Страница 81 из 97
– Смотри сюда, – возбужденно зашипел он в Верино ухо. – Смотри, смотри… Что ты видишь? Я же знаю, ты можешь… Ты же видящая. Все видишь – видишь, как время меняется, видишь, как оно разрушается, видишь, как создается… А теперь что ты видишь? Скажи, мне же интересно!
– Н-ничего, – заикаясь, пробормотала Вера.
– Не хочешь говорить? Ну и черт с тобой! Скоро я сам все смогу – и видеть, и слышать, и ощущать.
Он смачно втянул носом воздух и запечатлел на Вериной щеке мокрый поцелуй. Хронотрон яростно выстрелил снопом фиолетовых искр в потолок, в трубках громко затрещало. Обломенский оттолкнул девушку, а сам остался стоять, раскрыв руки и откинув голову назад. Крохотные змейки разрядов пробегали по его одежде, коже, коротким волосам. Стол затрясся, с потолка серой пылью посыпалась штукатурка. С прощальным звоном одна за другой полопались лампочки. В наступившей темноте мужская фигура, окутанная синеватыми ореолом и тонкими росчерками миниатюрных молний, показалась Вере фантастическим, бредовым видение.
Цепляясь за стену, она медленно поднялась на ноги и на мгновение зажмурилась. Перед глазами опять все поплыло. Тряхнув головой, девушка двинулась вдоль стены, стараясь держаться как можно дальше от стола, над которым бушевала миниатюрная гроза, и от сумасшедшего хозяина дома, дергающегося и хрипящего от удовольствия. В мозгу вертелась одна-единственная мысль: скорее прочь отсюда… из этого притона для душевнобольных… неважно как, только бы поскорее уйти, сбежать.
Наткнувшись на холодильник, Вера болезненно вскрикнула – ее ударило током. В кожу впилась сотня острых иголок, девушка дернулась и, не глядя, отмахнулась, своротив на пол тумбочку. Ей под ноги полетела электрическая плитка. Схватив длинный шнур, Вера от души размахнулась и треснула плиткой по столу.
От удара столешница загудела. По аппарату девушка не попала – или думала, что не попала – но тот вдруг сам отключился, словно у него внезапно кончился заряд.
Обломенский заорал, точно его режут.
Держа шнур уже обеими руками, Вера крутанула плитку над головой и принялась целенаправленно сбивать стеклянные трубки на затихшем хронотроне.
– Стой! Дура! Идиотка! Что творишь, сука?! – взревел Обломенский, бросаясь к ней, но Вера с неожиданной ловкостью отскочила в сторону, успев огреть его по плечу. Грязно выругавшись, мужчина вскинул руку, стараясь перехватить свищущий в воздухе снаряд, а перепуганная Вера, отступая мелкими шажочками, махала им во все стороны с удвоенной скоростью. Под конец шнур не выдержал, и электроплитка, отделившись от него, пронеслась над ухом у Обломенского и врезалась в стену. Девушка растерянно замерла, глядя на обрывок у себя в руке, и в ту же секунду Обломенский с ревом врезался в нее, сбил с ног, навалился сверху и принялся душить.
Вера захрипела, цепляясь обломками ногтей за его запястья. Над собой она видела перекошенное от злобы мужское лицо, налитые кровью глаза и оскаленные зубы, с которых на нее капала слюна, но все это постепенно заволакивалось красным туманом. Бешеный стук в ушах заглушал прочие звуки. Она уже почти перестала сопротивляться, и по телу стала разливаться одуряющая слабость, как вдруг Обломенский ее отпустил.
Пару секунд Вера лежала неподвижно, потом со всхлипом втянула в себя воздух и зашлась в тяжелом непрекращающемся кашле. Возвращаться к жизни оказалось куда мучительней, и она все кашляла и кашляла, сплевывая осевшую на языке горечь, и никак не могла остановиться. Горло горело огнем. Девушка бессильно откинулась на спину, глотая воздух, потом перекатилась на бок и свернулась в комочек. Мало помалу до ее слуха стали долетать обрывки разговора. Велся он практически рядом, но Вера почти не разбирала слов – краем сознания она отметила, что одним из собеседников был Обломенский, но голос второго, низкий и дребезжащий, был ей незнаком.
Она с трудом повернула голову и открыла глаза. В поле зрения обозначились две пары ног, которые (как выяснилось при более внимательном рассмотрении) принадлежали мужчинам, ходившим вокруг покореженного стола и разговаривавшим на повышенных тонах. В слабом свете чудом уцелевшей лампы было видно, что Обломенский стоит, засунув руки в карманы шорт, и покачивается с пятки на носок, кидая фразы издевательски небрежным тоном; его собеседник склонился над замершим хронотроном, и Вера могла разглядеть только его затылок. Очевидно, он был уже далеко не молод, высокого роста и очень худой, одежда болталась на нем как на вешалке. Плечи острыми углами торчали над согнутой спиной, а позвоночник выпирал так, что можно было пересчитать все позвонки даже под плотной рубашкой. Костлявые руки с длинными растопыренными пальцами казались девушке лапами хищной птицы.
Говорил он по-русски и довольно чисто, но странно растягивал слова и иногда начинал спотыкаться на простых фразах.
– Как это понимать? – мужчина, тряся головой, повернулся к Обломенскому, и Вера узнала человека, чей портрет до сих пор лежал у нее в сумке. – Кто позволил тебе самоуправствовать? Как ты посмел взять Колос?
– А что такого?
– Я тебе повторял ни один раз, чтобы ты не сметь… не смел этого делать. А ты посмел!
– Ну и что?
Старик всплеснул руками.
– Как ты можешь называть себя сыном Хроноса? То, что ты делаешь, abusus est*… так нельзя! Я не для этого тебя учил.
– Ай, ладно, я это сто раз слышал…
– Послушай в сто первый! Мало того, что ты ставишь недозволенный эксперименты – ты делаешь это у меня. Ты же знаешь, как трудно поддерживать равновесие вне временного потока, но при этом делаешь все, чтобы его нарушить! Малейшее смещение, и мы окажемся, Бог знает где! Прекрати свои опыты! Прекрати, я тебя прошу! Зачем ты опять взял Колос? Не трогай его, оставь в покое! Ты же знаешь, сколько усилий я приложить… приклал, чтобы вернуть его. И вот сейчас, когда цель достигнута, Александр, ты хочешь все разрушить. Последний раз прошу тебя – остановись. Или ты вынудишь меня принять меры…
– Ладно, ладно… – покладисто отозвался Обломенский, поднимая руки в примиряющем жесте. – Больше не буду. Извините.
– Хорошо. Я надеяться… буду надеяться, что ты сдержишь слово. А сейчас убери здесь все и верни Колос в шкатулку.
Старик обернулся и увидел скорчившуюся у стены Веру. Некоторое время он хмуро разглядывал девушку, потом ткнул костлявым пальцем в ее сторону и спросил:
– Qui est?**
Обломенский повернул голову.
– Герр лернер, я вашего мертвого языка не разумею.
– Что это? Кто это? Что она здесь делает? – все больше волнуясь, повторил Никифор.
– А, вы про нее… Ну так бы сразу и сказали.
– Александр, не будь шутом!
– Что вы, что вы! Я со всей серьезностью… А это Вера, вы ж ее знаете.
– Я знаю ее, я ее знаю! – раздраженно выкрикнул старик. – Поэтому спрашиваю, откуда она здесь?
– Так в гости пришла.
– Что? Что? Как пришла? Как могла?…
– Запросто, не хуже нас с вами.
На Никифора было жалко смотреть. Он не мог вымолвить ни слова и только трясся, по-прежнему указывая на девушку дрожащей рукой.
– Это ты!… – наконец выпалил он, с ненавистью глядя на улыбающегося ученика. – Ты ее привел!
– Неправда, – делано обиделся тот.
– Не ври! Я знать… это ты! Ты это делать… делал специально! Мне назло!
– При всем уважении – нет. Мне вас злить резона нет. А потом, что тут такого? Ну, пришла девушка в гости, ну, захотелось ей посмотреть, как мы живем, и что? Это ж Вера, она такая же, как мы. Почти родственница… И заметьте, герр лернер, ее никто не учил, а она уже выходит за пределы времени. Что вы на это скажете? Талантище! Я думаю, не хуже вашей византийской подружки…
При этих словах старик замер. Его лицо помертвело, пергаментная кожа туго обтянула кости черепа, старческие пятна на лбу и щеках, до той поры почти незаметные, вдруг разом вылезли наружу.
Обломенский остановился напротив учителя, глядя на него с откровенным злорадством.
– А вы думали, я ничего не знаю? Совсем меня за лоха держите… Ай-ай-ай, нехорошо. Да что вы вообще обо мне знаете?! Думаете, Сашка Обломенский – примерный ученик? Трескает то, что вы ему скармливаете, и не морщится? Ну да… А вот я о вас много чего нового узнал, Никифор сын Романа из славного рода Дассилиатов. Откуда, спросите? Так ведь все фонарь волшебный, сдал вас с потрохами, жестянка неблагодарная. Вы его создали, зверюшками разными изукрасили, а он вас предал. Все-все мне про вас рассказал, ничего не утаил. Хорошая была вещь, даже жаль на металлолом отправлять… Кстати! – Обломенский развернулся к Вере. – Прошу прощенья, я же вас не представил. Никифор, это Вера, Вера, это Никифор, мой учитель, ученый богослов, медик, алхимик, хронит – все в одном. Родился, страшно сказать, восемьсот лет назад! Как представлю такое, просто зубы потеют… И ведь неплохо сохранился для своего возраста, правда ведь? Вот что значит – быть со временем на "ты". Захотел – перешагнул пару столетий, выбрал себе эпоху по душе и живешь, не тужишь. Надоело – дальше пошел. Только простые люди ходят по земле, а хрониты – по времени. Куда захотели, туда и повернули. Вот герр лернер чего только в своей жизни не повидал: и Крестовые походы, и римских пап с кардиналами, и рыцарей, и инквизицию, и даже открытие Америки Колумбом застал. А теперь, понимаешь, перед нами стоит, как ни в чем не бывало. А? Чем ни Вечный жид? Кстати, он же на все руки мастер – сам сделал эти вещички с тайниками, специально, чтобы прятать в них осколки Колоса. Всего было четыре предмета: статуэтка, чаша, часы и волшебный фонарь, но об этом ты и так знаешь… Одна беда – годы берут свое, хотя Никифор Романыч у нас молодцом, но склероз – штука коварная, особенно когда скачешь козлом из века в век. Понятное дело, тут и голову потерять можно, не то что какую-то статуэтку. Герр лернер, в каком столетии вы орла забыли? В восемнадцатом или в девятнадцатом? Когда вас с вашими масонскими друзьями выперли из Берлина? Ну, помните того ушлого немца, для которого вы сделали волшебный фонарь и который с его помощью вызывал духи римских императоров перед прусским королем. Король ведь потом вас обоих собственноручно отдубасил? Нет? А, один хрен… В общем, Вера, растерял Никифор Романыч нужные ему вещи по разным векам, вот и пришлось потом их собирать. На его счастье, все вещицы оказались в одном месте, в нашей северной столице, так что долго искать не понадобилось. Ну и я, само собой, помогал, как мог, за что и был удостоен гордого звания ученика…