Подросток Ашим

Он давно уже её не обнимал. Но он помнил — если обнять её, то всё станет таким, как должно быть. И теперь он думал, что мама вот-вот сделает, чтобы всё было опять как раньше, до сегодняшего дня. До этой перемены, на которой сначала его вызвал к себе чужой учитель Николай Юрьевич… «Вот что я скажу тебе, приятель…» Хорошо, что он ничего у Мишки не ведёт, а то бы так и звал приятелем… А потом… Потом самое страшное было, и мама должна была сказать ему сейчас, что это всё неправда. А это и впрямь была неправда!

И мама сказала вначале то, что он и хотел:

— Миша, это… это была ошибка!

И он так обрадовался сразу, что и боялся поверить. Ну, конечно, всё, что говорили его одноклассники, никак не могло иметь отношения к папе. Мишка только подумал, что сейчас ему станет в одну секунду совсем легко, только вздохнул — а мама тоже набрала больше воздуха в грудь и продолжала:

— Папина ошибка. Он просто не знал, что делать. И он для нас хотел как лучше, для нас… Я тебе потом хотела всё рассказать, когда-нибудь… Не сейчас, потом…

Голос у неё дрожал, и у Мишки было ощущение, что ему говорят неправду. А мама действительно кривила душой — когда говорила, что хотела ему рассказать. На самом деле она хотела бы, чтобы он никогда не узнал того, что узнал сегодня. И не собиралась она сама ему это рассказывать!

— Твой папа всё равно самый лучший… — доказывала она ему теперь. — Им всем и не снилось, таких больше нет. Он просто не мог себя найти, своё место здесь. Он не нужен был никому… С этими ключами — да, было очень стыдно, он сам продавать понёс, а кто-то с работы увидел. И он сначала не сказал мне, лежит, молчит. Мне про ключи другие люди сказали. И я просто не знала, как мы это переживём.

И она добавила ожесточённо:

— Знаешь, если бы он не умер, мы бы уже давно уехали отсюда… Он бы давно выучился и стал кем-нибудь, он лучше всех…

Она всхлипывала вместе с Мишкой и утирала нос кулаком. И безысходность, безнадёжность висела в комнате. Мама то обещала: «Я буду ходить к тебе на собрания! Если они все равно всё знают. Пусть видят, что мы здесь, да, и ты учишься… Нарочно мы будем на виду, пускай мне попробуют в лицо сказать, что я побирушка…»

То вдруг она начинала оправдываться перед Мишкой за то, что ходила просить деньги на бывших папиных работах:

— Я хотела с Сашкой поехать в Москву, там клиника, при институте… Мне в нашей поликлинике сказали — всё без толку, а я всё равно хотела поехать… Думала — будут деньги, заплатим, сколько положено, если бесплатно нас отправлять не хотят…

От волнения у неё стучали зубы. Она горячо уговаривала его:

— Миша, ты только не рассказывай никому, что ты это узнал… Нашим, а? Таньке, Владику? Вообще молчи…

Хотя он и не собирался никому рассказывать. Что-то непонятное, неведомое до сих пор распирало его изнутри.

— Мама, я не могу… — жаловался он. — Не могу…

Нельзя было долго сидеть на месте, что-то гоняло его из комнаты в кухню, из кухни в комнату, но было немыслимо выйти из дому.

Он уже два дня не открывал лицейский сайт. Боялся того момента, когда не сможет зайти как администратор. Твердил: «Так всё равно теперь — совсем не интересно уже». Но теперь он сказал себе: «Я загляну только на минутку, как обычный погльзователь. Посмотрю, вдруг и на форуме про папу написали». Он не представлял, что стал бы делать тогда. Но, к счастью, новых сообщений не было. Их вообще теперь появлялось мало, и все они касались учёбы. Кто-нибудь забыл записать задание или нашёл в методичке опечатку. Завуч писала, что будет заседание совета старшеклассников, и незнакомые Мишке люди откликались:

«Понял, приду».

«Приду».

«А я не могу, у меня справка есть».

И это было всё со вчерашнего дня. Сейчас на сайте кроме Мишки был только один пользователь, и он зарегистрировался всего-то 12 минут назад. Пользователя звали Лёша Михайлов.

Мишка поморщился и закрыл школьный сайт.

Михайлов облегчённо вздохнул, увидев, что Прокопьев ушёл с сайта. Последние 12 минут Лёхич сидел в напряжении, ждал, что напишут ему одноклассники, готовился отбиваться: «Я ведь есть! И я здесь учусь!»

Прокопьев уже однажды удалял его с сайта, а он упрямо зарегистрировался снова, не замечая, что форум теперь стал никому не интересен. Мало ли площадок в интернете, куда можно переметнуться, назвав себя, как сам захочешь и знать, что за тобой не смотрят никакие учителя. А здесь — так и быть, нате вам наши имена-фамилии, а нас самих не будет. Но Лёхич всё ждал, когда появится кто-то из одноклассников, всё не уходил. Думал: «Пусть только спросят, почему я здесь!»

Никто не спрашивал.

Он поискал на форуме Майракпак — её не было. Да, Прокопьев же говорил, она не учится с ними. А учителя решили, что чужим здесь не место. Запоздало пришла мысль, что он мог бы застать её — если бы решился зарегистрироваться снова ещё позавчера. Может, её удалили отсюда только вчера вечером. Или даже сегодня. «Привет! — написал бы он ей теперь. — Видишь, я теперь под своим именем!»

Он открыл новую вкладку и решил поискать в сети Майракпак. Но, похоже, на всех мыслимых сайтах, где она только могла быть — если бы он только знал, на каких именно! — она была под каким-то другим именем. Найти её было невозможно, но он представлял, как найдёт её, и уже мысленно рассказывал ей о своих бедах, но и о радостях тоже.

«Этот Прокопьев, он знаешь как опозорился? Он только притворялся, что такой весь отличник, а — на самом деле, ты знаешь, что? Ребята говорят, у него отец воровал, а мать — попрошайка… Это же..» — он постарался улыбнуться. Она должна была понять, почему это для него так важно. — «Это ещё хуже, чем когда на рынке стоишь… Моя мама на рынке. И пьёт. А у него — ещё хуже».

Что-то шло в его рассказе не так, и он не мог понять, что. Но ему казалось, что Майракпак давно бы его перебила. Может, она сказала бы, что именно ей непонятно — и он смог бы тогда объяснить ей. А теперь он чувствовал, что запутался.

«Ты его маму не видела! — оправдывался он перед ней. — А я видел. У них в семье куча детей. И моя мама говорит, они все думают, что они какие-то там особенные…»

Он вспомнил лицо Мишки, идущего к нему, свой ужас оттого, что сейчас будет — и сразу же толчок, непонятно чей. Это Ярдыков был, он сам сознался. А Иванов подхватил его, Лёхича, и придал ускорения, так что он против своей воли побежал, вытянув руки, вперёд, и если бы не доска, то упал бы, растянулся — вот все бы порадовались…

Прокопьев сегодня ушёл с уроков, ни у кого не спросясь. И Лёхич тоже хотел уйти, но раздевалка была закрыта. На переменах он держался в стороне от своих одноклассников, но в туалете Борька Иванов всё-таки подошёл к нему и спросил, как ему показалось, вполне дружелюбно и даже ласково:

— А ты знаешь, как это — щелбан с оттяжкой?

— Не… — мотнул головой растерянный Хича.

И тут же его отбросило назад от тычка в лоб и на секунду сделалось ничего не видно.

— Вот так, — покровительственно объяснил Иванов. — А если учителям расскажешь, то будет ещё знаешь как? Вот так…

Лёхич двумя руками прикрыл голову и отпрянул.

— Ну ладно, иди, — разрешил ему Иванов.

И Хича видел, что его просто распирает презрение.

Иванов не задумывался, что происходит с ним. Он давно уже слыхал дома про то, что Прокопьев-старший был никудышный слесарь и при том въедливый человек, прилипчивый, как замазка. «Послушаешь его — так ведь и вправду выходило, что он кругом прав, и ему не угодили! — удивлялся дедушка. — О покойниках, понятно, или хорошо, или никак — да только я ночи не спал, думал, как увольнять его станем, чтоб без сучка без задоринки — так, чтобы в суд он на нас не подал».

После мастерской Мишкиного папу никуда больше в городе работать не брали. И Мишкина мама ходила к Борькиному деду просить за отца прощения, и он после разводил руками и посмеивался над собой: «Не устоял. Махонькая, нос крючком, патлы дыбом стоят. И эти глазищи её круглые. Вижу — а ведь и верит, что Сашка Прокопьев святой. Такое сыграть невозможно, не… Нам-то он человек-замазка, а ей — святой. Во женщина! «Я, говорит, умоляю вас!» Небось, и в лицее тоже умоляла за сына, такая за своих куда хошь пойдёт…»