Фома Верующий

В монастырском дворе я устроился в тени. Шла вечерня, и на улице было хорошо слышно величественное пение. Через четверть часа ко мне подошел молодой монах-келейник и позвал с собой в гостевой дом:

– Я сам из России, из Пензы, а Вы?

– Я из Москвы приехал.

– Как там дома? Много, много в последний год едет сюда люда разного, не иначе тяжелые времена надвигаются, – в печальной задумчивости ронял слова под ноги монах. Сам-то я тут уже пять лет, – тихо продолжил он. – Отдыхал с друзьями в Греции, посетил Афон... и позвали. А другого раза уже вряд ли представится. Я оставил все и приехал. Вообще всё: квартиру, машину, небольшой бизнес, пьянки с друзьями, в общем, все бессмысленное, временное, наносное. Ну да ладно, у каждого свой путь. Вот ваша комната, тут еще три человека – все греки, местные. Здесь ваша кровать, полотенце, тапочки. Пока отдохните с дороги, через полчаса трапеза, так что присоединяйтесь. Да, и еще, на стене в рамочке устав, обязательно ознакомьтесь, его нужно соблюдать, – монах скромно улыбнулся, – Добро пожаловать в обитель Святого Павла Ксиропотамского. И дайте мне ваше разрешение, я впишу в журнал все данные и верну.

Монастырский распорядитель растворился в темных коридорах, а я, умывшись, решил отправиться на службу. Не решаясь войти, постоял пару минут у входа в храм, над которым возвышались древние крепостные стены, разглядывая ласточек в небе, послушал приглушенное массивными дверями пение, а после тихо протиснулся в полумрак, пахнущий ладаном. Глаза привыкали с минуту, поcле чего удалось оглядеться: рядом, опустив взгляд к полу, стояли крепкие парни в футболках, чуть поодаль на скамейках-стасидиях расположились монахи. Голоса певчих летели к старинным сводам и, сливаясь, превращались в одно цельное «кирие элейсон» («господи помилуй» (греч.) – авт.). Служба подходила к завершению. Вот дьякон в очках, звеня ключами, скрылся в сумрачном углу и появился с кованым ковчегом в руках. Прошел шепот: «Дары волхвов... святыни... идем приложимся». Быстрый поток людей проходил мимо святыни, я и не заметил, как оказался напротив ковчега, увидел вопросительный и пристальный взгляд. Торопливо снял с груди крест и передал служителю. Металл на доли секунды прислонился к ажурной ковке, и цепочка вновь оказалась у меня в ладони. В помещение ворвался поток света и люди пошли на выход. Большая компания задержалась возле высокого тучного дьякона, чьи черные пронзительные глаза, казалось, смотрели вглубь каждого. Люд гомонил, спешно писал записки и совал деньги священнику. Тот лишь поглаживал бороду и показывал, куда положить исписанные клочки бумаги. Я ненадолго замешкался возле этой небольшой группы, и только собрался выйти, как дьякон окликнул и спросил:

– А вы, да вы, не желаете написать имена, за кого нам помолиться? 

– Отчего не написать, только у меня ни ручки, ни бумаги, ни, признаться, денег с собой. Принято же что-то жертвовать. Кстати, сколько обычно?

Дьякон разразился громовым смехом, но через несколько секунд вновь стал даже серьезнее, чем был.

– Вы сами всё знаете.

– Ну, тогда я напишу сначала, а потом поднимусь в келью, у меня там есть какие-то деньги.

В рюкзаке кроме пластиковой карты была наличность, сто евро одной купюрой. Не раздумывая, я отнес их дьякону и положил в ящик для пожертвований. Священник подобрел глазами и с хитрецой посмотрел мне прямо в глаза:

– Я сейчас поведу их в лавку, она там, за территорией обители. Пойдете? Дьякон сверлил меня взглядом и улыбался в бороду.

– Нет, патре, по магазинам я и дома сходить могу.

Священник похлопал меня по плечу, подмигнул и зашагал к выходу.

За воротами монастыря – большая открытая площадка над кручей. С нее хорошо видна дорога, по которой я пришел сюда, в небольшой беседке оборудована курилка, единственное место, где можно подымить в задумчивости. Мое внимание привлекла пестрая группа: тут были и миряне, и монахи, и духовенство. Я встал чуть поодаль и хорошо слышал разговор седовласого батюшки с долговязым и бледным юношей:

– Батюшка, а я в интернете читал, что на Афоне обязательно нужно причаститься, обязательно, – тоном просящего конфету у мамы ребенка обратился к священнику парень.

– Не читал бы ты интернета этого, – тяжело выдохнул батюшка, – одна пакость и грязь там. Его бы совсем отключить, мир стал бы намного лучше. Просто взять и запретить, – и священник обернулся ко мне:

– А вы как считаете?

Мне стал интересен этот разговор, и я ответил с ходу:

– Я думаю, что ничего отключать, а тем более запрещать не нужно. Это такой инструмент в умелых руках, только вдохни мысль, правильное слово, и весь мир уже через минуту его подхватит. Согласитесь, ни одна очная проповедь такой аудитории не имеет.

– Эх, молодежь, молодежь, – снова тяжело вздохнул батюшка, – невозможно ведь из грязного источника напиться, невозможно. Ты там проповедь напишешь, а тебе тут же кнопку на бесовское, на бесстыдство полнейшее разместят.

– Ссылку?

– Ну, наверное, я не очень силен. Но запретить бы лучше.

Нас молча слушает угрюмый монах, чей взгляд улетел далеко за морской горизонт, а бледный юноша тихо шепчет:

– Кто ж с батюшкой спорит? Грех это, грех, грех, грех. Ну чего ты споришь, – говорит он самому себе.