Страница 116 из 140
Люба. Ох, товарищ Голышев! Здесь, кажется, есть ваши друзья по несчастью.
Голышев. Кто? Вы?
Люба. Нет, пока…
Настя показывает Голышеву свои пригласительные билеты.
Голышев. Что это?.. (Читает.) «Члену юбилейного комитета Анастасии Никитичне Колосовой…» Так… «Члену жюри областного смотра…», «Члену областной…» Гм… Но вы же в поле работаете, как же вам успеть всюду?
Настя (усмехается). Вот так и успеваю, Андрей Ефимыч. Трудно!.. Как написали обо мне во всех газетах, — давно, еще до войны, — так и началось. Сколько меня по банкетам повозили! И чем больше хорошего наговорят обо мне на банкете, тем страшнее ночью сны снятся: а вдруг в будущем году провалюсь с урожаем!.. Куда только не выбирали меня! Даже почетным пожарником в районе выбрали. В военное время не так допекали, не до того было. А теперь — опять… У Марины Дорониной, кубанской доярки знаменитой, у той и муж — дояр. Уедет на сессию или с делегацией куда-нибудь — муж за нее коров доит. А у меня дело такое, некому поручить.
Голышев (задумался). А скажите, наш брат, писатели, художники — тоже докучают вам?
Настя. Честно сказать, Андрей Ефимыч? Не обидитесь? Докучают. Всё к нам да к нам едут. Один за другим.
Тимошин. По проторенной дорожке. Это же легче, чем искать новых интересных людей.
Настя. В прошлом году все лето кинооператоры у нас жили. Тут работы по горло, сорняк лезет, полоть надо, а они — и так повернись, и этак. По десять раз на дню переодевалась в разные платья. Прямо в актрису превратилась. Так завертели меня, что из-за моего недогляда полгектара свеклы лучшего сорта, который мы сами вывели, долгоносик чуть не съел.
Тимошин. Это тебе, Настя, всё за то, что ты, как вот Василий Павлович говорит, стала вечным передовиком.
Настя. Не понимаю… Плохо это? Осадить надо назад?
Тимошин. Нет, не осадить. Подумай — поймешь… О многом тебе надо подумать крепко. (Оглядывает комнату.) Давно я был у тебя последний раз?
Настя. Когда вы заезжали?.. Погодите, припомню… Да весною. Вы-то не часто нас посещаете.
Тимошин. У меня в районе не один колхоз… Этого (указывает на столик Любы, графин с водой) у тебя тогда еще не было. (Любе). А звоночка у вас нет такого? (Показывает, нажимает пальцем в стол, делает страшное лицо.) «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!»
Люба. Нету… Нужно провести?
Тимошин. Не нужно… Чем зачиталась? (Перелистывает книгу.) «Спартак». Хорошая книга.
С улицы — шум подъехавшей автомашины.
(Выглянув в окно, шоферу.) Заправился, Вася? Полный бак? Сейчас поедем.
Настя. Уезжаете? Не хотите погостить у меня?.. Да хоть бы сказали что-нибудь. Как же так: здравствуй-прощай? Мои девчата спросят: чего секретарь райкома приезжал? — а я и не знаю… Мы свое обязательство выполнили, Денис Григорьич, дали урожай. Теперь за вами слово.
Степан (подходит). Эх! Золотую звездочку ей — вот сюда! (Показывает.)
Тимошин (отстраняет Степана, в тон ему). Эх, кабы вас, таких, меньше возле нее вертелось!.. За урожай — спасибо, Настасья Никитишна. Поработали крепко, молодцы!.. Но эту героиню нашего времени, Андрей Ефимыч, надо кой за что и поругать.
Голышев. Не знаю, не знаю… Вижу — какие-то семейные споры застал у вас.
Тимошин. Да, да, вот именно — семейные.
Голышев. Мне лучше уехать?
Тимошин. Нет, мы вас из нашего района не выпустим! У нас много колхозов, и люди всюду замечательные. Вот поедете с нами, посмотрите. Понравится так, что еще на два месяца возьмете путевку в Мацесту. Напишете здесь чудесную оперу о наших людях. А ее (на Настю) я бы вам посоветовал оставить в покое. Хватит ей пока славы. Мы-то ее в покое не оставим, но это уж — по другой линии. Из другой оперы, как говорится.
Голышев (прощаясь с Настей). Простите, Настасья Никитишна. Очень вы мне понравились, там еще, в Москве, но…
Настя. Да что ж вы так уезжаете? Люба! Скажи шоферу, пусть загонит машину во двор.
Люба бросилась к двери, наткнулась на свой столик, чуть не опрокинула его.
Тимошин. Не надо… Прямо как у нас в райкоме. (Берет столик Любы, отодвигает его в сторону, освобождая проход в горницу во всю ширину двери.) Вот так лучше. (Насте). Приезжай завтра в райком, ко мне. И Федосье Андреевне Голубовой передай, чтоб приехала. Да! Девчата у вас есть, Фрося Любченко и Дуня Батракова, комсомолки, кажется? Пусть тоже приедут. (Щелкает пальцем по графину, смеется.) Ну, точно, как у нас в приемных! Пейте кипяченую водичку в ожидании очереди и не скучайте.
Настя смущена. Она не понимает причины смеха и почему Тимошин уезжает, не поговорив ни о чем с нею, зачем вызывает ее и других колхозниц в райком.
(Ко всем.) До свидания! (Увидел у двери Степана). Агеев! А ты не хочешь проехаться с нами по полям? Эх, плечи богатырские, зря пропадают! На водохранилище бы тебе поработать, а? Там свежим ветерком живо хмель продует. Да, ведь ты сапер! Нам нужны будут подрывники. Как, Василий Павлович? Считай, Агеев, что должности у тебя уже нет. Другая будет. Поехали! (Подталкивает его к двери, Насте). До завтра!
Настя, Люба и Алена провожают уезжающих. Минуту сцена пуста. Прошумела на улице отъехавшая машина… Настя возвращается.
Настя. Уехали… Смеются надо мною… Вечный передовик…
Занавес.
Кабинет Тимошина в райкоме. В кабинете: Тимошин, председатель райисполкома Силкин и Черных. Солнечное утро. Сильный ветер хлопает раскрытыми створками окон. Районный центр — небольшое село при железной дороге. За окнами и широкой застекленной дверью — открытая летняя веранда. Видны степь, дорога, ветряная водокачка с вертящимися лопастями. А в степи уже голо, хлеба убраны. Поля побуревшего жнивья перерезаны черными полосами зяби.
Тимошин. Бить нас нужно, Лука Демьяныч! Бить и плакать не давать! (Прикрывает распахнувшееся окно.) Разбушевался с утра. Опять буря поднимется.
Силкин. Насчет осенних ветров у стариков такая примета: если на третий день не утихнет — девять дней будет дуть, на девятый не утихнет — восемнадцать.
Тимошин. В восемнадцать не уложится — тридцать шесть? Ну тебя с твоими приметами! (Прошел к столу, продолжает прерванный ветром разговор.) Бить и плакать не давать! Потерять такого человека!
Черных. Я ведь ее давно знаю, лет двенадцать. И товарищ Силкин знает. Хорошая женщина была. Простая, умная.
Силкин (крутит, задумавшись, шнур телефона). Ум-то от нее и сейчас не ушел…
Тимошин (Силкину). Десять лет здесь сидишь!
Силкин. Вот, вот! Я всегда за все в ответе!.. Ты, Денис Григорьич, тоже не вчера приехал, не оправдывайся. Мы все в армии служили, знаем военные порядки. Принял командир часть ночью на походе, а утром — в бой. И никаких нет ему оправданий, что, мол, я новый человек, личный состав еще не изучил.
Тимошин. Да, да… Не крути шнур. (Берет со стола письмо.) Прислали мне колхозницы письмо из колхоза «Труд». Протестуют против представления Колосовой к званию Героя Социалистического Труда. Вот слушайте. (Читает, пропустив начало.) «Было время, когда мы согласны были все ей уступить. Дают колхозу удобрения, разные химикаты, а что с ними делать, по скольку чего в землю сыпать, как тот анализ сделать, чтобы определить, — не знаем. Даже рады были, что нашлась такая охотница, добровольно соглашается возиться с ними. А нынче и нас советская власть образовала… Мы Колосову не хулим, она нам дорогу пробивала. Большой труд приняла она на себя. Но зачем же она заняла эту дорогу во всю ширину, а других не допускает? Всем колхозом стала командовать. Кто у нас председатель — Шавров или она? Подсчитали бы вы трудодни, во что нам ее рекорды обходятся!.. Если получит она такую большую награду — от этого пользы делу не будет, это уже не показательно, а другим людям даже обидно. Это не хитро — на маленьком участке урожай собрать. Стоять над каждым стебельком с зонтиком, чтоб ему не пекло, не дуло. Если она мастер урожая — пусть покажет, как на всех полях его добиться…»