Избранное

Елегин уставился в окно. Небо плясало в окне на быстром ходу машины. Снаружи стекло было чисто вымыто дождем, но изнутри на нем лежал густой слой пыли, сквозь который звезды казались желтоватыми. Пахло мешками, какой-то пронзительной таежной травой и молодыми кедровыми шишками.

— Зря мы сели в самый хвост, — сказала девушка после долгого молчания.

— Чего же теперь поделаешь, раз сели, — ответил Елегин.

— Конечно, впереди так светит, что глаза сечет, — согласилась девушка. — А вы далеко едете?

— В Кызыл.

— В Кызыл. Поди, на работу?

— Конечно.

За окнами были черные горы. Приближаясь, горы вытягивались высоко в небо. Они были покрыты лесом, а в лесу ничего нельзя было разглядеть.

— Я тоже работала в Кызыле, — сказала девушка, — да уехала оттуда.

— Чего же так?

— Там плохо. Больно много магазинов, вот и мотайся по ним. Никакого отдыху нет.

Елегин засмеялся, но продолжал смотреть в окно, хотя ясно было, что оглянуться ему хочется.

— Чего вы все глядите в свое окно? Чего там такое увидели? — рассердилась наконец девушка.

— Там Лебедь, — ответил Елегин и обернулся.

— Какой же лебедь ночью?

— А вот, посмотрите.

Девушка подсела к нему и наклонилась к стеклу.

— Никакого лебедя нет.

— А вы в небо смотрите.

— Я в небо и гляжу.

— Да вот прямо над горизонтом шесть звезд. Вот они прямо перед вами.

— Да тут этих звезд — метлой не выметешь.

Елегин откинулся к спинке сиденья и закрыл глаза. Девушка продолжала смотреть в окно.

— Ну, ведь их тут много. Где же тут Лебедь?

Елегин открыл глаза, взял девушку за плечо, отстранил от окна.

— Вот смотрите, — на пыльном стекле указательным пальцем он обозначил звезду, — это хвост; вот вторая — это крыло; третья — в центре; четвертая — еще крыло; а вот две — это шея.

Девушка снова наклонилась к стеклу, долго смотрела в небо, наконец засмеялась.

— И верно. Лебедь. Такой белый. Скоро он совсем за горы улетит.

— Ну, еще не скоро.

Елегин опять сидел с закрытыми глазами. Девушка оглянулась, и он не успел глаза открыть так, чтобы она этого не заметила.

— Ко сну тянет? — спросила она, насторожившись.

— Нет, спать мне совсем не хочется.

— Так вам, значит, лихо, У нас на тракте многих лихотит. Такая уж дорога.

— Вообще-то да. Тряска. Но у меня сегодня озноб с самого утра. Пожалуй, я простудился.

— И застудиться у нас не хитро. Сибирь! Вам, как приехать, выпить бы водки с перцем или чаю с медом, если водку не пьете. Чаю с медом.

— Да, это правильно, — согласился Елегин.

— Знаете что, — сказала девушка, — давайте сделаем так… — Она встала, сняла с себя узенькое плюшевое полупальто и свернула его. Потом по-хозяйски отодвинула Елегина от окна и положила полупальто к стене, как подушку. — Вы прилягте.

— Спасибо, — сконфузился Елегин, — я ведь ничего.

— Как же ничего, вам еще так долго ехать. Умаетесь.

— Вам ведь самой холодно будет, да и скучно.

— Ничего мне не будет. — Девушка повела узкими крепкими плечами под вязаной красной кофтой. — Вы ложитесь, а я буду в окно глядеть, на Лебедя.

Елегин прилег. Девушка села у окна и стала смотреть в тайгу.

— Вы спите, а я буду что-нибудь говорить… Знаешь, как меня зовут? Тамара.

Мелькнули огни какого-то крошечного поселка. Автобус остановился и раскрыл двери. Вошел парень в телогрейке с красным фанерным чемоданом, углы которого были обиты жестью от консервных банок. У парня было громадное лошадиное лицо, густо обсаженное кустистой рыжей щетиной. Он сел на кресло кондуктора, которое пустовало, потому что здесь, в автобусах дальнего следования, билеты продает шофер. Парень устроился поудобней, с силой натянул с макушки на большой длинный лоб крошечную кепчонку с пуговкой наверху.

Пассажиров больше не было, и автобус пошел.

— В Туве, — сказала Тамара, — весной прилетают лебеди. Их ужасно много. Они по всем озерам. А на заре они летают низко-низко и такие розовые. Мы даже бегали за лебедями, когда они за лес летели. Хотели гнездо ихнее найти, да только убегались. А вообще, говорят, они такие злые; если возле гнезда поймают, набьют так, что до смерти. Да. Такие они. А так никого не трогают. — Она говорила и продолжала смотреть в окно. — Да. Так никого не трогают. И вообще они какие-то такие. Если лебедиху убить, лебедь ни за что жить не будет. Поднимется в небо, как закричит, и упадет, разобьется. Да. А у нас в горах нет лебедей. Там высоко и тучи все время. Какая им у нас там жизнь.

Автобус шел быстро и тряско. Сидеть ей было неудобно, потому что она боялась прижаться спиной к Елегину. Все же через некоторое время облокотилась на его плечо. Потом она заговорила, заговорила очень тихо, шепотом:

— На меня все говорят, что я не такая какая-то, очень уж такая… А я простая. Никакая я не легкомысленная, просто я простая. Если нравится человек, я и подойду к нему и сама заговорю. Как дурочка. И пойду с ним, ходить буду. А он, видно, что-то думает такое… А я не замечаю. Просто мне с ним хорошо. А он потом уйдет, и все опять говорят: вот она какая.

— Зачем же они так говорят? — спросил Елегин.

— Им, видно, интересно так говорить. Мне-то что, пусть говорят, но все же неприятно как-то. Вот ты мне понравился, я и села к тебе. Чего мне от тебя? Я скоро сойду, ты уедешь. А хорошо, что мы едем вместе. А то сидели бы, как гуси, по углам. Правда?

— Конечно, — согласился Елегин. — А ты что, сойдешь скоро?

— Ага.

— А ты сиди пока.

— Я и буду сидеть.

Она смотрела на Елегина в полутьме фиолетовыми высоко и косо посаженными глазами, не улыбалась, не щурилась, а просто смотрела.

— Ты, наверное, хорошая, — сказал Елегин.

— Какая я хорошая? Я простая. Я бы тебя и до Кызыла проводила, там устроила бы у наших девчонок, да нельзя мне. Дома меня сегодня ждут. Я ведь в горах работаю, и вот два выходных дали. А домой-то я наказала, что приеду.

— Дай-ка я встану, — сказал Елегин, — мне что-то жарко стало, да и вроде легче.

Он сел. Она придвинулась к окну, так что они поменялись местами. Так они просидели долго, ни о чем не разговаривая, осторожно касаясь друг друга плечами.

Парень в маленькой кепчонке, пристроившийся было спать, не заснул, он уже долгое время цепко приглядывался к ним из-под узенького крошечного козырька. Вдруг он поднялся, шагнул и сел впереди них на кресло. Он обернулся к ним и спросил:

— Вы давно женаты?

— Уже месяц, — ответил Елегин.

— Я и вижу, — сказал парень и мягко улыбнулся выпуклыми обветренными губами, — молодожены, видно, все такие. Их уж сразу отличишь. А я вздремнуть было собрался, да все гляжу вот на вас, и нет охоты спать. Я тоже три месяца как женился, а вот уже целый месяц в командировке. Вы не в командировку?

— В командировку, — ответил Елегин.

— А я еле сел. Машины проходят, не останавливаются, как ни голосуй. Кто же здесь ночью посадит, уж только если отменный мужик. Хорошо автобус подошел, — парень задумался. — Вот бы и мне свою в командировку-то взять. Она-то просилась, да я побоялся. А чего? И ездили бы вот, как вы. Верно? А то я все один да один, и ей-то каково одной. — Он опять задумался. — А меня все парни пугали: не женись, Константин, все они одинаковые. Работа-то, мол, твоя все командировочная, уедешь, и начнет она воду мутить. А ведь вот знаю, что ждет… Я еду, а она чует… Как пить дать, не спит. А хорошо на вас глядеть. Жаль, сходить скоро. Да. А чего же, я ведь дома буду.

Впереди показались огни нескольких избушек.

— Вот я и впрямь приехал, — посерьезнел парень.

Автобус затормозил.

— Ну, пока, — парень поднялся. Он схватил чемодан громадной корявой лапой и еще раз оглянулся уже в дверях. — Ну, пока. Счастливой вам жизни! Неохота мне было сходить, не спросивши вас. Ведь душе интересно за людей. Я и гляжу, молодые вроде… Ну мне-то пожелайте.

— Самой счастливой вам жизни, — сказал Елегин.