Страница 90 из 101
— Хорошо хоть не голову, — усмехнулся Валуев.
Князь Скопин действительно вскоре появился в сопровождении адъютанта, Головина и Делагарди. Увидев гостя, воскликнул радостно:
— Ба-а! Григорий Леонтьевич, как я рад, что именно вас прислал государь. Мне там на поле сообщили, что прибыл отряд из Москвы, а кто воевода, не сказали. Фома, — обернулся князь к адъютанту: — Немедленно распорядись разместить дружину московскую в тепле, что ж они у костров греются.
— Где прикажешь, Михаил Васильевич?
— В опричных хоромах.
— Но там…
— Тогда пусть занимают царскую трапезную и затопляют печи.
Адъютант ушел. Скопин, сбросив шубу с шапкой, прошел к столу. Подьячий, вскочив, подвинул к нему лист:
— Вот, Михаил Васильевич, перебелил я.
— Хорошо. Спасибо. Я после прочту и подпишу. Ну, Григорий Леонтьевич, рассказывайте, как там Москва, государь?
— Москва ждет вас, Михаил Васильевич, и государь тоже.
— Что Вор?
— Вор, сказывают, бежал из Тушино.
— Хорошая новость.
— Но войско-то по-прежнему в Тушино. Государь просил поторопиться, очень голодно в Москве.
— Ах, Григорий Леонтьевич, тороплюсь я, а проку? Одни не хотят, не обижайся, Яков Понтусович, другие еще учатся оружием владеть, ну и что не менее важно, за спиной у меня еще поляков много. Вот вы очень кстати прибыли, завтра же пойдете с Головиным на Переяславль поляков выгонять.
— Государь велел передать вам, Михаил Васильевич, что Шереметев уже Суздаль занял.
— Устарели эти сведения, Григорий Леонтьевич. В Суздале уже полковник Лисовский. Да, да. Не удивляйтесь, Федор Иванович взял Суздаль и не озаботился дозорами, а ночью возьми да и налети Лисовский. Шереметеву пришлось отступить во Владимир, потеряв чуть ли не все пушки и обоз. Беспечность на войне всегда боком выходит.
— Коломну Ляпуновы взяли.
— Ну эти молодцы. С этими воевать интересно. Рязань держат?
— Держат, Михаил Васильевич. Оттуда на Москву продукты повезли. Из Серпухова тоже, там Пожарский постарался.
— Ну что скажешь, Яков Понтусович? — обратился Скопин к Делагарди.
— Я по-прежнему против спешки. Пока мы не очистим тыл от поляков, не можем идти к Москве. Если мы сейчас, как зовет царь, пойдем к Москве, то мы притащим на спине врагов, которые, соединясь с тушинцами, задушат столицу и нас в ней. Поэтому я бы советовал отправить Шереметеву приказ: вернуть Суздаль. Как отдавал, так пусть и отбирает. Головин с господином Валуевым возьмут Переяславль. Лишь после этого мы сможем заняться Сапегой.
— Перед тем я усилю Троицу, — сказал Скопин. — И хороший удар с двух сторон тогда убедит Сапегу снять осаду.
— Михаил Васильевич, посланцы от Ляпунова, — доложил Кравков.
«Хых, — удивился Скопин. — Легок на помине. Позавчера поминали, а ныне уж весть от него. Чем же он обрадует?»
Вошли два крепких рязанца в полушубках, с обветренными на морозе лицами. Поклонились низко, один из них полез за пазуху, достал свернутую трубкой грамоту, прохрипел осипшим голосом:
— От нашего воеводы Ляпунова Прокопия Петровича великому князю Скопину-Шуйскому Михаилу Васильевичу.
И, шагнув к столу, положил грамоту перед Скопиным. Князь не счел нужным поправить посланца, что назвал его «великим»: оговорился мужик, с кем не бывает, взял свиток, еще хранящий тепло посланца, сорвал печать, развернул грамоту. Прочел первую строку:
«Ваше величество, государь наш…»
Поднял глаза на рязанцев.
— Но это, кажется, не мне, царю.
— Вам, Михаил Васильевич, читайте до конца.
«…Михаил Васильевич, ваш дядя Василий Иванович давно уже не царствует, а мучает страну и всех православных. Из-за него уже пролито море крови, и конца этому не видно. Народ давно жаждет его ухода с престола и хочет видеть вас на Московском царстве, только вас. Вы — герой многих сражений…»
Скопин вскочил и, щурясь недобро, спросил рязанцев:
— Вы знаете, что в ней написано?
— Да, ваше величество, — хором ответили те.
— Так вот. — Князь разорвал грамоту повдоль, потом несколько раз поперек и швырнул на пол. — Это мой ответ. Фома-а! — крикнул громко. В дверях появился Кравков. — Арестовать этих. Чего рот разинул? Обоих в караул.
Ночью, ворочаясь на жестком ложе, думал до ломоты в висках: «Что делать? Сообщать об этом царю или нет? И при чем эти рязанцы? Им приказал этот дурень Ляпунов, они исполнили».
Утром князь явился в воеводскую избу хмурый, не выспавшийся, велел привести рязанцев и оставить его с ними наедине. Наказал адъютанту:
— Ко мне никого, Фома. Слышишь? И сам не суйся.
Оставшись с рязанцами, сказал им:
— Вот что, други. Ляпунову я писать не стану, передадите ему на словах, что я возмущен его предложением. Слышите? Возмущен. Как он не понимает, что исполнение того бреда, о котором он пишет, вызовет в державе еще большую смуту и кровь. И поэтому велю вам и ему забыть об этой грамоте, как будто ее и не было. Он ее не писал, я ее не читал. А Прокопию Петровичу скажите, что я считал его до вчерашнего дня умным человеком. Жаль, ошибся.
Рязанцы уехали, а на душе Скопина несколько дней было мутно, нехорошо, словно он и впрямь стал искать престол под дядей Василием. Но более всего его тревожила мысль, что Ляпунов наверняка не остановится на этом, что он будет искать более сговорчивого претендента на царский престол: «Бог мой, после смерти Бориса Годунова сколько уже крови пролилось из-за этого. Неужели Ляпунов слепой — не видит, к чему зовет?»
Однако через неделю обстоятельства заставили забыть обо всем.
От дальнего дозора прискакал встревоженный ратник.
— Князь, от Троицы идут на тебя поляки.
— Сапега?
— Наверно, он. Уже смял заставу у Коринского.
Распорядившись выкатывать на окраину пушки и заряжать их, Скопин тут же послал скорого гонца в Переяславль с приказом Валуеву немедленно быть в Александровой слободе. Другой гонец поскакал к Шереметеву во Владимир с коротким письмом: «Федор Иванович, на меня выходит Сапега. Свяжите боем, как можете, Лисовского, дабы не дать им соединиться. Зверь выполз из берлоги, пора добить его».
Когда Валуев приблизился к Александрову, с западной стороны слободы во всю полыхало сражение. Бухали пушки, сухим хворостом трещали выстрелы ружей. Увидев воеводу, Скопин даже не дал ему доложиться:
— Скорей за мной, — и поскакал к избе. Валуев едва поспевал за князем, конь был утомлен скорым переходом. Ворвавшись в избу, Скопин скорым шагом прошел к столу.
— Григорий Леонтьевич, смотри сюда, — ткнул пальцем в карту. — Сапега хотел упредить нас и привел сюда из-под Троицы почти все свое войско. Я только что допрашивал пленного, он сказал, около 15 тысяч. Под монастырем осталось мало. Ты сейчас вот этой дорогой идешь к Троице, сминаешь воровские заставы и вступаешь в крепость. Поступаешь в распоряжение Долгорукого-Рощи. Передай ему, что я не дам теперь Сапеге оторваться от нас. Задам ему здесь баню. И погоню так, что он забудет о Троице.
— А если он вам?
— Что он?
— Задаст баню.
— Ну что вы, Григорий Леонтьевич. У меня же шведы заратились, а они драться умеют. Так вот когда мы погоним поляка, скажите Долгорукому и Жеребцову, чтоб не жалели ни пороха, ни ядер, когда воры побегут мимо монастыря. Ясно?
— Ясно, Михаил Васильевич. — Валуев было повернулся уходить, но Скопин остановил его:
— Стоп, стоп, Григорий Леонтьевич. Ты забыл хоругвь.
— Какую хоругвь?
Князь достал из стола темно-красную широкую ткань с вышитой на ней Богоматерью, раскинул на столе.
— Это прислали мне из Троицы с условием, чтоб подняли ее над дружиной, которая пойдет им на помощь. Бери, Григорий Леонтьевич, это тебе пропуск в монастырь.
4 января 1610 года дружина воеводы Валуева под хоругвью Божьей матери вступила в Троице-Сергиев монастырь, смяв перед этим польскую заставу и захватив более десятка пушек и около тридцати пищалей врага.
Казалось, все предусмотрел князь Скопин, наставляя Валуева, одного не учел — соображения противника, т. е. Сапеги. Тот уже 5 января узнал, что мимо его левого крыла проскользнуло русское войско в Троицу.