Страница 85 из 97
Обломенский подавился собственным криком, его взгляд испуганно метнулся к двери.
– Ей некуда деваться.
– Она ушла, – еле слышно пробормотал старик.
– Куда? Куда она могла уйти одна?! Отсюда нет выхода… для нее – нет!
Никифор приподнял дрожащие веки. Глаза у него болели, даже тусклый свет вызывал резь и слезы. Но это была обычная реакция. После стольких лет ощущения сделались настолько привычными, что старик почти не обращал на них внимания. Хуже было другое – нарастающее жжение в груди, боль, то и дело стреляющая под лопатку, тошнота, волнами накатывающая слабость… Проклятая старость! А ведь, кажется, есть еще силы, и душевная усталость еще не накоплена, и нет никакого желания все бросить и уйти на покой.
Да и как тут уйдешь, на кого оставишь дело, ставшее смыслом и самой сутью жизни?!
Ученик, растерянно покатав подошвой осколки, чертыхнулся и вразвалку направился к двери.
– Я ее найду!
– Ты не найдешь…
– Я ее найду, я ее найду! – Накручивая себя, Обломенский прошелся от стены к стене, пинками расшвыривая обломки хронотрона. – Я ее найду, слово даю! Я найду ее, я ей шею свернул, с-сучке! Герр лернер, не сомневайтесь!
Учитель сморщился, как от нового приступа.
– За девушкой ты не пойдешь.
– Но я…
– Александр, – тихо, но решительно произнес старик. – Ты – одаренный мальчик, не спорю, но также глупый, беспринципный, эгоистичный, недисциплинированный, чересчур самоуверенный. Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь, ничего не желаешь, кроме удовлетворения собственных амбиций. Ты не понимаешь всего значения, всей великой ответственности нашего дела. Если бы ты не был хронитом… ты был бы просто плохим человеком. Но ты хронит! Твои недостатки ослабляют тебя, мешают твоему развитию, не дают твоим способностям проявиться в полной мере. Ты не можешь всего себя отдать служению, а это и есть цель твоего обучения как хронита. Без цели ты – никто! Ты – профан, променявший бесценное сокровище на медный грош. Ради удовлетворения своих мелких страстишек, ради ничтожной сиюминутной выгоды ты опошлил, осквернил высокую идею нашего учения, за которое люди отдавали жизнь! Я знал, что с тобой мне будет нелегко. Я видел это с самого начала, но думал, что, приучая тебя к дисциплине, порядку, самоконтролю, внушая правильный взгляд на миссию хронита, смогу если не перебороть твою натуру, то хотя бы сформировать твой характер, направить твою энергию к высшей цели, отвернуть от мелочных устремлений. Я думал, что справился с этим, но ты меня обманул…
– Герр лернер!
– Ты всегда меня обманывал…
– Ничего подобного! – возмутился Обломенский, стискивая кулаки. – Я вас всегда уважал. Вы – мой учитель. Я вас слушал, я запомнил все, что вы говорили, и ничего такого не делал, а если попользовался немного Колосом, так это не преступление! Мне же интересно…
– И сейчас ты продолжаешь меня обманывать. От тебя не услышать ни единого слова правды. Господь Вседержитель, как я наказан за свою гордыню… – Старик опустил голову, но сразу выпрямился, с неприязнью глядя на ученика. – Слушай меня внимательно. Я находить… я найду девушку и верну Колос. Ты – немедленно уходишь отсюда. Из-за твоих экспериментов здесь все может уйти в небытие в любой момент. Не пытайся это исправить! Возвращайся домой.
– Может, лучше я?…
– Нет, я тебе больше не верю, Александр.
– Как скажите, – покладисто ответил темноволосый. – Только это… Никифор Романыч, с синематекой-то чего делать? Жалко же…
– Жалеть надо было раньше. Ты сам во всем виноват.
Внезапно рассвирепев, Обломенсский изо всех сил саданул пяткой по ножке стола. Громоздкий предмет мебели, которому и без того досталось, со скрипом качнулся, толстые ножки разъехались в стороны, а опирающийся на столешницу Никифор едва не оказался на полу. Ученик встал перед ним, широко расставив ноги и зацепив большие пальцы рук за поясной ремень. Почтительность с него как ветром сдуло.
– Да что ж вы на меня всех собак вешаете?! – угрожающе начал он, покачиваясь с носков на пятки. – Между прочим, вы тоже не без греха… И не надо так смотреть, сами знаете, что я прав. Вы в свое время Колосом всласть попользовались! Да, да, я-то знаю! Я все про вас знаю, не забыли? Так что вам от меня не избавиться, я, напомню, ваш единственный ученик. Вы, герр лернер, тоже не вечны, вон уже жметесь, за сердце хватаетесь, если сейчас помрете – кто ваше дело продолжит? Никто, кроме меня. Так что вы бы со мной повежливей, а то возьму и обижусь, и пошлю вас вместе с вашим служением и великой целью на три большие буквы! – По окончании речи мужчина почти сорвался на крик.
Никифор молчал, прижимая руку к груди, только его тяжелое, с присвистом дыхание разносилось по комнате.
– Ты все сказал? – наконец спросил он.
Вместо ответа Обломенский смачно харкнул ему под ноги.
Старика затрясло. Худое морщинистое лицо посерело, скулы и нос заострились, глаза точно провалились в глубь глазниц, а от уголка дрожащих губ к подбородку протянулась белая нитка слюны. Костлявые пальцы вцепились в ворот рубашки, конвульсивно сжимаясь и разжимаясь.
– Плохо вам, герр лернер? – с притворным участием наклонился к нему Обломенский.
Старик схватил его за плечо, с силой стискивая пальцы. Под длинными желтоватыми ногтями проскочили голубоватые искры, но темноволосый, презрительно скривившись, одним движением оторвал от себя учителя, толкая его на раскладушку. Под ноги ему попалось бесчувственное тело темполога, и Обломенский обрушился на него, с наслаждением вымещая скопившуюся злобу. Тело покорно вздрагивало при каждом ударе, даже не думая оказывать сопротивление. Как ни странно, но именно это успокоило мужчину и даже вернуло ему хорошее настроение. Если бы Кирилл был в сознании и являлся при этом сторонним наблюдателем, он бы с полной серьезностью объяснил, что накопленная агрессивность очень часто переадресуется на замещающий объект – особенно в том случае, если реальный раздражитель все еще внушает уважение и страх – также естественно, например, бить кулаками по столу или хлопать об пол тарелки. Однако вряд ли темполог когда-либо представлял себя в роли такого объекта – беспомощного, не способного даже защититься, не то что дать сдачи…
Пнув его напоследок без злобы, с некоторой ленцой, Обломенский покрутил головой и внезапно хохотнул, весьма довольный собой. Потом перевел взгляд на распростертого на раскладушке учителя и некоторое время рассматривал его так, словно впервые видел.
– Плохо вам, Никифор Романыч? – повторил он спокойно, даже с некоторым сочувствием.
Старик чуть слышно захрипел.
– Плохо вам, – кивнул ученик, точно соглашаясь сам с собой. – В любой момент окочуриться можете… Жалко мне вас, но вы свое отжили. Облегчите хоть душу напоследок, скажите, куда Верка с Колосом слиняла? Молчите? Ну, как знаете. Я их и без вас найду, может, только времени больше потрачу. Хотя, что такое для нас время, верно? Там потратим, тут наверстаем…
Никифор неловко перекатился на бок, пытаясь схватиться за край раскладушки и подняться, но ученик легким тычком вернул его в прежнее положение:
– Лежите уж, – буркнул он, хмурясь, и с укоризненным вздохом добавил – Что вы за человек, за такой… Ни себе, ни людям счастья не желаете. Последний раз спрашиваю – где искать Колос?
– Ты его не найдешь, – с трудом произнес старик.
– Но вы же нашли когда-то, – пожал плечами Обломенский.
– Это другое… Сейчас… все так запуталось… ты сам много напортил… девушка тоже… женщины не должны вмешиваться… Нельзя было трогать Колос, нельзя…
– Это я уже слышал. Вы по делу говорите!
Никифор молча пошевелил посиневшими губами. Его правая рука затеребила воротник, сминая и оттягивая в сторону.
– Чего вы там бормочете?
Старик знаком велел ему приблизиться.
– Что? – Обломенский наклонился, почти касаясь ухом его лица.
– Ты – никудышный хронит, – задыхаясь, прошептал тот, обеими руками делая жест – так, словно стряхивал с пальцев воду.