Избранное

— Фрицы, — говорила уборщица, — чистые фрицы.

Енька вернулся последним. Они шли с Наташей, накрыв головы Енькиным пальто и победоносно глядя из-под него на всех.

Школа превратилась в лазарет. А учителя растирали жиром ребячьи уши, носы, пальцы. Уборщица принесла из дома кринку гусиного жира. Только Анисья Викторовна сидела на подоконнике, ухмылялась и тихонько наигрывала на баяне песенку о «Варяге».

Зина линейкой подцепила из кринки мягкий текучий жир и подошла к Федьке Ковырину. Федька сидел на парте и пытался обоими глазами смотреть на собственный нос, нос Федьки стремительно вздувался.

— Опусти хоть голову, путешественник, — сказала Зина, размазывая жир по ладоням.

Федька посмотрел на Зину круглыми заячьими глазами и опустил голову.

Наташа стояла возле окна спиной к ребятам и смотрела, как Анисья Викторовна играет на баяне.

Откуда-то появился Олег и принялся жиром растирать Еньке палец. Он растирал осторожно и плотно. Палец несколько раз кольнуло изнутри, потом по нему пошел жар.

— Хорошо еще отделался, — сказал Олег.

— А ты вообще отделался, — сказал Енька, — возле школы потоптался.

— Я ведь уже видел самолеты, — улыбнулся Олег. — Чего мне бегать. Я еще не такие видел, настоящие. Бомбардировщики.

— Ну и что же, — насупился Енька. — Зато ничего не знаешь.

— А чего мне надо знать?

— Чего? Зачем, например, самолет прилетел? Знаешь?

— Нет.

— Врача привез. Калину резать будут.

— Зачем же это? — удивился Олег.

— Значит, надо. Больна, значит. Я ее сегодня за деревней совсем встретил мертвую. Видно, тиф какой-нибудь. Говорят, по деревням тиф пошел.

— При тифе не режут. Может, у нее аппендицит.

— Может, и это. Только, видишь, без внимания не оставили. Врач из города прилетел. Митьке написать надо, чтобы знал он, как ее тут ухаживают.

Подошла Зина и тихо спросила:

— Калину?

— Ага.

— Жалко ее, красивая какая, — сказала Зина.

— При чем тут красивая, — сказал Енька. — Не от красоты же она заболела.

— Как Олегова бабушка недавно говорила: красивым на свете всем не везет, — сказала Зина.

— Вот тебе и не повезет, — сказал Енька.

— Какая я красивая, я другая.

Олег растирал Еньке палец и смотрел на Зину.

Вечером дядя Саша долго не возвращался с работы. Дед сидел злой и поигрывал вдоль стола костяшками пальцев. Бабушка лежала на печке. Олег смотрел в окно.

Под крышей потрескивали сосульки. Вставал напротив за Наташиным двором узкий месяц, пронзительно-алый. Месяц поднимался прямо из колодца, из-под висячей бадьи. Под месяцем заскрипели шаги. Показался дядя Саша.

Дед встал и вышел из дому. Олег видел, как дед под окнами быстро прошел к дяде Саше навстречу и ударил его кулаком в лицо. Дядя Саша опустил голову и что-то негромко сказал деду. Дед еще раз поднял руку, но не ударил, а плюнул в снег и выругался.

Бабушка слезла с печки, накинула длинный черный платок и тоже вышла. Они о чем-то долго разговаривали в сенях втроем. И Олег слышал, как дядя Саша все повторял:

— Честное слово. Честное слово, для чего мне врать…

Наташа скакала верхом, высоко взмахивая руками, подпрыгивая в седле и задыхаясь от влажного теплого ветра. Она скакала вдоль свежей пашни, по которой деловито расхаживали грачи, от которой поднимался запах сырого хлеба, а дальше — за пашней — тянулись леса. Над серыми чащами еще не облиственных берез горизонтом шли облака. А конь шел высоко в небе, поверх облаков и навстречу им.

«Хоп!» — говорила Наташа, высоко подскакивая в седле и поправляя юбку. «Хоп», — говорила она. Конь отвечал ей, отвечал похрапывающим коротким звуком. И звук этот был похож на «хоп».

Конь шел по лужам, и брызги летели ему под брюхо. Брызги летели на растопыренные Наташины сапоги и грохотали по голенищам, как горох.

«Хоп!» — говорила Наташа.

Конь отвечал ей.

«Хоп!» — говорила Наташа.

Конь скакал поверх облаков, глядел на них сверху. А вдоль облаков тянулись в небе веселые ровные стаи гусей. А в стороне, вытягивая задние ноги, тащила плуг большая лошадь. За лошадью шел небольшой пахарь. «Э-эх!» — кричал он и, приседая, подхлестывал лошадь под брюхо. Потом пахарь остановился, посмотрел из-под руки на Наташу и окликнул.

Наташа привстала на стременах и помахала рукой. Она сняла свою красную косынку, еще привстала и помахала косынкой над головой.

— И-эх! — крикнул пахарь и дальше пошел за плугом. Наташа прямо через пашню шагом поехала к пахарю.

— Здорово, — сказала она.

— Здорово, — сказал пахарь.

— Пашется-пропашется, — сказала Наташа, соскакивая с коня.

— Пропашется-попляшется, — сказал голос Бедняги.

— Здравствуй, Бедняга, — сказала Наташа.

— Здравствуй, девица, — пропел Бедняга. — Поженишиться приехала? Мужичок-то твой, гляди, сколь вымахал. Аж земля, как пуп, лоснится. Таку бы ему силу в поясницу.

— Чего там поделалось? — сказал пахарь, подойдя поближе с плугом.

— Ничего. Экзамены ведь завтра. Билеты привезла.

— Думаешь, ему с билетиками пахать полегче станет, — сказал Бедняга, лежа на меже.

— Мне тут не до ваших билетиков, — сказал пахарь. — Мне бы сегодня клин домахать.

— Ты бы хоть глянул, Ень. Я же привезла их тебе, — Наташа полезла за борт своей вельветовой жакетки.

— Женушка-ряженушка, — сказал Бедняга, — беспокоится-печется.

— Ты бы хоть не молол языком, — сказала Наташа. — Взял бы да сам попахивал. А то лежишь, а Енька похлестывает.

— Не твое сопливое дело, — сказал Бедняга, — женушка-ряженушка.

— Ты знаешь, Ень, — и Наташа растерянно посмотрела на Еньку. — Я их, кажется, потеряла.

— Ты пошибче поищи, — сказал Бедняга. — Вон Енька пусть по пазухе поищет. Я-то очи отверну.

— Пойдем отсюда, — сказал Енька.

Он взял Наташиного коня под уздцы и повел в сторону по пашне.

— Какой этот Бедняга дурак, — сказала Наташа.

— Чего же ты, потеряла билеты? — сказал Енька.

— Ты знаешь, я сейчас быстро съезжу. Я прямо к Анисье Викторовне. Сама тебе и привезу.

— Чего же убиваться, — сказал Енька. — Я уж как-нибудь так.

— А вдруг не сдашь?

— Сдам. А не сдам — невелика беда. Осень на это есть.

— А осенью опять в поле будешь.

— Ну и наплевать, Не маленький я.

— Ишь какой большой.

— А чего?

— Каши мало ел.

— А ну, посмотрим.

Енька схватил Наташу за руку и начал выкручивать локоть за спину.

— Тяни, тяни! — крикнул Бедняга.

— Отпусти, — засмеялась Наташа.

— Не отпущу.

— Отпусти, а то уеду.

— Куда уедешь?

— Никуда. Отпусти.

— Не отпущу.

— Больно, Ень. Ну отпусти, дурной. Уеду ведь.

— Не уедешь.

Наташа с силой вырвала руку, забежала с другой стороны коня, схватилась за холку, подтянулась, животом навалилась коню на спину и села. Выехала на дорогу и заплясала на месте.

— Подожди! — крикнул Енька.

— Поехали, — сказала Наташа и посмотрела на Еньку искоса.

— Паши, Бедняга, — крикнул Енька. — Твоя доля!

И они поскакали в деревню.

— Ты знаешь, Анисья Викторовна письмо получила, — сказала Наташа.

— Какое письмо?

— От подруги. Подруга у нее на фронте. Врач она. Тот ее знакомый из Севастополя-то жив. Уцелел как-то. Подруга его в своем госпитале видела. Сейчас поправляется он. Скоро опять на фронт пойдет.

Енька сидел сзади. Он держался руками за Наташины плечи.

Впереди показалась деревня. Под огромными весенними облаками деревня казалась крошечной. Из облаков попахивало дождем.

— Пусть Бедняга там потрудолюбствует, — усмехнулся Енька.

— Конечно. Лежебок, — согласилась Наташа. — Ой, смотри, кто идет.

По деревне шла Нинка-почтальонка.

— Куда это она? — Наташа тревожно придержала коня.

— Уж хоть бы никуда, — сказал Енька.

Нинка шла от мельницы, готовая свернуть к любому дому. Вот поравнялась она с воротами Калины.