Избранное

— Да, — согласился Андрей.

— Будет время, приходите, — еще раз пригласил сосед и вышел.

По тому, как шумело за стеной, гудело в трубе и какой мокрый снег лепил в окно, было видно, что непогода не собирается затихать.

Сегодня солнце долго стояло над парком Тригорского. Солнце поставило над парком два огненных столба — справа и слева. Солнце не то чтобы ликовало, солнце любовалось, солнце ненаглядствовало в красоте своей и совсем не хотело спускаться за горы.

Андрей вышел знакомой дорогой в сосняк и увидел, что лес тоже ликует, он весь улыбается ослепительным светом сугробов. Но глазам легко. Сосны алеют прямо на глазах. Повсюду горят зеленые спокойные костры можжевельников. Их пламя ласково и неподвижно. Только тени. Впереди под сосной вроде кто-то сидит. Сидит парнишка в полушубке и наводит из рукава на дорогу полоску света. А потом кладет на нее тень от сосны. Андрей подошел ближе и увидел, что это просто пень, высоко засыпанный снегом. Андрей улыбнулся. Андрей остановился, сложил глухой пригоршней руки возле рта и сказал в пригоршню тихо, чтобы никто не слышал:

— Ау.

Ничего нигде не колыхнулось. Все продолжало молчать и цепенеть в звонком свете зари. Андрей зашагал дальше. Под горой, у самой дороги, сидел на повороте медведь. Сидел медведь совсем не местный. Медведь сидел белый. Он уперся лапами в дорогу и склонил голову, будто спал. Или, может быть, у медведя болели зубы. Андрей приблизился. Это был совсем не медведь. Камень под сугробистым наметом. И можно было на камне прочитать: «Дорога в Савкино».

— Дорога в Савкино, — сказал веселый голос за спиной, — и больше ничего. Ничего больше.

Андрей обернулся и радостно сказал:

— Здравствуйте.

— Добрый вечер, — сказала девушка, поправляя вокруг лица свой синий платок.

— А я думал, вы заблудились, — сказал Андрей. — Я так вас и не увидел среди метели.

— Ну как же я заблужусь! — засмеялась девушка. — Я вас видела, только ветер мешал подойти.

— А я ходил-ходил и оказался возле дома.

— Ну как было дома?

— Да, собственно, ничего особенного не было. Сосед звал телевизор смотреть.

— А вы?

— А я читал книги.

Солнце погасло, и только в небе чувствовалось его дыхание. Однако ложбина Маленца была освещена, и свет на снегах ее не угасал. А усиливался. Можно было подумать, что солнце рассеялось в небе и теперь опускалось на Маленец.

— И что же читалось? — сказала девушка, поглаживая ладонями щеки.

— Читал дневники, воспоминания.

— Интересно? — Девушка улыбнулась немного снисходительно.

— Интересно. Вульф, например, пишет, как ему сообщили две новости.

— Какие же? — строго спросила девушка.

— Одна из них о женитьбе на Гончаровой, первостатейной, по его словам, московской красавице. Желаю ему быть счастливу, пишет Вульф, но не знает, возможно ли надеяться этого с его нравами и его образом мыслей. Если, мол, круговая порука в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов. И тем это, мол, вероятнее, что первым его делом будет развратить жену.

— Вот именно — «надеяться этого», — равнодушно сказала девушка, — и «круговая порука». Он глупец, этот Вульф. И, конечно, пошляк. Хватит о нем, — сказала девушка спокойно. — И вообще никогда не нужно верить воспоминаниям, дневникам, письмам. Там все не то. Нужно слушать стихи или видеть лицо человека. Только это правда. И этого вполне достаточно.

— А как увидишь лицо? — сказал Андрей.

— Стихи услышишь — и лицо увидишь. И это самая правда. Или просто прикоснешься к какому-нибудь предмету, к которому прикасался сам человек.

Девушка замолчала. В небе темнело, но над озером сгущался широкий круг света и потихоньку снижался.

— Все думают, что солнце садится за лесом, — сказала девушка.

— Конечно, — пожал плечами Андрей.

— Солнце садится в озеро. Вот сейчас оно совсем уже низко. Еще чуть подержится и сядет под лед. А ночью будет оттуда светить. А мы… — Девушка посмотрела Андрею в глаза.

— А мы? — спросил Андрей.

— А мы пойдем и что-нибудь посмотрим.

Она взяла Андрея за руку и пошла впереди, проваливаясь валенками в сугробистый намет поперек дороги.

Сосны в сумерках сделались вытесанными из серого камня. Из гранита. Они стеснились, встали поближе друг к другу и касались одна другой, напоминая, что стоят они совсем рядом и что теперь не так одиноко. Однако порой там или здесь дерево вздыхало. И слышался легкий звук. Так скрипят половицы, когда по ним крадется домовой. Послышался дым печных труб. И запах его добрый сделал сумерки синими. Кто-то гулко ударил в сосну, как в бочку. Андрей вздрогнул. Девушка засмеялась. Ударил еще раз, дробью. И замер.

— Это дятел, — сказала девушка, — он хороший.

— Я слышу, — сказал Андрей.

Птица сорвалась в глубине леса и неохотно полетела над землей. Пролетела над самой головой.

— К кормушке, что ли, полетел? Чего же так поздно? — сказала девушка.

Птица вернулась и еще раз пролетела над головой. Тогда девушка вытянула перед собой руку. Птица вернулась и села на рукав. Да, это был дятел. Небольшой, в черной с прорехами накидке и в красной шапочке на затылке. Дятел сидел и смотрел маленькими острыми глазками то на девушку, то на Андрея.

— Он добрый, — сказала девушка дятлу и посмотрела на Андрея, а потом спросила Андрея: — Добрый?

— Не знаю, — сказал Андрей.

— Добрый, — сказала девушка уверенно и стала объяснять: — Дятел на кормушку летит к тому человеку, что под колокола к нам подошел. У этого человека кормушка под окном построена. Он долго, — девушка посмотрела на дятла, — не верил кормушке. А теперь чуть что, прямо туда летит. Мы его туда и отнесем. Тут уж рядом.

Впереди за яблоневым садом, показались огни. И видно было, как в доме ходит высокий человек и размахивает рукой. Казалось, человек произносит речь. Дятел сорвался с рукава и полетел в сторону окон.

— А нам туда, — девушка кивнула в сторону длинного каменного здания под высокой крышей. Окна этого здания были темны.

Девушка подошла к двери, тронула ручку, и дверь отворилась. Девушка взяла Андрея за руку и повела длинным темным коридором. Поднялись по деревянной лестнице. Не то на чердак, не то на антресоли. В темноте различить можно было железную решетчатую дверь. На двери висел большой замок. Девушка тронула замок и раскрыла его. Распахнула тяжелые двери, прошла первой. Коснулась пальцами стены, под потолком зажглись большие свечи.

Здесь было тепло. Здесь пахло хорошим старым деревом, бумагой, фарфором и какими-то сильными духами. Казалось, пахнет малиновым вином, легким оттого, что коснулись его молодые женские губы.

— А вдруг сюда придут? — сказал Андрей.

— Сюда никто не придет, — сказала девушка.

— Увидят свет и придут, — сказал Андрей.

— Никто не увидит, — сказала девушка. — Это, можно подумать, и не свет. Это свечи.

— А вдруг все же увидят?

— Если и увидят, не пойдут. Побоятся. Кто в закрытом доме может ходить при свечах?

Девушка подошла к застекленному шкафу, раскрыла его и вынула небольшой флакон малинового цвета. Она вывернула стеклянную пробку флакона и подала флакон Андрею. Андрей поднес флакон к лицу и тихо засмеялся. Перед ним поплыли открытые, слегка тронутые светом плечи. Плечи склонены и прячутся в черное тяжелое платье. И голова женщины склонена, глаза смотрят невесело, губы приоткрыты, готовые не то улыбнуться, не то засмеяться. Волосы гладко уложены. Тонкая нитка поблескивает на шее. Плечи плывут и колышутся в танце.

— Долго нельзя, — сказала девушка и взяла флакон у Андрея. — Это просто духи старой давности.

Девушка присела на корточки, с нижней полки сняла высокий белесоватый кувшин. Подала его Андрею и сказала:

— Это не кувшин. Это керосиновая лампа. Она светила той, кого Вульф обозначает в своем дневнике «А. П.». А поэт написал ей стихи, которые теперь поют и не могут надивиться их красоте. Правда, лампа семидесятых годов. Но все же.