Страница 45 из 73
Тонг озорно подмигнул собеседнику.
— При зрелом размышлении, мы получаем гораздо меньше, чем крестьяне и гномы — что такое лишний нолик с возможностью полноценно питаться и одеваться? Да не будь нас, они бы все ходили бы голодные и голые, ковыряясь в земле деревянными палками!
— Не будь вас… — Элан задумчиво изучал столешницу, пытаясь скрыть гнев, который требовал немедленного выхода. — Не будь вас, купцов и разбойников, хотя похоже, что в этих словах нет разницы, здесь бы не было города — зато стояло бы несколько сёл, и гномы бы не голодали. Крестьянские обозы, не боясь ничего, тянулись бы к горам — и величественные гленды выходили бы к ним, хмуря брови. Крестьяне бы жаловались на высокие цены, однако уезжали вы с полными подводами самой замысловатой техники, позволяющей снять два, а то и три урожая — а народ молотов забивал бы закрома продуктами, не боясь голода. И дети крестьян мирно ехали бы на телегах, радуясь прогулке и не опасаясь нападения. Потому что гномы создавали бы массу самых разнообразных вещей — но среди них не было оружия. Конечно, всё это могло быть — только если не было бы вас… Вы вносите в мир зло, боль и хаос — ради одного лишнего нуля на счёте…
— Да кто ты такой! — Тонг вскочил, зло глядя на собеседника. — Ты заступаешься за быдло! Я слышал, в одном мире аристократы пожертвовали собой, пытаясь сделать мир лучше — их там просто расстреляли из пушек! В нашем будет тоже самое с любым, кто попытается изменить порядок вещей! Уж поверь — лучшее оружие, создаваемое всеми мастерами, мы всегда оставляем для собственных нужд!
Хранитель прикрыл глаза — и вспомнил:
Снег. Он падал мелкой крупой, взлетал под порывами ветра, оседая на белых лицах. Мундиры — разных полков, разных чинов; многие одели сюда именно их — свои мундиры, полные наград — боевых, не парадных. Они шли умирать — за свои идеи, за возможность если не изменить, то что-то сказать; своим друзьям — и потомкам. Напротив стояли ряды солдат — таких же, как и те, что бежали за ними в самых разных сражениях, всегда готовые умирать вместе с ними, сочувствующие им — однако не способные ослушаться приказа. Слишком сильно было в них вбито уважение к власть держащим; вколочено накрепко — отцом с матерью, потом священниками, а затем и офицерами — такими же, как и они. Да и те, кто стоял на площади, не раз внушали в своих солдат такую простую истину — действовать, не раздумывая, потому что лишний миг раздумий на воине делает из хорошего солдата — плохого, мёртвого солдата… Потому и были бледны лица людей в мундирах — они шли не говорить, а умирать. Рядом стояли их товарищи в штацком — они понимали меньше, однако, глядя на направленные на них жерла пушек, и они не отступили — просто потому, что умереть иногда гораздо проще, чем изменить своим идеалам… А снег всё падал, неторопливо засыпая стоящие шеренги людей, одни из которых были готовы умереть по приказу, за интересы правителей и купцов, считающих простой народ «быдлом», другие — просто за свои идеи, и потому невооружённых…
— Вы правы. Такие, как вы, существуете только за счёт других — и никогда не отдадите своих позиций без боя. Но кто вам сказал, что бой может вестись только оружием?
Элан вздохнул и неторопливо направился к выходу. Вслед ему донеслись вполне вежливые слова:
— Всего доброго. Надеюсь, мы ещё увидимся…
— Ты его здорово разозлил. Нам лучше сейчас же линять из города.
— Ничего, кристальный пепел, ночи сейчас не холодные, а я умудрился плотно поесть перед дорогой.
— Зато не закупил припасов. Сколько мы будем искать гномов? По дорогам то уже не пойдёшь!
— Зачем? Я и так чувствую, где примерно в горах есть выходы руд — по расположению отрогов, по колебанию почвы под ногами. Не точно — однако направление могу задать уже сейчас. А там если не главный вход, то шахтёрские выработки будут наверняка.
Ночь застала их под густыми лапами широкой сосны, почти ничем не отличающейся от земной. Только шишки на покрытых зелеными иголками ветках были в несколько раз больше, и цвета их колебались от светло зеленого до голубого, отчего деревья приобретали праздничный, нарядный вид — словно кто-то разбросал по всему лесу множество симпатичных игрушек.
Забравшись на мягкую хвою, Элан зарылся поглубже в сухие иголки, с тоской вспоминая о пушистой шкуре зверя; несмотря на бодрые заверения, ночами он начал мёрзнуть — сказывалась близость гор. Вечерний туман клубился между деревьями, холодными влажными лапами забираясь под одежду. Изделие эльфийских мастеров пока держало тепло, однако промозглая влажность леденила ноги, заставляя сворачиваться клубком, мечтая о горящем камине и тёплом одеяле.
— Мёрзнешь? — Меч, как всегда, ехидничал. — Нужно было не отцов города злить, а припасы для путешествия закупать, благо финансы ещё позволяли. Вполне хватило бы на тёплое одеяло, да и отряды егерей не рыскали, высматривая гордого аристократа, решившего вставлять палки в колёса местным воротилам.
— Извини. — Элан не испытывал ни малейшего раскаяния, однако чувствовал потребность поговорить. — Не знаю почему, но я начал испытывать сильнейшие приступы гнева, во время которых с трудом могу себя контролировать. Мне кажется, ещё немного — и я словно взорвусь изнутри, стану кем — то другим — более страшным, более жестоким. Не злым, а каким-то… холодно-отстранённым, взвешивающим мелкие слабости людей как повод для их уничтожения.
— Это дракон. Ваши эмоции перемешиваются в моменты сильных потрясений, создавая малое единение — ещё один признак того, что мы на правильном пути. Не подавляй его, однако научись контролировать. Гнев дракона, правильно используемый — одна из наиболее мощных психосоматических сил хранителя. Впрочем, в этом ты ещё сможешь убедиться в дальнейшем, а пока… Хочешь вновь обрасти?
— О чём ты?
— О волчьей шкуре. Эльфы помогли тебе совершить превращение — однако это не значит, что ты не способен на него самостоятельно.
— Но я не эльф и вряд ли смогу когда-нибудь так же полно познать магию природы… Для этого нужно стать её частью!
— Магия, магия… Под этот разряд огромной кучей отбросов невежественные люди сваливают всё то, что им непонятно, не желая идти путём познания. Всё проще: свой зверь живёт в каждом. Не всегда он может жить самостоятельной жизнью и мелькать при свете луны тёмным призраком между деревьев — зато тем гуще тени, отбрасываемые им на натуру человека. Самый страшный враг — непознанный, а то и просто непредставляемый себе. Эльфы и в своих экзаменах остались верны себе, подарив тебе прекрасную возможность познать своё второе «Я». Ты почувствовал своего зверя — и понял, что ваши желания, хоть в чём-то и похожи, но разные; и твои — сильнее. Иными словами, человека в тебе больше, чем зверя — а значит, ты способен его контролировать, даже когда бегаешь на четырёх лапах.
— А что, бывает иначе?
Меч ухмыльнулся.
— Ты никогда не встречал людей, внешне вполне ухоженных и благополучных, устроивших свою жизнь сладко и комфортно, достигших высокого положения — однако равнодушно смотрящих на страдания других людей и способных перешагнуть через всё человеческое, что есть в собственной душе? В таких перевёртышах внешность осталось человеческой — а вот душа поросла шерстью. Причём это необратимо — зверь победил человека, и теперь царствует в его теле, заставляя его служить собственным желаниям. Таких нужно изолировать, или, проще того, усыплять — а вы ими восхищаетесь и подражаете.
Элан хотел возразить, однако вспомнил светлый, роскошный банк — и красивое, располагающее к себе лицо сотрудника: «мы работаем, что бы сделать вашу жизнь проще… У нас самые низкие проценты…» Взяв деньги на похороны матери, он за год вернул почти всю сумму — и узнал, что она растворилась в банковских процентах, счетах за услуги, за пользование карточкой и тому подобных «мелочах», так и не погасив основного долга. Так началось его рабство… Какая душа была у человека, придумавшего и воплотившего в жизнь такую систему? Человеческая?