Страница 43 из 45
— Ага, — кивнул. — И где ж он лежит? Ты погоди, я сбегаю за фонарём и проведу. Хотя время, скажем прямо, ты выбрала не самое удачное. Но… понимаю, я за эти годы всякого насмотрелся и наслушался. Недавно?.. Родные хоть остались?
Говорил он с этаким рутинным сочувствием, даже без особого любопытства. Просто человеку ночью на дежурстве скучно, а тут оказия.
— Вы не поняли, — вежливо сказала Марта. — Мой отец работает на ночной смене, у господина Гиппеля.
Старичок замер на полпути к двери, обернулся.
— Ах, — произнёс, — в этом смысле.
Он покашлял, с пристальным вниманием разглядывая носки своих ботинок.
— Тогда тебе прямо по аллейке, знаешь, где часовня и старые склепы? Не заблудишься, они там скоро займутся очередной решёткой, увидишь и услышишь. Фонарь дать?
— Спасибо, — сказала Марта, — я без фонаря.
Возле старых склепов — она это видела даже отсюда — горели огни. Переносные лампы на высоких штативах, как выяснилось, когда Марта подошла поближе.
Вдоль забора стояли ещё не крашенные решётки. Узкие, в размер двери.
Несколько человек в оранжевых спецовках как раз тащили одну такую к распахнутому склепу. Отец Марты стоял у входа и руководил. Рядом расхаживал Гиппель, с кем-то ругался по телефону.
— Да плевать, — взмахивал он локтём, — и на планы, и на распоряжения. «Что в моих силах», ага. Так над временем и пространством я не властен, не сложилось как-то, знаете. Откуда я вам возьму?.. Кого? Куда?! Вот именно туда себе пусть и засунут. Тут с подвисшими бы разобраться. А нет мест, господин Гёррес, и так уплотняю по максимуму. Пусть в другой какой-нибудь… да плевать, год назад находили… Ах, поменялась политика, новые директивы? Их пусть тоже, туда же… мы тут эти самые директивы оценили и распробовали. Вам самому количество несчастных случаев по городу за последнюю неделю ни о чём?.. Я откуда?!.. Так они ж потом куда, по-вашему, попадают? А вы мне про места. Ага. Именно! Вот прямо сейчас, ударными темпами и готовим. Чтоб хотя бы по лампочке людям, матрасы какие-нибудь… ну да, людям, а кто ж они, по-вашему? В общем, скажите там мэру — а надо будет, я и сам, не из пугливых, ничего, — скажите, чтобы там даже не думали. Пускай разворачивают и двигают в Истомль или Урочинск… Уже? Ну, я не знаю, в другие города, не моё дело разбираться с перевозками…
Отец между тем заметил её. Вскинул брови, махнул рукой рабочим, чтобы справлялись без него.
— Марта? Что-то случилось?
— Нам нужно поговорить, — сказала она. — Это важно.
Отец оглянулся на Гиппеля, тот кивнул, мол, всё в порядке, идите, разговаривайте.
Они отошли подальше от склепов, чтобы не перекрикивать шум, там как раз включили сварочный аппарат.
— Это насчёт Элизы. Я видела её вечером… её руки. Пап, надо ей помочь. Нельзя так. Может, ты на неё сердишься, ну, за Будару, только это совсем скверно. Даже я её простила… хотя она ехидна, конечно, та ещё.
— Не переживай, — сказал он спокойно. — Это было первые несколько дней. Пока яблоки не начали действовать.
— Яблоки? При чём тут яблоки? Я говорю про Будару! Он мстит ей! А яблоки так, для отвода глаз.
Отец покачал головой:
— Без яблок, Марта, всё было бы намного хуже. И он помогает их достать. По городу было распределение, на вернувшихся, но ты же знаешь, как это бывает: воруют, перепродают втридорога… А Будара достал и приносит, бесплатно. Элиза его попросила, объяснила, в чём дело.
— Так это для неё? Она где-то подхватила проклятие? А яблоки — типа молодильные, сдерживают эту гадость? Поэтому ранки так плохо зарастают? Вот почему пятна на белье, на кресле и на покрывале в гостиной?
— Нет, — сказал отец. — Не поэтому. Пятна из-за меня, Марта. Просто пуля прошла насквозь.
Странно, удивилась Марта, наверное, он устал. Заговаривается. При чём тут какая-то пуля?
— Думаю, — пояснил отец, — по крайней мере, пятна со временем пройдут. Запах же прошёл.
— Какой запах? Что ты выдумываешь?!
— Пороховой запах. Он долго не проходил, я боялся, что это навсегда… хотя тут уже и не знаешь, что такое «навсегда». В общем-то, поверь, всё выглядит не так страшно, как себе представлял. Со снами я умею справляться, спасибо предыдущей войне. С голодом сложнее, но Будара помогает и помогать будет, выхода у него нет. Он ведь любит Элизу. А ты… ты теперь взрослая, Марта. Плохо, что всё так… но я по крайней мере с вами.
Она потрясла головой. Их тут спаивают чем-то? Дают драковуху за сверхурочные? Что за бред он несёт?!
— Главное, что ты должна помнить: я никогда не причиню тебе вреда, ни малейшего. Считай, я просто вернулся с болезнью. С хронической болезнью. Я и сам пока не очень понимаю, чего ждать дальше, мне сказали, такое случилось впервые за многие годы, у местных врачей просто нет опыта. Мне повезло, Марта. По сути, нам всем очень повезло.
— Я не верю, — сказала она тихо. — Почему пуля? Зачем пуля? Откуда могла взяться пуля?! Ты же ехал работать водителем, папа! Обычным водителем!
— Официально всё так. Когда едут туда, говорят, что на заработки. Водителями. Строителями. Механиками. Кем угодно. И поэтому, когда возвращаются с ранениями, это — производственные травмы.
— То есть, ты не знал, чем будешь заниматься?
Он рассмеялся механическим, пустым смехом. Как радиоприёмник, если бы тот умел смеяться.
— Конечно, знал. И Элиза знала. Да многие здесь знают, такого не утаишь. Но это такая хитрость, понимаешь. Приём, финт. Официально мы не вмешиваемся. Нас вообще там нет — официально.
Марта почему-то вспомнила, как странно разговаривала с ней сегодня бабушка Дорота. И эти её долгие паузы перед ответами на самые обычные вопросы…
— То есть, — сказала Марта, — ты воевал за рекой. Не просто водил машины. Стрелял. Ты стрелял, папа?
Он развёл руками. Теперь Марта заметила пятнышко у него на груди, слева. Крошечное, но ещё вечером, когда сидели за столом, рубашка была чистая.
— В меня стреляли, я стрелял. Обычно мне везло, я вообще везучий. И реакция у меня хорошая. Но один раз, видишь, подвела.
— То есть, ты… они… Тебя что… убили?
Он улыбнулся шире.
«Финт», вспомнила Марта. «Приём». «Хитрость».
— Нельзя, — сказал отец, — убить тех, кого там официально не было. Есть силы более могущественные, чем пуля. Чем сама смерть.
Он шагнул к ней, протянул руку:
— Вот, проверь сама, не бойся. Температура у меня чуть ниже, чем у обычного человека, мне не обязательно дышать, но во всём остальном — это я. Ничего не изменилось, Марта. По сути — ничего.
— Ты стрелял, — сказал кто-то чужой её голосом. — Ты был там и стрелял. В людей.
— В псоглавцев, Марта! Они не люди. Если бы ты только видела!..
— В людей, — сухо повторил этот кто-то чужой. — В маминых соотечественников. В тех, кто живёт рядом с бабушкой Доротой. Может, и в бабушку Дороту? Если бы тебе попалась бабушка Дорота, ты бы стрелял и в неё? Если бы тебе за это заплатили? Если бы это были по-настоящему большие деньги — ты бы выстрелил?
Он, кажется, что-то пытался сказать, но Марта не слушала.
— Это очень смешной трюк, папа. Бросить нас на полгода и уехать типа на заработки. За большими деньгами, а? Наверное же, ради меня и Элизы? Слушай, а в скольких надо было выстрелить, чтобы я в следующем году училась в универе? Может, мне тоже?.. Съезжу, заработаю сама. За лето, на каникулах? Я пока не умею — так ты мне покажешь. И Элизу с собой возьмём: семейный бизнес, знай наших! Заодно проведаем бабушку Дороту. Ну что, что ты молчишь?! Ты же мёртвый, а не немой! Давай, скажи что-нибудь, давай, давай, давай!..
Он всё-таки шагнул и обнял её, кажется, продолжая что-то говорить. Просто она не слышала.
Но и не пыталась оттолкнуть. Стояла так пару мгновений, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прорвалось наружу то, что разрывало её изнутри.
Не слёзы, нет. И не стыд.
Слепая, белоснежная ярость, желание сделать ему больно — точнее, вернуть ту боль, которую он причинил сейчас ей.