Страница 26 из 40
Глава двадцать первая. Посторонним вход воспрещен
Половина женского населения страны была влюблена в Павла Сергеевича М., другая половина, хоть и не была влюблена, конечно же, мечтала увидеть его, тем более познакомиться с ним. Павел Сергеевич был известный артист театра и кино, красавец, о его любовных похождениях ходили невероятные слухи. У нас на курсе училась Валя Аскольдова, тихая сероглазая девушка, из числа безнадежных поклонниц Павла Сергеевича. Однажды она уговорила Жанну пойти вечером в сад «Эрмитаж», там в летнем помещении театр давал дополнительные представления. Они пришли за два часа до начала, нашли боковую аллею, которая вела к служебному входу, устроились на скамейке и стали ждать. Билетов не покупали, интерес был не в спектакле: главное, о чем мечталось, не на сцене, вблизи, как бы частным образом встретить Павла Сергеевича, успеть что-то сказать ему на ходу, протянуть букетик, может быть, поймать его взгляд, а, если повезет, и обращенное к тебе слово.
Аллея, где ждали Валя и Жанна, быстро заполнялась молодыми девушками, были, впрочем, и женщины постарше (как сообщалось в популярной песне, на скамейках, где сидим мы, нет свободных мест). Все собравшиеся, знакомые друг с другом и незнакомые, являли собой нечто вроде монашеского ордена, объединенного единством верования и правил служения, в отношениях между ними заметно действовали проницательное взаимопонимание и напряженная ревность, недоверие, но вместе и готовность поддержать сообщницу от нападок извне. Некоторые лепились группками, иные предпочитали одинокое ожидание, знакомые и незнакомые перекликались, обмениваясь новостями и суждениями, и во всей этой перекличке не было ничего, что не касалось бы Павла Сергеевича, которого тут именовали запросто Пашей. Верховодила в толпе очень полная немолодая женщина Муся в длинном светло-сером пиджаке с накладными плечами; «у Надьки тоже такой», — сердито сказала обычно тихая Валя (Надькой, как выяснила Жанна, звали жену Павла Сергеевича). Муся появилась позже остальных вместе с тремя или четырьмя льнущими к ней, похожими одна на другую тоненькими девушками, всё время оживленно переглядывающимися — это, поняла Жанна, была ее свита, — девушки имели перед прочими собравшимися то преимущество, что уже знали то, что знала Муся, но чего еще не знали остальные. Муси доверительно, как бы вдумываясь в каждое произносимое слово, поведала, что Паша сегодня не в духе, утром злой гулял с собакой, на репетиции крутил носом, а тут еще в спектакле замена, вместо Зерчаниновой (охрипла) будет играть Протасова, а он терпеть не может играть с Нинкой — в последнем акте, когда любовная сцена, она и в самом деле всё время на него наваливается. Мимо Жанны проходили какие-то актеры и актрисы; появление того или другого вызывало в толпе поклонниц быстрый обмен репликами, свидетельствовавший о непостижимой осведомленности собравшихся. Жанна в театре бывала редко и узнавала лишь немногих, тех, чьи лица помнила по кинофильмам. Валя Аскольдова подсказывала ей имена. Легкой походкой промелькнула молодая худощавая женщина в клетчатом спортивном жакете, с сумочкой через плечо, — оказалась та самая Нинка Протасова. «Подцепила Брагина и фасонит, а он ей в отцы годится. Такая дура!» — с презрением проводила ее взглядом долгоносенькая девочка с косой, совершенная школьница, сидевшая на скамейке рядом с Валей и Жанной. Наконец, показался кумир. Его возникновению предшествовал раздавшийся в конце аллеи восторженный возглас: «Паша!» — с таким восторгом, надо полагать, сидевший на вершине мачты матрос оповестил Христофора Колумба об увиденных на горизонте очертаниях долгожданного материка. Павел Сергеевич шел вместе с высоким стариком, похожим на костлявую белую птицу («Томилин, — объяснила Валя, — помнишь кино про Циолковского? Он сегодня отца играет»). Поклонницы расступались, пропуская их, щебет смолк, лишь кое-кто произносил вслед «Павел Сергеевич» изнемогающим голосом. Толстая Муся протянула ему букетик фиалок («Где достала только?» — Валя с ее подвявшими гвоздичками была явно раздражена), Павел Сергеевич принял цветы и в знак благодарности вежливо приподнял шляпу. Он и в самом деле был очень хорош — правильные черты лица, оживленные горячей южной красотой (говорили, будто мать у него итальянка). Небрежным жестом Павел Сергеевич показал, что цветов больше не возьмет и, прибавив шагу, направился к служебному входу. «Павел Сергеевич!.. Павел Сергеевич!..» — глядя ему вслед остановившимися глазами, Валя, будто против воли, как сомнамбула, двинулась за ним, и длинноносенькая девочка с косой тоже, шаг, другой, третий, и почти беззвучно: «Павел Сергеевич!.. Павел Сергеевич!..» Он не обернулся. У служебного входа он почтительно пропустил вперед Томилина, шагнул сам в мелькнувшую за отброшенной на мгновение в сторону синей бархатной занавеской темноту — дверь затворилась... Аллея начала понемногу пустеть. «Теперь бы такси схватить после спектакля. И прямо к его дому», — говорила Муся своим адъютанткам. «В субботу ждали, ждали, а он в ресторан укатил», — закапризничала одна из них. «Сегодня не укатит, сегодня Надька дома»...
«Видала, как он на меня посмотрел? А тут вылезла эта жирная Муся с фиалками своими...» — сердито сказала обычно тихая сероглазая Валя, когда они с Жанной уже вышли из сада.
...И вот он, Павел Сергеевич, собственной персоной, сидит напротив за столом, извлекает из вазочки конфету, изысканным движением, будто драгоценный камень какой-нибудь, протягивает Жанне, она едва успевает отложить в сторону листок скомканной фольги, он ловко подхватывает его, разглаживает красивыми, искусно выточенными пальцами, складывает пополам, и еще раз пополам, и еще, обрывает уголки, снова разворачивает — «прошу, милая Жанна» — подносит ей дивную серебряную звезду.
«Как красиво!» — не в силах сдержаться Жанна (и думает: «Валька Аскольдова с ума сойдет, когда расскажу»).
«Павел Сергеевич, не завлекайте Жанну, — улыбаясь, грозит ему пальцем Ангелина Дмитриевна. — Я Надюше пожалуюсь, у меня от нее секретов нет».
«Помилуйте, Ангел Дмитриевна, но это же совсем невинно. Власть эстетического чувства, так сказать... А конфетки у вас вкуснеющие. Вот уж точно из спецмагазина, не городские, конечно. Таких ни в каком Столешниковом не увидишь...»
Павел Сергеевич явился однажды в среду, незваный (Жанна как раз пообедала, и они с Ангелиной Дмитриевной пили чай), приволок огромную корзину цветов: оказалось, у Ангелины Дмитриевны именины, а она, похоже, и сама позабыла (да оно немудрено: именины в те годы не принято было отмечать).
«Цветы от поклонниц, конечно, — улыбнулась Ангелина Дмитриевна. — Дома уже ставить негде, так вы про меня вспомнили?..»
«Не коварничайте, — сказал Павел Сергеевич. — Лучше чаем угостите: на дворе мороз».
Он внес корзину в столовую и водрузил на стол.
«У вас, я вижу, тут алмазы в каменных пещерах, — хоть бы познакомили».
Жанна почувствовала, как у нее запылали щеки.
«Такого знакомства удостоится надо»...
И вот Павел Сергеевич сидит напротив за столом, весело болтает, ест одну за другой шоколадные конфеты, дарит Жанне звезды из серебряной бумаги и называет сероглазой королевой.
«Что ваша постановка новая? — спросила Ангелина Дмитриевна. — Говорят, Сталинская премия обеспечена».
«Не скажите, Ангел Дмитриевна. Рудаков, как всегда, в контру нам проталкивает ленинградцев».
«Ну, что может Рудаков, если там понравилось».
«Да ведь и он не прост, у него туда свои ходы».
«Я слыхала, что и вас похвалили. Будете у нас дважды лауреат. Совсем зазнаетесь».
«Сглазите, Ангел Дмитриевна. Постучите по деревяшке».
«Вам-то роль по душе?»
«Не Гамлет, Ангел Дмитриевна, не Гамлет. Зато два эпизода — верные аплодисменты. Ждем вас на премьере».
«На премьере не получится: Леонид Юрьевич не сумеет. Вы вот Жанну нашу возьмите. Она нам потом расскажет».