Страница 74 из 97
Отец закричал. Его крик резанул меня по сердцу будто ножом. Я не мог более сдерживаться. Оттолкнув стражника, я бросился к костру. Всадник преградил мне путь – в ярости я схватил его за ногу и стащил на землю. Меня окружили. Вырвав кинжал у поверженного, я ранил одного или двоих. Потом… потом… я плохо помню… кто-то ударил меня по голове…
Кажется, Феофано пыталась мне помочь, и ее схватили тоже. Она вырвалась, оставив в руках стражников свое покрывало. В руках у нее был камень, горевший ярко-желтым огнем. Поднялся крик. Потом я увидел вспышку, и люди вокруг застыли, звуки исчезли. Медленно-медленно их затянуло серебристо-белой паутиной, от которой веяло нестерпимым холодом. Сам я едва мог пошевелиться. Кто-то взял меня за руку и потянул за собой. Я сделал шаг, потом другой и, задыхаясь, упал на землю.
* Природа сильнее всего
** Раны совести не заживают… кто платит слишком поздно, всегда недоплачивает
*** Содрогаюсь, рассказывая…
Доктор замолчал, опершись лбом о переплетенные пальцы.
Мартина глядела на него со смесью страха и сострадания, потом выражение ее глаз изменилось, она отвела взгляд и тихонько вздохнула.
В "библиотеке" воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном и громким потрескиванием догорающих свеч. Даже крысы прекратили возню и, очевидно, из сочувствия к Порциусу Гиммелю незаметно покинули комнату. Дочь барона снова вздохнула, жалостливо хлюпнув при этом носом. На глазах у нее навернулись слезы. Несмотря на все усилия, сдержаться ей не удалось, и Мартина неслышно заплакала, прикрыв лицо краем шали. Она сама не понимала, почему плачет. Ей было от всей души жаль доктора, но еще больше – себя, и сестру, и умершего отца, и даже нелюбимого зятя… В это момент все горести мира стали для нее настолько осязаемыми, что невозможно было удержаться от слез.
Мало помалу девушка успокоилась. Доктор Порциус как будто не заметил, что она плакала – опустив веки, он казался целиком поглощенным собственными мыслями. Стараясь не шмыгать носом, Мартина вытерла лицо шалью и совсем было собралась тронуть его за рукав, но застыла с вытянутой рукой, встревоженная неясными звуками за дверью. На мгновение ей почудилось, что там кто-то стоит – звук очень напоминал тяжелое человеческое дыхание, к тому же постореннее присутствие ощущалось ею так явственно, что по спине прошел холодок. Несколько томительных секунд Мартина настороженно прислушивалась, но, ничего больше не услышав, облегченно выдохнула и перекрестилась.
Доктор Порциус, подняв голову, посмотрел на нее отрешенным взглядом.
– Что же… что же тогда случилось? – произнесла девушка, прерывая затянувшееся молчание.
– Я не понял… – доктор запнулся, застыв с приоткрытым ртом, словно разом позабыл все нужные слова. – Я действительно ничего не понял… Каким-то образом мы шагнули… мы миновали… несколько столетий… это произошло так быстро… я не успел ничего понять…
– Но как же такое могло случиться? – изумленно переспросила Мартина, не удержавшись, чтобы не перекреститься повторно. – Это же колдовство!
– Нет, нет, ничего подобного! – поспешил заверить ее Гиммель. – Клянусь вам, моя госпожа, дьявол не прикладывал к этому руку! Это сотворила Феофано, для этого она и взяла с собой Колос. Ни ей, ни мне он не был не нужен – мы умели делать шаги сквозь время и без помощи камня, но отец и другие… Как я понял потом, девушка хотела спасти их от костра – она думала незаметно подобраться ближе и, улучив момент, задействовать силу Колоса, чтобы увести их с собой лишь немного вперед, возможно, на год или на два. Такое вмешательство в естественное течение времени для неотмеченных знаком Девы у хронитов было строжайше запрещено – за это полагалось суровое наказание; но использование Колоса для своих целей, пусть даже благих – это грех, которому нет прощения!
Феофано знала об этом, тем не менее она поступила именно так, сознательно нарушив заповеди, исполнение которых было ее священной обязанностью… Но Бог ей судья.
Я ничего не подозревал и не о чем не догадывался. Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу на голой земле, а рядом со мной сидит Феофано, бледная как смерть. Не успел я открыть рта, как она принялась плакать и биться головой о землю. Мне стало страшно, я решил даже, что она тронулась умом, и стал озираться, выискивая отца. Но никого рядом не оказалось. Больше того, мы находились в другом месте, совершенно не там, где была тюрьма – приглядевшись, я узнал церковь Святого Георгия у Харисийских ворот – мы были прямо за ней. Здесь проходила центральная улица Города, самая широкая и красивая – по ней в любое время суток сновала пестрая толпа, а у ворот всегда толпились люди, желающие попасть в столицу или же покинуть ее. Но в тот момент я не увидел никого – ни одного человека, даже нищие куда-то исчезли. Вокруг стояла необычайная тишина. Город будто вымер.
Видя, что Феофано никак не уймется, я встал и приказал ей немедленно прекратить рыдания – не сразу, но она меня послушалась. Мне уже было понятно, что отца и дядю мы не спасли – и хотя я не представлял себе, что же на самом деле произошло, но был полон решимости вернуться обратно к тюрьме и все выяснить.
Однако стояло мне сделать шаг, как моя спутница вцепилась мне в руку с такой силой, что проткнула мне кожу ногтями.
– Нет, Никифор, не ходи! – вскричала она. – Ах ты, Господи! Это я во всем виновата!
И она снова залилась слезами.
Немалого труда стоило мне вытянуть из нее всю правду; наконец Феофано все мне рассказала. Она не успела подойти к осужденным так близко, как требовалось; кто-то из людей барона вырвал у нее Колос; ее саму чуть не схватили, но она уже сделала шаг и увлекла меня за собой. Сила Колоса вытолкнула нас вперед гораздо дальше, чем было нужно – Феофано даже затруднялась сказать насколько. Но хуже того, что мы не могли вернуться – ибо хотя и дозволено посвященным обгонять поток времени, но ни один из них не в силах повернут его вспять. Даже будь у нас в руках Колос, мы бы не смогли этого сделать.
Но величайшее сокровище хронитов оказалось утрачено! Оно осталось там, за много лет позади, в руках наших врагов. Думая об этом, и я чувствовал страх и уныние – что уж говорить о Феофано!
– Ах, Никифор, – все еще плача, сказала она мне. – Господь меня покарал… Ты ни в чем не виноват, но и на тебя падет тяжесть искупления. Невинных приняли мученический венец – да вознаградит их Пресвятая Дева за все страдания! Хотя я верю, что ныне они пребывают в раю, все же сердце мое разрывается… Но Колос, Колос, наш священный Колос, который я поклялась сберечь даже ценой своей жизни! Ах, не видать мне покоя, пока он не будет найден! Никифор, Никифор, что же нам теперь делать?…
Я не мог ничего сказать ей в утешение.
Тогда Феофано вытерла лицо и села на землю, соединив кончики пальцев перед глазами. Из-под ее опущенных век все еще текли слезы, но причитать она перестала. Я заметил, что ее фигура будто бы заледенела и покрылась изморозью – кожа посинела как от сильного холода, а на лице образовалась ледяная корка. Я дотронулся до нее кончиком пальца, и всю мою руку словно пронзило огнем. Потом моя спутница открыла глаза – они у нее были совсем неживые. Она произнесла:
– Ищи Колос в землях франков… – и так несколько раз подряд.
Признаться, я мало что понял. Мне захотелось поскорее уйти оттуда, и я вышел на улицу, не дожидаясь, пока Феофано окончательно придет в себя.
Страшное зрелище открылось моим глазам. Большой густонаселенный квартал превратился в руины. Дома, нарядные дома из светлого кирпича и камня, стояли на половину разрушенные, пустые, почерневшие будто от огня. На каждом из них были вывешены маленькие флажки, светлыми пятнами выделавшиеся на фоне закопченных стен. По руинам бродили собаки, что-то выискивая. Потом я заметил – кое-где среди развалин лежали мертвецы. Воздух… воздух был насквозь пропитан приторно-тяжелым запахом гниения и смерти. Смерть, казалось, была повсюду…