Страница 24 из 40
Когда Жанна впервые, прежде чем войти к Юрику, вот так увидела его в щелку — он мял в лапах цветастый резиновый мяч и сердито вскрикивал, — ей сделалось страшно, она вспомнила картинку в детской книжке — огромная горилла украла девочку Лялечку и уносит ее вглубь темного леса. Жанна (отступать было некуда), глубоко вздохнула, будто перед прыжком в воду, и шагнула через порог. Ангелина Дмитриевна тихо притворила за ней дверь. Юрик повернулся к Жанне — и замер, в диковатом взгляде его упрятанных под надбровьями маленьких глаз мелькнул ужас, он выронил мяч, отшатнулся в угол комнаты, быстро сел на пол и подтянул колени к лицу. Жанна отбросила ногой мяч и направилась к Юрику. Он жалобно смотрел на нее. «Так вот, кто тут Лялечка», — Жанна, как вынырнула, задышала свободно. Провела ладонью по его мягким, волнистым волосам. Взяла за руку. Он хотел выдернуть руку, она не отпустила. «Ну, ну, не бойся, не бойся дурачок...»
Потом она ужинала, и Ангелина Дмитриевна в красивом фартуке подавала ей удивительные, незнаемые ею прежде блюда: нежные тарталетки с паштетом и сыром, рыбу, запеченную в тесте. «Как вкусно всё, — похвалила Жанна. — Это вы сами печете?»: Ангелина Дмитриевна поставила на стол блюдо с маленькими, закрученными винтом, как раковины, слоеными пирожками. «Ну, что вы... Да у меня и времени нет. Нам привозят готовое»...
Возле тарелки Жанны лежал конверт из плотной бумаги. Жанна понимала, что это, и старалась не смотреть на него. Когда она поднималась из-за стола, Ангелина Дмитриевна слегка подвинула к ней конверт. Жанна почувствовала, как у нее запылали щеки. «Не надо, пожалуйста». Ангелина Дмитриевна подошла, мягко взяла ее за плечи: «Что вы, Жанна, милая. Вы теперь — своя». И положила конверт ей в сумочку.
Уходя, Жанна приотворила дверь к Юрику. «Спит», — улыбнулась она Ангелине Дмитриевне. И сама почувствовала, что сказала это так, будто, и впрямь, обрела на Юрика какие-то права.
В лифте она открыла сумочку. Ей еще никогда не случалось держать в руках сразу столько денег. «Дик бы понял», — подумала она и надавила на кнопку первого этажа.
Халат был всегда свежевыстиран, и мыло было душистое, круглое — его жалко было выпускать из ладоней, на полке в ванной у Жанны появилась своя зубная щетка в кружке с изображенным на ней веселым зайцем в клетчатых штанишках, и в столовой у нее определилось свое место за столом, и своя чашка. Ангелина Дмитриевна часто присаживалась выпить вместе чаю, Жанна с непонятной ей самой быстротой доверилась ей и рассказывала о себе, о матери, о городке, в котором выросла, о госпитале, о не вернувшемся с войны женихе. Как-то, беседуя, она, не удержавшись, упомянула Сережу, но по внимательному взгляду Ангелины Дмитриевны, по нескольким вопросам, быстро ею заданным, не столько поняла, сколько почувствовала, что делать этого не следовало, и, когда неделю-другую спустя Ангелина Дмитриевна как бы мимоходом спросила ее: «А как ваш молодой человек?», в ответ лишь неопределенно пожала плечами. (Про Виктора Андреевича она вообще никому не рассказывала, хотя постоянно о нем помнила и, странно, вспоминая его и мысленно беседуя с ним, теперь называла его Диком.) Юрик, побыв с Жанной, тотчас засыпал и спал долго и крепко; Ангелина Дмитриевна считала это очень для него полезным. Прежде чем расстаться Жанна и Ангелина Дмитриевна заглядывали к нему в комнату. Во сне, освобожденное от гримас трудного общения с миром, лицо Юрика успокаивалось и хорошело. Жанна, как когда-то, в первый день, удовлетворенно произносила: «Спит». Ангелина Дмитриевна ласково целовала ее.
Однажды, когда они пили чай, в столовую вошел Леонид Юрьевич. «Что-нибудь случилось?» — Ангелина Дмитриевна встревоженно взглянула на него. «Нет, нет, всё в порядке». Ангелина Дмитриевна улыбнулась с заметным облегчением: «А это наша Жанна». Жанне было приятно это наша, и она тоже улыбнулась. «Очень рад», — Леонид Юрьевич повернулся к ней, протянул руку. Взгляд был внимательным и вместе непроницаемым — точно стену выстроил; а рука неожиданно мягкая и теплая...
Скоро Жанна начала чувствовать себя в этом доме просто, уверенно и защищенно. Не говоря с ней ни слова о том, для чего она появлялась здесь, умница Ангелина Дмитриевна сумела убедить ее, что во всем происходящем нет ничего ужасного, необычного и, уж, конечно, ничего дурного и стыдного — совсем наоборот, что происходит нечто хорошее, доброе, милосердное, главное же, что всё это дело семейное, свое.
Подробности отношений с Юриком не обременяли Жанну. Ей казалось, что она забывает о них, едва расстается с ним и выходит на улицу. Так учитель, освободившись от частного урока, забывает о задачках, которые решал с учеником.
От неловкости с конвертом Жанна была тоже избавлена: конверт просто, будто сам по себе, оказывался у нее в сумочке. Всякий раз, захлопнув дверь лифта, Жанна открывала сумочку и могла убедиться в этом. С деньгами она обходилась бережливо: устроила их в сберкассу и тратила лишь на самое необходимое. До окончания института было рукой подать, будущее же по-прежнему высвечивалось неясно.
Глава восемнадцатая. Нехлопотливые истины
Жанна призналась Сереже, что по средам у нее частный урок — случайно удалось раздобыть — помогает умственно отсталому мальчику: «Ты только не говори никому. И маме твоей тоже». На частные уроки, как на всякую частную практику, тогда смотрели косо; могли быть и неприятности.
«Вот подкоплю денег, защитим диплом и съездим с тобой в Ленинград. Представляешь — Эрмитаж, Медный Всадник!.. Хочешь в Ленинград?»
«Мечтаю! У меня даже маршруты прогулок составлены. Чтобы побольше увидеть, ничего не упустить. Мы с мамой давно собираемся, да так и не собрались».
«Ты только маме пока ничего не говори. А то рассердится».
«Не рассердится. Она ведь на самом деле добрая. А рассердится, мы ее с собой возьмем. Хорошо?»
Весь курс знал, что Сережа Соболев пишет потрясающую дипломную работу. Одну главу из нее профессор Д. пристроил в академические Известия ОЛЯ (Отделения литературы и языка). На всесоюзном конкурсе студенческих научных работ Сереже досталась одна из первых премий. «Да что там! — отмахнулся Сережа, когда Жанна бросилась его поздравлять. — Один парень, физик, из Еревана открыл какие-то неизвестные прежде частицы — это я понимаю! По-новому увидел материю, из которой состоит мир! А у меня, в общем-то, слова, слова, слова... Впрочем, можно, конечно, взглянуть на дело иначе. Физики изучают материю, из которой состоит мир, а мы — как эта материя воплощается в слове...» Он задумался: «Правда, если согласиться с тем, что вначале было слово, тогда всё надо перевернуть наоборот». Для беседы о дипломной работе профессор Д. принял его, единственного из нас, у себя дома. «По всем стенам книжные полки от пола до потолка, — рассказывал Сережка. — Устроиться бы к нему домработницей на полгода...»
«У меня, Сереженька, хорошее знакомство в Ленинке появилось: можно в абонементе на дом книги брать».
«Да ведь это же сказка! А то сидим в читалке до полуночи, целыми томами переписываем».
В библиотеке Сережа просматривал один за другим журналы минувшего столетия; Жанна страницами копировала для него нужный материал.
«Как это у тебя получается — и быстро, и четко! — удивлялся Сережа. — Тебя бы к Льву Толстому переписчицей. Ему всегда кто-нибудь переписывал. Пока не изобрели пишущую машинку и Чертков не привез ее в Ясную Поляну. А Гаршин, когда увидел у Черткова машинку, пришел в восторг и тут же напечатал на ней смешной стишок: О ты, явивший мне писательну машину, // Поведай мне, как ею управлять, // Дабы я мог чувствительну стишину // Тебе на той машине написать... Правда, смешно?»
У самого Сережи почерк был корявый, неразборчивый; торопясь, он сокращал и недописывал слова, потом сердился не в силах разобрать написанное.
«Как же тебе удалось? Волшебница просто! — восхищался Сережа, когда Жанна приволокла целую сумку старых книг с черным библиотечным шифром на истертом картонном переплете. — Ведь это только профессорам вот так на дом дают?»