Страница 4 из 22
Так что слово это — «репатриация» знакомо мне чуть ли не с пеленок. Зачем-то бог познакомил меня с этим словом так рано — значит ли это, что моя эмиграция была предопределена еще до моего рождения?
Весь город недоумевал, за каким эти идиоты вернулись? Судя по их внешнему виду, загнивание капитализма курировали гениальные художники-оформители. Ходил тогда такой анекдот: да, капитализм гниет, но как он при этом красиво выглядит и вкусно пахнет!
Школы не справлялись с растущими потоками учеников, и я стала учиться во вторую смену, которая заканчивалась позже, чем мамин рабочий день. Уроки я теперь делала утром и дома. Времени на детскую жизнь не оставалось совершенно: с утра — уроки, потом дорога в город, в школу, потом уроки в школе и обратная дорога, а часа через полтора — спать.
Возникла проблема письменного стола, для которого в нашей халупе просто не было места. Выход нашла бабушка — мой неизменный ангел-хранитель. На кровать она положила большой лист фанеры, я села перед ним на низкую табуреточку — и проблема была решена.
Но все равно жить так было невозможно. В мокрые холодные дни, когда нельзя было играть или читать (чем я занималась гораздо чаще, чем играми) на улице, я проводила, забравшись с ногами на бабушкину постель и, закутавшись в старинный шарф из кенгуровой шерсти, читала и перечитывала книги, в которых у меня никогда недостатка не было. Образ жизни создает характер — «бытие определяет сознание». Я не умела играть с игрушками, потому что в доме не было для них места, я знала только то, что называется « подвижными играми» — в результате стала спортсменкой и получила разряды по нескольким видам спорта. Я не умею долго сидеть на стуле, предпочитая забраться с ногами на диван или кресло и ненавижу вторые смены, считая, что вечером полагается отдыхать, а работать нужно с утра.
Каждый год ездили мы с бабушкой в Москву, и однажды она там опустила письмо для маршала Малиновского в почтовый ящик минобороны.
Насколько я помню, в письме она написала, что дом в Киеве был разбомблен, что муж и сын погибли на фронте, что внучка была при смерти и пришлось везти ее на юг для спасения ее жизни, что дочь — мать девочки больна, а еще ведь есть сын-подросток, и что делать в такой ситуации, когда дочь работает в военной организации, а жить негде.
Через полгода мы получили половину финского дома в военном городке батальона связи и летного полка, только что выведенного из ГДР в рамках одностороннего сокращения рядов Советской армии.
Этот случай навел взрослых на мысль, что письма проходят проверку и что из республики не выпускают письма, адресованные в московские инстанции.
Мы не раз еще с бабушкой возили в Москву разные прошения разных людей, и потому я знала, где находится приемная Верховного Совета, где — то или иное министерство. Советский человек, не имея сил перепрыгнуть через закон, научился его объезжать на кривой козе, как и полагается делать, если сам закон — кривой.
Глава 4.
Бабушка сказала: "Хрущев приезжает ".
Она любила его. Работала в молодости у него в ночном секретариате, потому что у Сталина была бессонница, и начальству тоже приходилось сидеть по ночам в своих кабинетах.
Город лицемерно наводил марафет перед приездом главного ниспровергателя главного кумира. Со времени двадцатого съезда прошло уже несколько лет, но Грузия так и не смогла простить Хрущу — как его здесь называли — обиды. И ведь что странно: Сталин от своей национальности открещивался, ни за что не хотел быть грузином, родная его земля претерпела от него не меньше, чем весь Союз, а земляки все равно его уважали, и не было в Грузии автобуса и грузовика, чья кабина не была бы украшена портретом этого манкурта.
В Батуми при входе на приморский бульвар стоял огромный памятник ему, который однажды ночью таинственным образом исчез, уступив место миленькому цветничку. Но это было сделано только для вида, потому что мелкие и не такие заметные памятники и памятнички благополучно остались на своих местах, как, например, небольшой бронзовый памятник в саду гостиницы «Интурист». Таким образом, хитрые грузины и распоряжение центра выполнили, и весь мир оповестили, как именно они относятся к этому распоряжению. В убранстве магазинных витрин перед революционными праздниками тоже обязательно присутствовал бюст отца народов — белый гипсовый или крашеный серебрянкой.
И тут случился визит Хруща…
Вот как мы, дети, могли не знать и не слышать взрослых разговоров на политические темы? Квартирный вопрос — квартирным вопросом, но если в витрине магазина стоит статуя, которую, вроде бы, запретили выставлять, да еще и в окружении сияющих лампочек, то, естественно, дети начинали приставать к родителям за разъяснениями столь загадочного явления. Недреманное око центра оказалось все-таки менее всевидящим, чем был, в свое время, вечно не спящий вождь, и потому на Кавказе кое-какая свобода слова имела место быть, а потому мы росли без идеологии в мозгах, как ни пытались нам ее туда внедрить…
Все— таки родителей мы любили больше школы и верить предпочитали им.
Но, так или иначе, а Хрущ приезжал, и уже стало известно, что командир батальона связи майор Уманец должен обеспечить явку на встречу главы государства какого-то количества людей.
Бабушка сказала: «Я поехать не могу, с кем я Кольку оставлю, а ты поезжай, хоть увидишь его живьем». Я поехала.
Повезли народ на крытом грузовике многофункционального назначения. В учебное время с утра он отвозил нас в школу.
Потом он возил солдат — на стрельбище или по другим каким надобностям, привозил нас домой после уроков, возил батальонных дам в цирк и на концерты, когда женсовет устраивал культпоход.
И вот теперь вез нас на встречу главного лица страны.
В Батуми есть площадь, которая в те времена, как и тысячи подобных ей площадей, носила, конечно же, имя Ленина. Памятник ему на ней тоже наличествовал, а как же! Возле этого памятника меня принимали в пионеры. Напротив памятника на другой стороне площади стоял уродливый, выкрашенный розовой краской, с пузатыми белыми колоннами Клуб моряков. Теперь его уже нет, а стоит там, непонятно с какой радости, жилой точечный дом, еще более уродливый, обыкновенный панельный урод, который абсолютно не вписывается в абрис площади и торчит гнилым зубом, весь в ржавых потеках от постоянной батумской сырости. Но тогда его еще не было.
Огромная толпа роилась на площади, клубилась, галдела и ждала. Встреча была назначена на утро, все пришли вовремя, лишь главное действующее лицо задерживалось, да и то сказать, начальство никогда не опаздывает, оно, вот именно, задерживается.
Не один раз в жизни приходилось мне участвовать в подобных встречах, и навсегда осталось загадкой, для чего организаторы сгоняли людей в места встреч задолго до реального времени. Истомленные и раздраженные тупым ожиданием, люди гораздо менее артистично изображали неземную радость от появления на горизонте того или иного деятеля. Только космонавтов встречали, искренне радуясь. А я, например, всегда была злыдней и возненавидела лютой ненавистью несчастного Тодора Живкова — когдатошнего хозяина Болгарии — за то, что он имел наглость припереться в Москву, аккурат, в день моего рождения, да на пять часов позже, так что гостям я смогла предложить только бутерброды и испорченное настроение.
Хрущ запаздывал, и толпа принялась развлекаться. Дети перезнакомились и началась беготня — ловитки, третий лишний и даже прятки. Все уже были голодны, и продавцы пирожков и мороженого имели бешеный успех. Наши соседи, которые обещали бабушке присмотреть за мной, купили и мне пару пирожков с рисом, которые показались мне необыкновенно вкусными, хотя в обычной жизни я рис в рот не брала.
Как там, у Булгакова? Шел пятый час казни…
Вдруг по площади промчалась милицейская машина, за ней мотоцикл, целая вереница автомобилей, небольшая пауза — и показался кортеж. В центре его медленно полз огромный открытый ЗиС, а в нем стоял толстый лысый человек в летнем чесучовом костюме и вышитой украинской рубахе.