Страница 32 из 34
Когда добрались они через растревоженный город до этого участка стены, разглядел Васка на забрале полтора десятка мещан с самопалами, на одном из них — богаче, наверное, — поблескивал и панцирь.
Вскарабкавшись при помощи Васки по лестнице, Яцко первым делом согнал рассевшегося на чурбане толстяка в панцире, отдышался, выглянул из-за деревянного зубца и поманил к себе Васку.
— В обозе у ляхов тихо. Ничего не второпаю… Гей, люди добрые, что в Переяслави трапилося?
Васка и себе осторожно высунул голову и с некоторым разочарованием увидел вражеский лагерь так далеко от городской стены, что если бы не темные леса за ним, то его серые земляные валы и верхушки белых палаток нелегко было бы и разглядеть. Перед лагерем чернел остовами печей посад, сожженный, согласно правилам войны, при подходе неприятеля. Предполье засеяно было озимыми.
— Оглохли вы, панове мещане, что ли?
— Кажуть, что до гетмана Тараса Федоровича перебежали два польских жолнера и поведали: «Час вже маете, гетмана корунного в обозе нема», — решившись, видимо, проглотить обиду, пробурчал мещанин в панцире.
Тонкоусый чернявый парень подошел к новоприбылым и, с почтением взирая на Яцка, затараторил. Оказалось, поляки-перебежчики, господ своих ненавидя, рассказали, что пан гетман коронный, с двумя тысячами отборных жолнеров поехал на помощь Лящу, и сейчас они штурмуют казаков, запершихся в каком-то сарае. Сперва коронный стражник с ротою своею напал на других казаков, которые в дозор ехали, но не смог сам их добыть. А вернувшись с самим гетманом коронным, тех казаков уже не нашел, зато наткнулся на других, которые, говорят, выручать тех первых шли, и теперь их вместе с паном гетманом штурмует…
— Так то ж наша сотня бьется! — выдохнул Васка.
— Вона. А може, фортеля якого ще выкинут, та й пробьются до своих оборонною рукою, — задумался Яцко. — А Тарас Федорович порешил, пока гетман коронный з Лащом наших штурмують, на обоз ворожий вдарить.
— Послал бы он лучше наших выручать, — огрызнулся малый.
— Война то штука строгая, хлопчику. Гей, добрый люди! — обратился Яцко к мещанам. — Не хоронитеся вы за зубцями тими. Ни одно ядро, ани стрела сюды не долетят! Пошлите лепше кого наймолодшего додому, нехай принесет, чим кишку обдурыть!
— Мы у домах своих перед битвою пообидалы, — ядовито ответил толстяк.
Казак качнул презрительно золотою серьгою. Тонкоусый парень повесил самопал за спину и спустился со стены.
Внизу, на предполье, выстраивались, топча озимые, цепи пеших казаков. Белели свежевыструганные древки копий, многие были с цепами на плечах, будто собрались на молотьбу, иные с косами. Гетман под бунчуком на огненно-рыжем коне восседая, распоряжался. Наконец, запищала труба, и за нею ударила в уши прочая войсковая музыка. Пехота с криком, нестройно двинулась по полю, за её цепью, не спеша, ехал гетман, в свите которого распознал Васка поджарую фигуру Дороша.
— Конники, мабуть, из тылу на ляхов вдарят, або ж в обход посланы, — морщась, проговорил Яцко, закрыл глаза и привалился к стене.
— Отчего ж наши пушки не бьют? — удивился малый.
— Пушки? С гарматами була целая гистория… Бачишь там, перед обозом, ещё землю вырытую?
— Нет, не видно мне, наше войско закрыло, — ответил Васка. Ему казалось, что пехота топчется на месте, но он благоразумно промолчал об этом.
— Отам, в передмисти спаленном, у них спочатку окопы булы, и гарматы вкопаны… — и Яцко принялся рассказывать, то и дело кривясь от боли. Наверное, его эти полчаса перед схваткою тоже томили и тяжки ему были так же, как и тем, что шли сейчас с копьями или косами по полю.
Как выяснилось, из ближних окопов жолнеры в первые дни столь жестоко из орудий палили, дорогого пороха не жалеючи, что ветхую городскую стену во многих местах порушили, и её ночами приходилось чинить. Ядра и в дворы мещанские падали. Однако в этой напасти казакам крепко помог пленный немец-капитан. Хлопцы его заставили за дело приняться, так он, бестия, казацкие пушки так расставлял, заряжал и наводил, что вражеские пушкари боялись и нос из окопа высунуть. Для береженья немец был к пушке прикованный. Хлопцы за подвиги пушкарские его освободили, только один козарлюга водил ещё день на веревке, за ногу привязанной, — и то для смеху, вечером же отвязал. Немец же, разохотившись, вызвался сам гранаты снаряжать и так ловко метал ими из мортир, что жолнеры те ближние окопы совсем покинули и армату свою оттащили…
— Дядя Яцко, они уж у валов!
Казак крякнул и придвинул чурбан к бойнице. Издали действительно могло показаться, что казаки идут уже под самыми валами, однако прошло ещё несколько томительных минут, прежде чем над польским лагерем взвились клубы дыма, а потом донеслось рявканье пушек. Видно было, как казацкие цепи приостановились, над ними взлетело на мгновенье облачко стрел, и треск раздался, будто рвали холст: это казаки дружно выпалили из мелкого ружья.
— Зараз набежать, — сверкнул глазами Яцко. — От-от почнётся сеча!
Прошло несколько часов, и теперь даже Яцко не мог разобрать, что происходит у лагеря. Там стояло облако пыли и дыма, все реже прорезывали его вспышки выстрелов, все чаще брели в город раненые казаки. Дважды скакали в Переяславский замок, возвышающийся над противоположной, полуденной частью города, торопливые гонцы, и после второго прорысила к лагерю неполная казацкая сотня.
Васка надумал было тихонько спуститься со стены, чтобы самому податься к битве поближе, разведать хоть, что и как, однако Яцко, глаз один открыв, удержал его железною рукою.
— Ни шагу вид мене. Я твому Бажену обицяв, что очей с тебя не спущу, пока ты в Переяславе.
Вдруг сразу стемнело, малый поднял голову: небо быстро закрывала черная грозовая туча. Почти сразу же полил ливень, пригасивший ружейную пальбу. Крики и грохот в лагере утихли, либо не слышны стали в раскатах настоящего, небесного грома. Дождь лил, как из ведра, худая кровля над заборолом начала протекать. Молния ударила в ближнюю башню замка и осветила на поле толпы людей. Не ляхи ли приступают?
— То, Василько, наши с бою йдуть, вон и гарматы ляшские тянут, — успокоил малого Яцко и повернулся к мещанам. — Идить и вы вже, люди добрые… И це вояк? Тьфу!
Васка присмотрелся и при следующей вспышке молнии увидел, что толстяк стоит на коленях и что-то бубнит. Прислушавшись, он разобрал, что мещанин не молится, а заговаривает грозу.
Войско растекалось уже по городу. Вот и под стеною зазвучали копыта, прошелестел усталый говор.
— Эй, православные! — подал голос тонкоусый парень, успевший, спасибо ему, подкормить Яцка и Васку. — Чи побили вы ляхов!
— Якбы не дощ цей, то й ноги бы вражьей не впустылы, — раздалось внизу. — Слезай вже с нашеста свого, рыцерю прехрабрый!
Васка крикнул:
— Слышал ли кто про сотню Ивана Швачки?
Ему не ответили. Ливень продолжался, и казалось, что он никогда не кончится. Васка помог Яцку спуститься со стены, посадил его, стонущего сквозь зубы, на коня. Добравшись до каменицы, по-прежнему пустой и тихой, он из последних уже сил затащил казака в комнатку, уложил на скамью. Стараясь не смотреть на страшную рану под правой ключицей, стащил с его груди промокшие и сбившиеся тряпки, нашел другие, присыпал рану порохом и перевязал её заново. Яцко лежал, как мёртвый. Васка погасил огарок и сел в ногах казака, ожидая.
Ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Выйдя на крыльцо, Васка увидел, что солнце ещё не село, только башни замка и крыши позолотились. Тут он услышал, что улицей едут конные, слетел с крыльца в грязь и увидел Дороша с незнакомым молодым казаком.
Дорош за день похудел ещё больше и почернел.
— Живый? — удивился он и натянул поводья. — Добре.
— Где наша сотня? Где Бажен?
— Что чутно про хлопцив? — отозвался вдруг с крыльца Яцко.
— Скажи им, Михно.
Молодой опустил глаза в землю.
— На вашу сотню сам гетман корунный пан Конецпольский та пан Лащ с тремя гусарскими ротами ударили. Ваши ж, у конюшне укреписшись, боронилися так рыцарски, что жолнеры никого живцем не взяли, тилькы одного сотника и то перераненного. То пленные поведали пану гетману Тарасу Федоровичу.