Страница 91 из 101
— Вот же гад, обманул-таки, — выругался Сапега по адресу князя. — Сколько их?
Откуда было лазутчику знать: сколько? Но и признаться в незнании соромно. Мигом взял с потолка, то бишь с облака:
— Не менее пяти тыщ.
Оно и верно, не побежит же ясновельможный пересчитывать. Удачное начало сражения — мгновенный захват Коринского и паническое бегство русских воодушевили Сапегу настолько, что он тут же отправил гонца к Лисовскому с запиской: «Пан полковник, приказываю вам немедленно выступить к Александровой слободе и принять участие в разгроме и пленении князя Скопина. Приспел час унять этого мальчика».
Однако гонец был перехвачен русскими, и письмо попало не к Лисовскому, а к «этому мальчику». Князь прочел его, улыбнулся, сунул в карман: «На память».
Но на подступах к Александрову полки были встречены столь сильным пушечным огнем и ружейным, что невольно остановились, а вскоре и попятились. Дабы воодушевить окиснувшее войско, Сапега объявил, что царская казна, которую перевез туда еще Иван Грозный, находится здесь, и что захват ее обеспечит каждому ратнику безбедную жизнь до самой смерти.
Возможно, именно из-за этого и затянулось сражение у стен Александровой слободы, не забывшей еще разгул опричнины Грозного царя. Не оттого ли желателям «безбедной жизни» здесь весьма щедро обеспечивалась смерть на снегу, на морозе.
Ян Сапега, поставивший на карту все — или я, или он! — теряя голову, слал и слал подряд: пехоту, кавалерию на штурм русских позиций, с минуты на минуту ожидая прихода Лисовского: «Уж он-то ударит в спину этим скотам!»
Уловив в наскоках поляков однообразие — все в лоб и в лоб, — князь Скопин призвал к себе смоленского воеводу Полтора.
— Григорий, диво обойди их правое крыло, хлопни им по загривку. — Конница смолян врезалась в обозы поляков почти рядом с командным пунктом Сапеги. И ясновельможному полковнику, чтобы не угодить в плен, пришлось скакать в окружении адъютантов в ближайший лес. Этот удар «по загривку» послужил сигналом к отступлению поляков.
Сапега, помнивший, что в Троице его ждет свежая 5-тысячная дружина русских, как доложил накануне лазутчик, решил не испытывать судьбу. Собрав остатки изрядно потрепанного воинства, он повел его на Дмитров, много севернее минуя Троицу. Этот путь бегства врага и не смог предугадать князь Скопин.
Воспрянувший духом гарнизон Троицы, сразу увеличившийся на пятьсот воинов, зарядил все, что только могло стрелять, и стал ждать отступающих поляков Сапеги. Они не являлись, и уж Валуев стал беспокоиться: «Что-то не получилось у Михаила Васильевича. Сапеги-то нет».
Но вот 12 января в стане поляков, окружавших монастырь, началась какая-то беготня. Долгорукий-Роща призвал к себе казака Перстня:
— Данила, сбегай к своим, узнай, что случилось. — Перстень понял, что воевода не хочет рисковать своим воином и посылает его почти на верную гибель: «Хочет схарчить меня полякам. Ну дудки!»
— Дайте мне коня, Григорий Борисович.
— Откуда я тебе возьму? Их всех съели.
— А из валуевских.
Перстень пулей вылетел из ворот монастыря, и все находившиеся на стенах наблюдали за ним, перебрасываясь время от времени фразами:
— Эк завился. А? Небось радехонек, вырвался.
— Воевода маху дал, отпустил да еще коня подарил.
— Говорят, на разведку послал.
— Дожидайся, он те разведает.
— Думаешь, не воротится?
— Он что, дурак? Конечно, не вернется. Казак, чего с него взять.
Но было видно, как всадник, почти нигде не останавливаясь, скакал по лагерю осаждавших: от батареи к батареи, от землянок к шатрам. И, сделав огромную дугу, повернул к крепости. И летел к ней, нахлестывая и без того стлавшегося в намете коня. И никто не гнался за ним.
— Открывай ворота, он ворочается, — вскричало сразу несколько человек.
Данила влетел на взмыленном коне во двор обители, закричал громко:
— Где Григорий Борисович?
— Я здесь, Данила, — отозвался Долгорукий с башни.
— Григорий Борисович, Сапега разгромлен, бежал в Дмитров. Открывай огонь по этим, они уже в портки кладут.
14. Бегство царицы
Пан Казимирский появился в доме Марины с таинственным видом и первым делом справился:
— Ваше величество, нет ли возле вас посторонних?
— Нет, — отвечала Марина, почувствовав в госте доброжелателя.
— Я привез вам письмо от вашего мужа, государя Дмитрия Ивановича.
— Из Калуги?
— Да, да. Только, пожалуйста, говорите тише, не ровен час кто услышит.
— Давайте сюда письмо.
Казимирский достал из-за пазухи несколько пакетов, перебрал их, нашел искомый.
— Вот ваш, — подал Марине.
Та обратила внимание, что руки при этом у пана дрожали, невольно подумала: «Трусит гостенек-то».
— Только, пожалуйста, никому ни-ни, ваше величество.
— А те кому? — поинтересовалась Марина, кивнув на другие пакеты.
— Этим… разным… другим, — замямлил Казимирский.
— Рожинскому?
— О нет, на него государь в великом гневе. Позвольте удалиться, ваше величество. И если что, я вам ничего не передавал. — Казимирский попятился к двери.
— Да, да, — кивнула Марина, надрывая пакет. — Я поняла.
«Дорогая женушка…» — прочла Марина и изморщилась: «Мужлан, грубиян, забывает, кто я есть». В это время за дверью послышались крики, какая-то возня. Почуяв неладное, Марина сунула письмо за ворот нижней сорочки, и в горницу тут же влетел Рожинский.
— Ну! Говори, что этот мерзавец тебе передал?
— Как вы смеете врываться без позволения, — возмутилась Марина, но гетман ровно и не слышал этого:
— Тебя спрашивают, что он тебе передал?
— Я не желаю с вами разговаривать, вы не умеете себя вести.
— Н-ну ладно. — Рожинский прошел к кровати, бесцеремонно откинул подушку, потом оглядел туалетный столик Марины, столкнул какую-то склянку.
— Где письмо?
— Какое письмо?
— Которое вам передал Казимирский.
— Ничего он мне не передавал.
— Тогда зачем он к вам заходил?
— Он передал от мужа… поклон и что он зовет меня к себе.
— Так вот, милая. — Рожинский остановился перед Мариной и, выбросив указательный палец едва ли не к лицу ее, отчеканил: — Никуда ты не поедешь. Слышишь? А твоего муженька я скоро представлю тебе. Я приведу его сюда в Тушино, как бычка на веревочке. Поняла?
Круто повернулся и вышел, гремя саблей. В горницу заглянула Казановская, сказала сочувственно:
— И это ясновельможный пан.
— Это хам, а не пан, — ответила Марина. — Выгляни, Варя, ушли они?
— Да. Ушли. И уволокли бедного пана Казимирского.
— Оденься. Постой на улице, покарауль, чтоб кто не влетел незваным.
— Хорошо, ваше величество.
По уходе Казановской Марина наконец достала письмо мужа, развернула: «Дорогая женушка! Я наконец в Калуге, принят с великой честью. То, что над нами вытворял Рожинский, этот самопровозглашенный гетман, не должно быть прощено. Я решил казнить его сразу же, как только армия придет ко мне. Казнить всех, кто изменил нам: и русских, и поляков. Только так мы сможем навести порядок в нашей державе. С этим письмом я отправляю приказ преданным нам людям, они арестуют Рожинского и приведут сюда ко мне с войском. Надеюсь, и ты приедешь с ними, ко мне уже прибыл князь Шаховской из Царева Займища. Доверяйся только казакам, поляки и русские предадут».
А меж тем, приведя связанного Казимирского в воеводскую избу, Рожинский первым делом сам обыскал пленника, вынул пачку писем.
— Так, от кого эти письма?
— От государя, пан Роман.
— Так, — гетман стал читать адресаты: — Атаману Заруцкому… князю Засекину… князю Трубецкому… А где же мне?
— Вам не было, — смутился Казимирский.
— Кому-нибудь ты успел передать письма?
— Нет, что вы, пан гетман. Когда бы я успел?
— Но вот к Марине же успел.
— Ну к ней Дмитрий велел зайти в первую очередь, сказать ей, что он жив-здоров.
— А письмо ей было?