Страница 9 из 101
Из храма царь прошел в тронный зал дворца и торжественно уселся на царский трон. И близ стоявшие услышали, как государь вздохнул с облегчением, тихо молвив: «Наконец-то!»
И все бывшие там князья и бояре поклонились ему: ты наш царь. Лишь поляки не согнули свои гордые выи[19], что с них взять — латиняне.
4. Польский интерес
Стоявший на сенатской кафедре канцлер Фома Замойский метал громы и молнии в сторону воеводы Юрия Мнишека:
— Это авантюра, то, что вы затеяли против России, с которой сейчас у нас мир. Этот ваш разбойничий набег на Московию губителен и для Речи Посполитой…
Слушая эти обвинения, Мнишек смотрел на короля, сидевшего выше кафедры с непроницаемым лицом, и мысленно корил его: «Что ж ты молчишь? Ведь ты-то знал о походе, даже вставил свой интерес в «кондиции». И вот канцлер меня топчет, а ты в стороне, ваше величество. Хоть бы словцо кинул».
— …А ваш так называемый царь, кто это? — кривил в насмешке губы Замойский. — Проходимец, каких много по Польше шляется. Откуда вы его выкопали, ясновельможный пан Мнишек? Где нашли?
— Мне его представил Адам Вишневецкий, — пробормотал смущенно Мнишек, рассчитывая скорее на слух сидящих около него, но канцлер тоже услыхал это бормотание:
— Вот-вот, от этого схизматика Адама ничего иного и ожидать нельзя. А где, спрашивается, Константин Вишневецкий? Где? Я вас спрашиваю, пан Мнишек.
— Он остался при царевиче.
— Ха-ха. Вы слышите, Панове, «при царевиче». Этот прохиндей выдает себя за сына Ивана Грозного, говорит, что когда-то погубили другого, а не его, что он спасся. Все это вранье, достойное комедии Плавта или Теренция[20]. Представьте себе, ясновельможные, велели убить кого-то, а убийцы спутали и убили другого. А? Царевича спутали с поповичем. Каково?
По рядам прокатился веселый смешок. Мнишек хмурился, продолжая сердиться на короля. Замойский не остывал:
— …С таким же успехом вы могли подготовить козла или барана, — продолжал он злословить, веселя весь сейм.
Мнишек полагал, что канцлером все и кончится и король наконец скажет свое слово в защиту воеводы и гетмана Мнишека.
Но после Замойского на кафедру поднялся литовский канцлер Лев Сапега. Он начал с вопроса:
— Вот вы говорите, ясновельможный пан Мнишек, что воротились от Новгород-Северского и увели с собой многих ротмистров. Почему же с самозванцем остался князь Константин Вишневецкий?
— Откуда мне знать, это надо самого Константина спрашивать.
— А кто еще из панов остался с лжецарем?
— Ну я всех не упомню.
— Но хоть кого-то назовите.
— Остались братья Бучинские, Ян и Станислав, Дворжецкий, Иваницкий, Слонский, Доморацкий, ну и несколько других, разве всех упомнишь.
Сапега взглянул в сторону короля:
— Я не удивлюсь, ваше величество, если Московия порушит наш мир. И считаю, как и канцлер Замойский, что сей Дмитрий не царского происхождения, ибо законный наследник так бы не поступал, он бы действовал по-другому.
— Ну как по-другому, пан Сапега? — спросил быстро Мнишек. — Как? Научите.
— Ну обратился бы к королю или к императору.
— Он обращался к королю, — сказал Мнишек.
Ему надоело отстраненное выражение лица Сигизмунда III: «Пусть и он огрызается. Почему я должен один отдуваться?»
Все воззрились на короля. Тот пожевал сухими губами, молвил негромко:
— Я отказал ему… Я тоже не поверил в его царское происхождение. По его поведению и манерам выдается подлое происхождение. И потом, у нас же с Россией мир.
«Высклизнул, налим, — подумал Мнишек о короле. — А небось в «кондициях» выпросил Смоленск. Ну жук». Однако вслух ничего не сказал — «кондиции-то» были секретными. Делили шкуру неубитого медведя. Если б сейм узнал о них, скандал бы был еще тошнее.
Король отоврался. А на бедного Мнишека навалился очередной сенатор — воевода Януш Острожский:
— Я спрошу вас, пан Мнишек, кого вы набирали, в эту так называемую царскую армию?
— Только добровольцев, пан Януш.
— И сколько их таких сыскалось?
— Около двух тысяч.
— И что, вы всерьез хотели с ними завоевать Москву?
— Ну мы рассчитывали, что к нам примкнут потом другие. Имя царевича очень популярно в России.
— Тогда отчего вы тащились по польским землям аж два месяца?
— Ну понимаете, князь, обоз же, потом снабжение.
— Не виляйте, пан Мнишек, не виляйте. Вы как воевода, а там вы назвались еще и гетманом, знаете, что в поход с конницей лучше всего выступать летом, по свежей траве. Вы же дождались осени, и все ваше «снабжение» свелось к простому грабежу панских фольварков. Да, да, не отпирайтесь. И это еще не все, ясновельможные Панове. Я еще спрошу уважаемого воеводу, а чем ваша армия отличалась от шаек Наливайки? Чем?
— У нас были рыцари, при чем тут разбойник Наливайка?
— Ваша армия тоже разбойничала, пан Мнишек. Разве что не сдирала кожи с панов, не вешала их, но исправно насиловала паненок, отбирала фураж, сено.
— Это голословно, пан Януш. Вы приведите хоть один пример.
— Пример? Пожалуйста. Вы помните, в одном переходе от Киева к вам с жалобой явился пан Желтовский?
— Ну-у помню… кажется.
— На что он жаловался? Помните? Молчите. Так я вам напомню, что ваши рыцари изнасиловали его обеих дочерей и жену. Что вы ему ответили?
— Не помню.
— А я вам скажу. Вы ответили, мол, в войну всякое бывает.
— Возможно, возможно.
— Не возможно, пан Мнишек, а точно. Мне пан Желтовский все передал дословно. Так как это называется? Война против своих, на своей земле. Чем же вы лучше злодея Наливайки?
Молчал Мнишек, исподлобья поглядывая на бесстрастное лицо короля: «Молчишь, налим. Как будто тебя не касается. Если все у Дмитрия получится, то хрен тебе, а не Смоленск будет».
Однако поразмыслив, что Смоленск за его, Мнишеков, долг королю обещан, смиловался: «Черт с ним, пусть подавится».
Но пока Мнишек мысленно решал судьбу Смоленска, князь Острожский-то что понес:
— …За все эти преступления я предлагаю судить всех участников этой затеи.
— Позвольте, позвольте, — спохватился Мнишек. — Кого это судить? И за что?
— Вас в первую очередь, ясновельможный пан Мнишек, и всех, кто с вами, идя по польской земле, грабил и насиловал.
— Но это же… это же, — вскочил Мнишек, апеллируя уже не к «налиму», а к сейму. — Это же незаконно, это же война…
И вот тут-то от коллег он получил неожиданную поддержку. Правда, не от всех, но от части сенаторов.
— Сравнивать ясновельможного пана с разбойником Наливайкой, это возмутительно, пан Януш. За такое оскорбление воевода вправе вызвать вас на поединок.
— Не может военачальник отвечать за каждого солдата-насильника.
— Да, да, совершенно верно. Вот если бы сам Мнишек кого-то там изнасиловал или ограбил, тогда другое дело.
К радости Юрия Мнишека, мнения разделились, сенаторы ударились в такой спор, что скоро забыли и о самом виновнике разговора.
Спорили уже — ответствен ли воевода за насилия его солдата. Одни чуть не хором кричали: «Ответствен!» Другие, позвякивая ножнами сабель, не менее рьяно вопили: «Н-не-е-т!»
Пришлось «налиму» уже вмешаться и, пользуясь королевской властью, объявить на три дня перерыв для заседаний.
А через два дня на квартиру, где остановился воевода Мнишек, примчалась королевская карета и высокий красавец адъютант гаркнул:
— Его величество король Сигизмунд III ждет ясновельможного пана Мнишека во дворце.
— Зачем? — струхнул Юрий Николаевич.
Адъютант так посмотрел на него, что Мнишек понял, что сморозил глупость. И трясясь с королевским адъютантом в карете, за всю дорогу уже не проронил ни слова.
Король встретил его улыбкой, и у Мнишека на сердце отлегло: кажись, ничего плохого. Сигизмунд приказал всем удалиться, даже его личному секретарю, и когда они остались вдвоем, сообщил негромко:
19
Выи — шеи.
20
Плавт Тит Макций и Теренций Публий — античные римские комедиографы, оказавшие влияние на европейскую драматургию.