Рассказы

Он протянул ей плащ.

— Наденьте, пожалуйста, — ему было холодно смотреть на ее обнаженные руки, а ее восторг по поводу гардений его немного пугал.

— Помоги мне.

Он набросил плащ ей на плечи и неожиданно подумал: «Будь я посмелее, я бы обнял ее сейчас».

— Эй, я их вижу. Смотри, вон там… иди-ка сюда… под тем толстым деревом. Видишь? Сорвать бы хоть одну…

У него немного кружилась голова, все вокруг казалось нереальным, но выхода не было: «Ограда не такая уж высокая», — подумал он.

— Хочешь, я достану тебе гардению?

Она обернулась к нему и умоляюще сложила руки:

— О да, я буду счастлива.

Он засунул ножницы в гольф и одним махом взобрался на ограду. Сперва он шел по траве, и его шаги не были слышны, но вскоре трава кончилась, и под ногами захрустел гравий. Он уже не слышал завываний ветра, все заглушил яростный хруст. Он шел на цыпочках, но ему казалось, что от этого гравий хрустит только громче. Потом он снова зашагал по газону, вытирая рукой вспотевший лоб. Наконец он увидел перед собой белые цветы. Он сорвал несколько штук, завернул их в платок и потихоньку двинулся назад, чувствуя, как колотится сердце: шампанское, гул крови в висках и возбуждение оглушили его.

— Готово? — донесся из-за ограды ее нетерпеливый голос.

Внезапно где-то рядом громко залаяла собака. Зазвенела железная цепь: собака металась, вне себя от ярости.

Он перекинул через решетку завернутые в платок цветы и начал карабкаться вверх. Спрыгнув на тротуар, он услышал, как затрещали брюки, и похолодел.

— Брюки… — пробормотал он чуть слышно.

— Что, порвались?

— Кажется, да… Пойдем скорее отсюда… Пока из дома кто-нибудь не вышел.

Он подобрал цветы, и они поспешили прочь. Пройдя пару кварталов, остановились отдышаться.

— Ну-ка, что с твоими брюками?

Сзади на левом бедре ткань разошлась и зияло отверстие.

— Да, дырка приличная… Но ее можно зашить, — сказала она.

— Конечно можно, но эти брюки я взял напрокат… — произнес он довольно сухо: трудно было сдержать поднявшуюся волну раздражения. Все произошло так быстро…

Вскоре они подошли к трамвайной остановке, но такси возле нее не было.

— В такую ночь такси не поймаешь. Тем более здесь.

Они стояли под зажженным фонарем, и он мог рассмотреть ее не торопясь: светлые волосы и смуглая кожа, четко очерченный рот, немного припухшая нижняя губа; на нежном округлом подбородке — ямочка. Сквозь прорези маски блестели маленькие черные глаза.

— Ой, я даже не посмотрела на гардении и не сказала тебе спасибо.

Она осторожно достала цветок, понюхала и удивленно воскликнула:

— Где ты их сорвал?

— Там, возле дерева.

— Какие же это гардении? Они совсем не пахнут!

Она с недоумением смотрела на неизвестный цветок.

— Ну и ладно. Если не нравятся, брось их.

Он машинально обратился к ней на «ты». Разочарованная и раздраженная, она была особенно хороша. Если бы не ветер, он бы и не вспомнил о порванных брюках; но сквозь дыру проникал холод, и ему стало неуютно.

— На самом деле, я бы даже удивилась, если б это оказались гардении. Какой сейчас месяц? — в ее голосе зазвенели капризные нотки.

— Уже несколько дней как март.

— Ну вот, а гардении зацветают на Сан-Жоан… Ну ничего страшного, брюки только жалко. Интересно, как называются эти цветы?.. — Она опять понюхала букет и сунула его под нос юноше. — Какой знакомый запах! Он тебе ничего не напоминает? Как будто нездоровый, немного похож на бузину… Видишь? Запах я угадала сразу. А может, это бегония?

— У бегонии цветки мельче. То есть я хотел сказать, крупнее. В общем, у гардении цветки другие.

— Может быть, это дикая бегония?

— Наверное, это камелии, — необычная игра захватила обоих.

— Камелии? Ну нет… Уж камелии-то я отлично знаю. Короче, я поняла: это особенные цветы, они расцветают в карнавальную ночь.

Она воткнула свой цветок обратно в букет и задумалась. В глубине души он был рад, что она его не выбросила, и теперь чувствовал непреодолимое желание ее поцеловать. Однако он сдержался, подумав: «Я мужчина», и обратился к ней снисходительно, немного свысока:

— Как видите, такси нет. Но выход у нас есть, точнее, два: дождаться рассвета или пойти домой пешком. Я готов проводить вас хоть на край света.

В этот миг они услышали рев мотора. Со стороны бульвара Бонанова ехал автомобиль. Он промчался мимо, чуть не задев их. Салон был освещен, и они увидели, что внутри полно пассажиров. До них донеслись крики и смех. Рядом с шофером сидел человек в карнавальном костюме; поравнявшись с ними, он бросил пригоршню конфетти.

— По-моему, ждать не имеет смысла. Пойдем пешком, — сказала она. — Впрочем, живу я довольно далеко.

— Где?

— Улица Консель де Сент.

— Отлично, пойдем по Балмес, там мы рано или поздно поймаем такси.

«Хоть бы все такси сквозь землю провалились», — подумал он и, воодушевившись, взял ее под руку, чтобы помочь перейти на другую сторону улицы.

Барселона сверкала огнями: золотистый свет разливался по темному небу, образуя над городом волшебное гало. Слева от них уходили вниз огоньки Путщет, а вверху на склоне окна в домах были темны. Когда ветер на мгновение стихал, вокруг них воцарялась глубокая ночная тишина.

Некоторое время они шли молча. Она заговорила первая.

— Что это у тебя за костюм?

— Костюм портного.

— Портного? — она засмеялась. — Мне бы и в голову не пришло…

— Портного-еврея времен Людовика Пятнадцатого, — добавил он невозмутимо.

Он рассказал ей, что изучает греческий язык, что сочиняет стихи и даже начал писать книгу под названием «Улыбка Прозерпины», что провел вечер в «Руа» на танцах и теперь возвращается домой.

— Когда я закончу учебу, буду путешествовать. Хочу увидеть мир. Сяду на корабль без единого сантима в кармане. Если повезет, наймусь юнгой. Мы, поэты, часто умираем на кровати в окружении семьи, а газеты твердят о нашем последнем слове и последнем вздохе. И рассказывают нашу биографию. Но я хочу умереть в полном одиночестве; пусть мое тело будет лежать на земле, накрытое простыней, лицом вниз, с сердцем, пронзенным стрелой.

До этого говорила в основном она, и слушать чужое красноречие ей было довольно скучно.

— Ай! — воскликнула она внезапно, прижимая руку к груди, словно сердце могло выпрыгнуть вон.

— Что с вами?

Она ответила не сразу.

— Ничего особенного, просто сердце… в глазах потемнело.

Он посмотрел на нее в полном замешательстве. Он не знал, что ему делать: подхватить ее на руки или оставить как есть. Девушка глубоко вздохнула и провела рукой по лбу.

— Ну вот… кажется, все прошло. У меня слабое сердце. Наверное, всему виной мой образ жизни.

— А ваши домашние ничего вам не говорят?

— Их это не беспокоит.

— Вам надо вести более здоровую жизнь. Свежий воздух, физкультура, режим…

— Знаю я эту песню: рыба и овощи.

— Нет, — возразил он смутившись. — Я не это хотел сказать. Я имел в виду другое: быть более разборчивой… в любви…

— И помереть с тоски. Вот спасибо! Я давным-давно выбрала себе жизнь по вкусу: все что я хочу — это собирать цветы… — Она взглянула на него снизу вверх, в глазах у нее мелькнуло любопытство, и она тихо добавила: —…как сказала бы моя консьержка.

Он шел, рассеянно глядя под ноги, и не заметил ее быстрого взгляда. Он с сожалением покачал головой.

— …и совершать ошибки.

— Ошибки? Да я и не думаю ни с кем сходиться всерьез. Если ты имеешь в виду это… Ну, лет в пятьдесят, когда я уже поживу вдоволь, все узнаю и испробую. Пусть у меня в жизни будет любовь, мечты, уж хотя бы красивые слова. И я сделаю все, чтобы не увязнуть, как в луже под дождем, в повседневности и быте.

— Но старость без детей…

— Да, и без внуков… без дядюшек, племянников и прочих родственников… И похороны в полдень.

— Кому нужна такая жизнь?

— Что же мне, быть как все?

Небо тем временем покрывали густые тяжелые тучи. Крепкий ветер гнал их с моря, они стремительно надвигались, проглатывая звезды.