? Врачевать от всего? Головная боль и плохой цвет кожи, покашливание и морщины, спазмы в мышпах и тяжесть в желудке, перхоть и выпадение волос – решительно любое наше ощущение, любое моментальное телесное проявление можно истолковать как признак болезни, которую остается только угадать, назвать. Начинается перебор лекарств, консультаций, диагностик и прочих вариантов. По отдельным, отрывочным «кадрам» мы пытаемся восстановить целостный процесс, изводя в этих попытках немало сил. Ведь первоначальные симптомы часто бывают расплывчатыми, неопределенными, сопутствующими многим недугам. Итак, во многих случаях то, что мы понимаем под «болезнью», скорее выявляет нашу самооценку, наше пожелание себе («Хочу быть стройным и иметь пышную шевелюру!»), а вовсе не свидетельствует об опасном нарушении функций организма.
Подлинная болезнь вызывает не одно лишь огорчение или уныние; нет, она причиняет неподдельное страдание. Именно это свойство болезни А. Адлер считал ее главным критерием. В органах тела, охваченных недугом, происходят изменения, причиняющие человеку боль. Словно удар набата, она отзывается в сознании больного, открывая ему, что возможна смерть.
Положение и впрямь серьезное. Сейчас врачам удается исцелять, в лучшем случае, треть всех известных болезней. Кроме того, причиной смерти зачастую бывает поздняя диагностика, как показано выше на примере такого заболевания, как рак. Человек не обращается вовремя к врачу, и это ухудшает ситуацию. В других случаях приступить к правильному лечению мешают неясные, расплывчатые симптомы. Любому страданию предшествуют сомнения и страхи; они. как тень, что падает из будущего. В какой-то момент перед тем, как мы поймем, что больны, нас охватывает беспокойство; мы чувствуем себя разбитыми, появляется какой-то неприятный осадок… Как это выразить словами?
Увы, но часто случается, что главным диагностом становится сам пациент. При нехватке современной аппаратуры, что характерно, например, для российской глубинки, слишком многое зависит от того, как больной сумеет рассказать о своем недуге, как четко опишет симптомы, будет ли предельно откровенен или что-то утаит. Неясный рассказ может сбить врача с толку. Соответственно таким же неопределенным окажется назначенное им лечение. Из-за этого будет потеряно много, слишком много времени.