Дети Гамельна. Ярчуки

— Постой. Хватятся же уса. А кто виноват — мы виноваты. Помяни мое слово – вздёрнут или порубят.

— Так уж и порубят, — усомнился гишпанец. – На что нам его ус? Это ж не кошель со злотыми. Сам потерял. Нечего напиваться как свинья. Здесь не Варшава со всякими благородными фокусами.

— Где ус?! Надо его хоть рядом с хозяином положить.

— Нет уса. Мы бал-ов-ал-ись! – вдруг призналась Хеленка и икнула.

— Вовсе одурела, — прошептал Хома и мельком глянул на сотоварища. – А это что?!

— Опять-то что «что»? – поморщился кобельер, бросая на ясновельможного певца мокрое полотенце.

— Это что?! – процедил Хома, вытягивая из-за кушака пистоль…

На голове гишпанца, меж подсушенных, но все одно облипших волосьев, торчали два выроста. Не шибко громадных, на бородавки похожих, но всё ж явно поболее и очевидно костяных. Да еще этак ровно-ровно посаженых… От же, мать его пёсья курица! Да никакой он не гишпанец, и даже не кацап, а вообще явный чёрт! Вот оно и рыло поросячьим пятаком очень доказательно проявилось!

— Ты чего? – заволновался поддельный гишпанец, норовя отвернуть носяру от пистолетного ствола.

— А то! Чёрт в товарищи казаку подстраивается?! Да не бывать такому, хоть как меня соблазняй.

— Да нахрен ты мне сдался! – выпучил глаза проклятый Анчес. – Вон она, соблазнительница твоя, мадерой икается. Пистоль убери! Нашёл каким манером возмущенье проявлять.

— Да я… — Хома взвёл курок – я на чёрта и самую богатую пулю не пожалею! Пристроился он! Да был бы чёрт, а то так, чертовство замызганное.

— Да я вообще не чёрт! Пистоль отверни!

— Тю, не чёрт он?! А рога?!

— Что рога? – Анчес пощупал свои выросты. – Ну, рога. Что ж, только у чертей рога? А еще образованный вроде человек, грамоту он знает…

— Да как же не черт, если вылитый чёрт! Побожись… то есть покажи, что хвоста нет.

— Что - хвост? Вон, у каждого кочета хвост, это вообще не доказательство!

— А ты покажи, покажи!

— Не покажу. Во-первых, перед мужчинами не заголяюсь, во-вторых, проклятая ведьма такого пинка подарила, что распухло всё. Ранимая часть…

— Значит, есть хвост, — потерянно пробормотал Хома. – Выходит, я хвостатого чёрта за товарища считал.

— Да что вы мелочные такие, — обиделся кобельер. – Хвост, рога… У тебя вон зубы лошадиные, так я ж тебя за мерина не считаю. Образованный человек, башкой подумай: у чертей на ногах что? Ко-пы-та! У меня копыта есть?

Тут не врал верткий гишпанец – копыт у него не имелось. В сапогах ступни крепкие, мозолистые, но всегда мытые – ведьма дурных портяночных запахов не любила. Может, морок на ногах? Очень даже легко! Или такая порода бескопытная? Специально для введения в смущение выведенная?..

— А что, чертей с человечьими ногами вообще не бывает? – неуверенно уточнил Хома.

— Не бывает, — подтвердила, покачиваясь, Хеленка. – Какой же он чёрт, если он… Ой…

Панночку согнуло вдвое и из неё изверглись остатки мадеры и иных славных яств.

— Вот! Довыпытывался, иезуитская рожа! – зашипел Анчес, подхватывая страдалицу под локотки. – Ты меня еще на костер посади, катский вояка! Сам живодёр, клейма некуда ставить, а допросы допрашивает. Глянь, что наделал – уж и груздочки вышмякнулись…

Панночке наскоро вытерли личико и поволокли прочь из светлицы. Может, оно и к лучшему – ежели пана Тадзеуша в этаком загаженном хлеву найдут, про сгинувший с ясновельможного лика ус, вопросов куда меньше будет.

Не успели ведьминские слуги сквозь шинок проскочить, как на улице истошно заорали:

— Пан Лащинский, воинство поднимайте! Беда! Бесы с погоста набежали, город жгут и баб валяют!

Глава 9.  О ненадежностях описаний, означенных приречными бестиариями

Истинное наслаждение глянуть с середины Днепра на его роскошнейшие берега, обвести вольным взглядом те зелёные горы, что сложены из густо поросших лесом обрывов, и те необъятные луга, что смыкаются с небесами, выше и пронзительнее коих не бывает на земле. Неспешно и величаво влечёт свои воды  мудрый седой Днепр, и так же медлительно и царственно лениво проистекают дни того  жаркого и изобильного месяца, что в иных местах зовется именем полузабытого древнего императора, так славно сыгравшего комедию своей жизни, а в здешних краях, простодушных и добродетельных, наивно и чистосердечно наречен – серпнем.

Нагревало высокое солнце брусья и бревна настила, пахло дегтем и рыбою, гулял над водой мягкий речной ветерок, утешающе журчала, искрилась вода под длинными вёслами. Ни о чем дурном в этот летний час людям не думалось, и думаться не могло...

***

Навалившись животом на брус, что предохранял неосторожных от падения в воду, Мирослав потягивал трубку, смотрел на удалявшийся берег. Капитану хотелось ругаться. Из-за всех похоронных хлопот отчалили охотники хорошо после полудня. И глядя, как медленно ворочают тяжёлые весла паромщики, было понятно, что приставать доведется в полутёмках. Если не в темноте…

На пароме, что представлял собою прямоугольный плот, примерно шагов тридцать в длину и десять в ширину, с чуть нарощенными бортами, было тесно. Банда, хоть и осталось от неё всего восемь человек, заняла большую часть. Лошади же, вьюки…

Одно радовало – паромщики о дукатах и не заикнулись. И вообще от платы и разговоров отказались, указав молча, куда коней лучше поставить. Да и грозный «атамано-гетьман» со своими реестровыми выряженными к отплытию так и не явился. Видать, хмурый запорог, что так своего имени и не назвал, намекнул, что лучше не лезть к хлопцам понапрасну.

Мирослав выбил пепел в реку, повернулся, прислонившись к брусу теперь уже спиной. Прислушался к беседе, что на неспешно текла пароме.

Кроме охотников, на пароме было ещё с десяток посполитых с маслаками, да четверо реестровых с повозкой. Посполитые оглядывались тревожно, свои «алебарды» в тряпье кутали. Оружия сделанного из того, что под руку подвернётся, Мирослав видел много. Сам пару раз колья на костре обжигал. Но вот чтобы челюсти конские да коровьи к древку вязать, и всерьёз думать, что супротив крылачей такая придумка сгодится… Шибко в Бога верить надо!

Казаки же, сперва на шумную и похмельную банду посматривали с недоверием, руки от пистолей не убирая. Но потом раззнакомились, разговорились, дорога-то долгая, скучная – гляди себе, как волны о борт плюхают, да впереди берег близится еле-еле…

Попутчики оказались Лисянского полка, того, где наказным гетманом Кривонос[66] был, который, оказывается, помер два года как. А Мирослав, наслышанный от пары знакомых о полковнике, всё его живым считал. И Хмелю в первейшие подручные прикидывал. Ну не первое в жизни разочарование, и не последнее. В следующий раз надо будет четче обстановку прикинуть, а то мало ли что как повернется...

Везли хлопцы всякий огневой припас. Куда и кому, прямо не сказали. Зато бочонок пороху «утеряли» с удовольствием. Добавив свинца и полсотни пыжей. На вопрос, не взгромоздят ли их за такую растрату сракой на кол, отмахнулись. Мы же, мол, тебя, добрый человек, с бабами спать не учим?..

Менялись на «змеесултана», которого Мирослав выкинуть хотел, снеся вонючейший мешок на помойку, на поживу бродячим собакам. Один хрен, ни продать, ни к чему доброму приспособить не выходило. Была у коварного Литвина мысля: выкрасть хама-«атамана», да вложив его змеиной башке промеж зубов, сверху пристукнуть. В жирнючего наглеца клыки как в масло войдут. То-то шуму и крику будет! Мол, коварные ляхи чернокнижным колдунством справного казака погубили, лыцаря степового жизни лишили!

Неожиданный обмен провернул Угальде, в котором после вчерашней ночи пробудился  не только знаток местного наречья, но и торгаш. Помогло, конечно, еще и то, что двое из реестровых, в свое время, вдоволь по Европам пошатались и испанца неплохо разумели. Ну и понимали, что такой трохфей заохотить – большой редкости везение. А за черепушку любой шляхтич серебром по весу отсыпет. У них-то, гонор поперек разума бежит…