Избранное

— Какой поэт! — сказала женщина и покачала головой. — А вы знаете, кто? Рыльский. Максим Рыльский. Слышали?

— Нет, — сказала бабушка, — не слышали.

— Рыльских в Киеве много, — сказал дед.

— Ну ладно. Спасибо. Я пойду. Я возьму эти две книжечки? Хорошо? — сказала женщина, подняла лицо и увидела Еньку.

Женщина смотрела на Еньку и краснела, будто в чем-то была перед ним виновата. Она подошла к столу, надела шапочку и взяла чемодан.

— Я вот зашла, — сказала она. — Зашла, посидела. Книги хорошие есть тут. Так, по пути. Прогуливалась и зашла.

Енька молчал и только смотрел на нее.

— Ну, спасибо вам, я пойду, — сказала женщина и направилась к двери.

— А мы тоже пойдем, — сказал Олег. — Мы в кино. Нам и по пути. Чемодан вам нести поможем.

— Да нет уж, я одна, — сказала женщина и вышла.

Они догнали Александру Владимировну за Санькиным домом. Тихо, так же медленно, как и она, пришли с ней в село, где Александра Владимировна свернула к дому.

— Чего это, Александра Владимировна за книжками к вам приходила? — спросил Енька.

— Да нет. — И Олег рассказал, зачем и к кому она пришла.

Возле самого клуба Енька вспомнил, что ему нужно здесь в селе заглянуть по делам в один дом.

— Ты пока иди в кино, а я потом, наверное, приду, — сказал Енька.

И ушел.

Возле клуба толпился народ. Плясали и пели. Какая-то девушка резким, сильным голосом кричала частушку:

В толпе стоял Федька Ковырин, стоял в широких клешах, в тельняшке под пиджаком. Чуб Федька зачесал на левую сторону и немного смахивал на Гитлера. Рядом с ним топталась какая-то девушка в сапогах, в красной косынке, низко и туго повязанной на лоб. Тут же помахивала платочком и Наташа.

— Дай утирочку, — сказал Федька Наташе.

— Не дам, — засмеялась Наташа и наклонила голову.

— Дай, — сказал Федька и протянул руку за платочком.

Наташа платочком взмахнула и снова сказала:

— Не дам.

— Отберу ведь. — Федька оскалился, и во рту у него блеснул золотой зуб.

«Откуда это он зубом обзавелся? — подумал Олег. — Фиксу, видно, вставил. А может, и выбил кто».

Федька схватил Наташу за руку.

— Не дам, — сказала Наташа. — Ой! Отпусти, больно. Дурень.

— Отдай, помнить буду.

— Отпусти, — сказала Наташа.

— Не отпущу.

Олег шагнул вперед и негромко сказал Федьке:

— Отпусти.

— А тебе-то что! — глянул на него из-под чуба Федька.

— Отпусти, — сказал Олег.

— Иди, иди. Короче на поворотах, — завспыхивал Федька зубом.

Наташа молчала.

— Отпусти, в морду дам, — сказал Олег.

— Ишь, какой тут выискался интеллигентик, — сказал Федька, отпуская Наташу. — Смотри, зубов не соберешь.

— Своих не соберу, так фиксы вставлю, — сказал Олег. — Вот так!

прокричал кто-то, отплясывая в темноте.

— Слышал? — сказал Федька.

— Слышал, — сказал Олег. — Пойдем, Наташа.

Наташа не спеша пошла за Олегом в клуб.

— Ты чего на него? — сказала она.

— А чего он?

— А он ничего. Шутил ведь, — качнула Наташа бровями. — Очень он смахивает на одного морячка, на пароходе когда ехала. Парнишечка такой.

— Тогда иди. Мне-то что. Я думал, ты и вправду. Иди.

Олег купил билет и пошел в кино.

Сначала показывали киносборник. Молодой боец, веселый и лихой, где только встречал, там и бил немцев. Он их бил и все пускал в ход поговорку. Он колом убил немецкого мотоциклиста посреди дороги. Немцы не знали, как с ним справиться. Зал смеялся и подбадривал бойца.

И после короткого перерыва пошел другой фильм — «Разгром немецких войск под Москвой». Пришел он в зал бесстрашной, уверенной и на все готовой музыкой.

Ползли немецкие танки. Они ползли с ревом, и казалось, ничем нельзя их остановить. Они ползли прямо на зал, и сердце падало, а ноги леденели. Потом ползли самолеты, и сотни бомб сыпались на наши города.

А потом перед Мавзолеем шли наши войска. И диктор говорил, что они прямо с парада отправляются в бой. А песня успокаивала и железными, похожими на клятву словами внушала:

Били из заснеженных дотов наши огромные пушки. Пошли наши самолеты. Пошли наши танки. Пошли в атаку наши бойцы и падали на бегу, одни поднимались и продолжали бег, а другие оставались лежать.

Олег не помнил себя. Раньше он никогда не чувствовал, будто его нет. Но теперь его не было. Не было его — именно сидящего в клубе. Был он, сидящий в танке, он, бегущий в поле с винтовкой, он, упавший в снег, он, повешенный, и он, вновь поднявшийся и снова бегущий вперед и кричащий во все горло.

Олег вышел из клуба и только тут заметил, что плачет, что слезы густо текут у него из глаз, но что ему легко, как никогда еще не было. Ночь уже опустилась. Люди ждали второго сеанса, и кто плясал, кто разговаривал. Федька по-прежнему улыбался фиксатым ртом. Он поигрывал Наташиным платочком и снова улыбался.

Проходя мимо дома, где живет Александра Владимировна, Олег увидел, что у нее горит свет. А сама она сидит за столом и читает. С дороги в темноте кто-то свернул к воротам этого дома. Он тащил за собой санки. На санках лежало что-то похожее на скорчившегося и уснувшего человека.

Ночь установилась ясная. Лужи на дороге покрылись ледком, они громко лопались под шагами. В воздухе пахло дальним ветром. Над головой проносились под звездами облака. Олег шагал с легким сердцем, и ему хотелось петь или что-то рассказывать.

Уже в деревне Олег немного пришел в себя. Он заметил, что у Саньки горит свет, а за занавеской кто-то ходит. Это была Санька. Она ходила по комнате так, будто у нее болит зуб.

От окон тянуло теплом, уютом и тишиной. Олег хотел было зайти, но постеснялся. Он пошел дальше, внезапно вспомнив отрывок, что читала сегодня Александра Владимировна: «Застал он ее за работой… Радость он ей сообщил — известье о свадьбе, — и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Олег покачал головой и сказал: «Чудно. Пожалуй, отличная у меня память». Подумавши так, он решил припомнить песню из сегодняшнего кинофильма. И припомнил. Пошел, напевая про себя.

Олег подошел к своему дому и услышал в ограде тихий разговор.

— А чего же она говорит? — спрашивала бабушка.

— Ничего, — отвечал дядя Саша. — Плачет. Может быть, говорит, жив он, а я за другого вышла. Хуже всякой, говорит, Калины. С той ночи и пошло, как ты на Петра поворожила.

Бабушка вздохнула.

— И жить, говорит, я, видно, с другим человеком не смогу. Сам, говорит, видишь. Такая моя, мол, судьба. И плачет. И все меня жалеет.

— Жалко ее, бедную, — сказала бабушка. — Да и отца тоже жалко. Плох он теперь. Все вон лежит и лежит. Уж было радовался он за тебя… Кто там? — вдруг громко спросила бабушка.

— Это я, — сказал Олег и вошел в ограду.

Возле крыльца стояли санки. На санках лежал чемодан, лежали узел и гитара.

— Бери, внучек, гитару да неси домой, — сказала бабушка. Она взяла узел, дядя Саша — чемодан, и все поднялись по крыльцу.

Шел мелкий дождь. Снег почернел. Снег исчез. Никакого снега не было.