Уайтбол

— Если узнала, то виду не подала. А если подала, то я не понял. По их лицам не получается читать… я имею в виду ее и Ри. Вроде не бесстрастные лица, мимика есть, только какая-то… чужая.

— Ты тоже заметил? Меня оно добивает, блин. Максимум информации о людях я обычно получаю из мимики, интонаций, выражения глаз. А у этих чертовых Чужих — ни того, ни другого, ни третьего!

— Да есть они, есть. Там, должно быть, вроде уайтбола: нужно поймать закономерность, внутреннюю логику. И тогда ты сможешь читать по их лицам, как по человеческим.

— Хорошая оговорочка — как по человеческим. Ей-богу, не случайная.

— Не случайная. Это я плоско пошутил.

Вик откинулся в кресле, глаза у него начали слипаться. Тряхнул головой, встал, пошел на выход. По пути бросил:

— Ты просто спроси Сашу напрямик — знакомы вы или нет.

— Неудобно… мало ли что у меня с ней было.

Он остановился:

— Неее, дружок. Не было у тебя с ней ничего, я бы знал. Мы с Сашей довольно тесно общались одно время, она — подруга моей сестры. Блин! Мы бы, может, общались еще теснее, только моя чертова дражайшая половина… эхх. Саша — мечта, а не женщина.

Дамы, вообще-то, не очень любят рассказывать кавалерам о своем прошлом. Тем более, несостоявшимся кавалерам… Да ладно. Ну, хочется ему думать, что у меня с Сашей ничего не было… вот только откуда у меня такая железная уверенность, что — было?!..

Я проводил Вика и полез в почтовый ящик. Там дожидалось письмо от Шурика.

«Привет, шеф!

Ты что ж, гад, пропадаешь? Мы тут посмотрели телек, у вас там в Среднеросске сплошной паноптикум, дома рушатся. От тебя ни письма, ни весточки. Я — звонить, а тут связь опять грохнулась. Больше суток не было. Вот и думай чего хошь. Сволочь ты, Миха.

У нас все нормально. Никто не болеет. Натаха освоилась. В лесу ориентируется хорошо, скоро буду одну отпускать. При рации, конечно.

В наших владениях — тишина и покой. Только через день после твоего отъезда был один странный случай, это я как-нибудь потом расскажу.

Ну, ты — наглая морда. Подробно ему расскажи, что у нас происходило тут… щас. До минут и секунд.;)

Да ничего, в общем, восемнадцатого не происходило. Дрыхли весь день. Хляби разверзлись во облацех, за дверь не выйдешь.

Не пропадай.

Оччень информативно. А чего я ждал? «Миха, скажу тебе по секрету — восемнадцатого на несколько часов телепортировался в Среднеросск: страсть как захотелось барменом поработать…»

Ладно, все уже ясно. Или не все?

Интересно, телефон у них тоже очухался? Сейчас проверим…

— Шур, привет, это я.

— Привет, Миха. Письмо получил?

— Получил.

— Как дела-то?

— Ничего. Завтра едем на базу.

— Бог-помощь. Ты в мясорубку-то не попал, часом?

— Не было никакой мясорубки. Крыша у кабака рухнула.

— Я и говорю.

— Был. Хорошего мало. Потом расскажу.

— Тебя не ранило?

— Нет… Шур, что это за странный случай, который произошел через день после моего отъезда?

— А. В общем, ничего особенного. Я в маршруте был. Смотрю — человек. Корзинки нет, с пустыми руками, одет по-городскому, будто только что с поезда или самолета. С какого-такого самолета? До ближайшей деревеньки — и то верст двадцать… Я — к нему, он — бежать. Кричу, в воздух стреляю — все без толку. Так и не догнал. Быстро бегает, гад. Ну, он-то в кроссовках, это я в керзачах. Короче, удрал.

У меня опять возникло какое-то дежа вю…

— Это утром было или вечером?

— Днем. Как бы я тебе его вечером разглядел.

— Так ты хорошо его разглядел?

— Одежда на нем была городская, я и удивился: ладно бы человек за грибами к нам добрел, а то не поймешь — как и зачем… А так — мужик, похоже — кавказец: черный и лицо птичье. Длинный. Не старый. Вот и все, вроде.

— Ясно. Ну, и хер с ним.

Я тоже своего не догнал. И правильно сделал, что не полез в развалины. А вдруг этот кент просто-напросто растворился бы в воздухе?.. Еще одна иррациональная идея уайтбола: шпиков своих нам на хвосты сажать. Вот дурь. Ладно — я, Шурке-то зачем?..

Может, это один и тот же шпик? Мой тоже был длинный и, кажется, не блондин…

— А восемнадцатого точно ничего эдакого не было?

— Говорю ж тебе — спали весь день. Ливень был страшенный, телевизор барахлил, компутер зависал, вот и дрыхли. А накануне вечером ветер был сильный, ажно целый ураган, стены дрожали. Я даже на чердак лазил — показалось, ходит там кто-то. Никого не нашел, естественно.

Интересно, если покопаться в этом «ничего не происходило», каких загадочных совпадений я еще накопаю?

Только уже надоело. Сбрендить легче, чем найти какую-нибудь ясность. «Есть вещи в этом мире, друг Горацио…»

— Ладно, Шурка. Ты тоже не пропадай, звони иногда. Сотруднице — привет. Как девушка-то, ничего?

— Спрашиваешь. Ну, бывай!

Накатила апатия. Острое отравление мистикой. Ни малейшего желания раскладывать все по полочкам, идти к Вику, строить бестолковые гипотезы… Ну, хорошо: узнал, что уайтбол имеет не только меня. Шурку он тоже имеет, непонятно за какие грехи. От этого легче стало?..

Выключил машину и завалился спать.

Добро пожаловать в дурдом

Все похороны одинаковы. Так же как и свадьбы.

В отличие от свадеб на похоронах гости периодически забывают, по какому поводу собрались — время от времени видишь улыбки, обладатели которых тут же спохватываются и восстанавливают мину, соответствующую обстоятельствам. Ходят небольшими стайками, тихонько переговариваясь и распределяясь по углам. Во время отпевания чинно стоят вдоль стен, опасаясь сделать что-нибудь неуместное, вне протокола…

Почему-то нигде так остро не ощущается отсутствие смерти, как на похоронах. «Лицом к лицу лица не увидать…» Человек, лежащий в гробу, совсем не похож на того, с кем ты был знаком. Он слишком мертвый для этого.

Лишь когда ящик уже опущен в могилу и засыпан землей, спохватываешься: кажется, мимо тебя прошло что-то очень важное, а ты так и не понял — что именно…

Когда приходится хоронить близких, все совсем не так. Но близких, слава богу, случается хоронить гораздо реже, чем чужих.

Ри, Саша и я отправились в путь на служебной машине. Разговор по дороге не клеился: подозреваю, гости слегка стеснялись, что не испытывают ничего подходящего к случаю, и боялись задеть чувства землянина. Хотя я тоже ничего подходящего к случаю не испытывал. Просто глазел в окно, привычным образом отдаваясь любимому действу — дороге. К моменту прибытия на кладбище мои мысли стихийно плавали неизвестно в каких мирах, и можно было ничего не изображать: рассеянный вид ничуть не хуже печального. Только когда на крышку посыпались первые комья земли, механически отметил, что сама гибель Юры похожа на похороны: и там, и там нашего приятеля завалило…

Потом были поминки. Я честно пару часов высидел за столом, затем под шумок сбежал на улицу.

За дверями кафешки — небольшой скверик. Я прошел его насквозь и оказался на пустынной набережной, в давние времена отгороженной от реки каменным бордюром. Бордюр местами разрушился, в провалах разрослись молодые березы.

Погода изменилась, заметно похолодало. Ветер гулял по верхушкам кустов скверика, гнал волны по реке, раскачивал тонкие березовые стволы.

У парапета — женщина в светлом плаще.

Я подошел ближе.

Саша. Тоже сбежала из кафе.

— Здорово иногда возвращаться домой, — тихо сказала звездная леди.

— Трудно все время жить в космосе?

— Не знаю. Привыкла. Когда пришло добро на участие в контактно-исследовательской группе Леты, мне еще не было двадцати пяти. В таком возрасте привыкать легко.

— Как вам удалось попасть в состав группы?

— Конкурс был, но не очень большой. У нас человек тридцать на место. У технарей и естественников — человек пятьдесят, что ли… Не так много народу рвется в дальний космос. Три мира — не родной Ганимед. Если нашим партнерам-светлячкам вдруг надоест работать извозчиками, колонии окажутся отрезанными от Земли. Они, разумеется, автономны, но тем не менее. Не погибнуть страшно — знали, на что шли. Страшно потерять родину. Навсегда. К этому невозможно быть готовым. На Эребе и Лете сейчас всего три человека старше сорока пяти. Кстати, одному из них я обязана приглашением академика Венского… ладно, не важно. На молодежь делали упор при комплектации групп. Но люди за тридцать особо и не стремились к нам попасть.