Сокрушитель

До мелких дребезг, впрочем, было еще далековато. Глыба упрямилась. Создавалось впечатление, что никакой напряженки в ней нет вообще, а если и есть, то затаилась где-нибудь в середине. День померк, нахлынули серые сумерки, а взаимное истязание все продолжалось. Глыба постепенно съеживалась в исклеванный колобок и наконец взорвалась, когда там уже, казалось, и взрываться-то было нечему.

Никита бросил ломик и, чувствуя полное душевное опустошение, присел у соседнего камушка. Все выданные надзоркой шесть тюбиков (почему так мало?) он прямо на месте слопал чуть ли не с оболочкой. Крест сказал: завтра рассчитываться… Да провались он, этот Крест…

С такими вот отчаянными мыслями Никита Кляпов, учтя на этот раз свой прежний опыт ночевок на голом полу, влез на комодоподобную глыбу с удобной продольной ложбинкой наверху и устроился в этой ложбинке на ночлег. Идти к себе не было сил. Да и что там делать?

Одной из жизненных трагедий Никиты Кляпова был сладкий утренний сон. Дома он из-за этого вечно опаздывал на работу, а здесь упускал самые выгодные камушки, поскольку хозяева отгружали их перед самым рассветом. И, если верить тому же дедку, момент появления новых камушков подстеречь никому еще не удавалось…

Короче, разбудило его тревожное чириканье побирушек. Никита поднял голову и несколько оторопел. Утро было как утро. Но в десятке метров он увидел пару совершенно прелестных глыбок с выпяченными чуть ли не наружу напряженками. А день, между прочим, давно уже занялся. Как это они убереглись, такие простенькие, от хищного взора той же Клавки?.. К счастью, Никита за последнее время довольно крепко усвоил первый принцип бытия: не зевать! Поэтому он не стал задаваться пустыми вопросами и, нашарив ломик, соскользнул со своей глыбы.

Оба камушка Кляпов буквально расплескал, потратив на каждый ударов десять, не больше.

«Почин есть», — мысленно отметил он, собирая в прикрепленную к поясу сетку сначала два, а потом еще три тюбика.

Впрочем, пока обогнул опору, сетка, можно сказать, опустела. Никита отбросил оболочку предпоследней капсулы — и замер вновь. Открывшийся перед ним проулок нежно сиял россыпью некрупных белых глыб. Пиршество для ломика — да и только!

И лишь когда набитая капсулами сетка огрузла, растянулась и стала поскрипывать на ходу узелками, Никиту наконец посетила мысль: а что это ему до сих пор никто не попался навстречу?

Откуда-то набежала стайка взъерошенных и непривычно притихших побирушек. Отяжелевший, благодушный от сытости Никита хотел даже бросить им пару тюбиков, но понял вдруг, что зверьки окружили его полукольцом вовсе не ради подачки.

— Де? — взволнованно чирикнул один из них (Не Телескоп. Телескоп — крупнее). — Ок!

— Что где? — не понял Кляпов.

— Ок! — Лупоглазый взволнованно тыкал розовым пальчиком в покрытие.

Никита огляделся. Овалов неизвестно откуда падающей тени на мерцающем стеклистом покрытии нигде не наблюдалось.

— Н-не знаю… — проговорил Никита, ощутив внезапный озноб.

Стало быть, никто не вышел поутру разбивать глыбы, потому что… Потому что не смог. Потому что исчезли скоки… Никита в ужасе обвел взглядом бледно-золотистые громады опор, ставшие вдруг в его понимании склепами. Ромка, Василий, Крест, Пузырек, Лика… все они были заперты там, внутри… Может быть, сейчас они колотятся о стены, пытаясь…

«Да ладно тебе чушь молоть! — мысленно прикрикнул на себя Никита Кляпов. — Колотятся! Да эти стенки пинками прошибить можно…»

Однако же не прошиб до сих пор никто…

«Это Ромка! — осенило Никиту. — Опять что-нибудь натворил с кабелями…»

Ну, если так, то ничего страшного. Исправят, что он там разворотил, — и опять все придет в порядок…

Авдруг — не Ромка? Вдруг — сами хозяева? Этакий вариант Ноева ковчега, а? Грешников — к ногтю, а праведника…

Никиту вновь обдало ознобом.

С обществом у него были давние счеты, но жить одному? Здесь?

Не зная, на что решиться, он двинулся к ближайшей опоре и, возможно, минут через пять, взвинтив себя окончательно, принялся бы крушить стену, пытаясь проломиться к кому-нибудь из узников.

Но тут он увидел скок. Теневое пятно лежало аккуратным овалом у самой стены, словно никуда и не исчезало. А секунду спустя из проулка неподалеку прянул и заметался по пятачку истошный нечленораздельный вопль. Как выяснилось впоследствии, это вопила от радости вырвавшаяся наружу Клавка.

Прав, трижды прав был мудрый Пузырек: без Клавкиного броневичка жизнь теперь стала просто немыслима. Вот уже второй раз кипели страсти вокруг глыбы, слегка похожей на постамент Медного Всадника. Кто первым произнес имя Ромки — неизвестно. Такое впечатление, что все заподозрили его одновременно. Хотя, если вдуматься, Лика с Василием о его проказах уже знали, знал и Никита, но они вроде никому Ромку не продавали… Разве что обмолвились невзначай…

— Что? Не правда? — надрывалась Клавка. — Я вас когда еще предупреждала — кто-нибудь меня послушал? Ну, правильно, не вашу ведь стенку развалили — Клавкину! А я уже тогда видела, что это за чудо к нам пожаловало! И все молчали! Слова никто не сказал! Маше от него — навар, Пузырьку — навар! Леше колпачок нальешь — он тебе лезгинку станцует! А эта бесстыжая! У всех на глазах к себе его уволокла! Что? Не так?

— Закрой пасть! — гаркнул Василий. — Чего ты тут без разбору поливаешь-то?

— А ты вообще прижухни! — вскинулась Клавка. — Кто его в тарелку загнал? Я, что ли?

— Во! — молвил Пузырек с видом тонкого ценителя. — Заплющила языком. Лоском всех кладет…

— Дозвольте слово молвить… — давно уже блеял и дребезжал дедок Сократыч.

— Нет, пусть она выйдет! — не унималась Клавка. — Пусть она скажет!

Бледная Лика раздвинула стоящих и стремительно шагнула к броневичку. Обернулась. Все примолкли.

— Я сама обо всем узнала позавчера, — несколько надтреснутым и все же твердым голосом начала она. — И сказала. Или — или. Или я, или продолжай в том же духе. Ночью он отключил скоки. Сегодня утром я его встретила. И сказала. Что больше его знать не желаю. — Лика с вызовом оглядела собравшихся. — Еще вопросы будут?

Толпа ошарашенно молчала. Лика прошла на место и присела на камушек рядом с Василием. Тот ободряюще пожал ей руку.

— Дозвольте слово молвить…

— Тихо! — рявкнул Леша Баптист. — Дайте сказать! Тут вон дедок рвется!

Седенький румяный Сократыч тоже на броневичок не полез — стал у подножия и с ласковым любопытством оглядел собравшихся.

— А какие вы, собственно, собираетесь принять меры к нашему… м-м… нарушителю спокойствия?

— Да бойкот объявить — и все дела! — напрямик брякнул кто-то.

— Очень мило… — Сократыч благосклонно покивал. — И как, по-вашему, он на это отреагирует?

— Да пусть как хочет, так и реагирует!

— Например, отключит скоки на несколько дней кряду? — предположил Сократыч. Собрание так и оцепенело.

— Спасибо, у меня все, — кротко молвил дедок, отходя в сторонку.

— Да что ж это такое? — страдальчески взвыла с вершины броневичка опомнившаяся первой Клавка. — Из-за одного поганца…

Все разом загомонили. Потом рядом с Клавкой на выдающемся вперед уступе глыбы появилась кольчужно мерцающая спецовка Пузырька. С извечной своей мудрой улыбочкой морщинистый умелец простер руки, словно нашаривая дорогу в темноте, и вскоре добился относительной тишины. Уж больно странно было видеть аполитичного Пузырька, собравшегося толкать речь.

— Значит, чего? — сказал он. — Мне ж ведь тоже работать надо. Сами же скулить начнете, если гнать перестану… Меры, да? А какие тут меры? Дедок-то прав: обидится — хуже будет… Значит, что я предлагаю… А перетерпеть недельку!

Толпа помедлила мгновение, а затем взорвалась, как глыба, если тюкнуть ее в самую что ни на есть напряженку. Мудрый Пузырек подождал, пока вопли спадут, и снова принял позу слепца, наслушивающего руками дорогу.