Страница 22 из 30
Забыв с перепугу имя-отчество учителя, Самец и Самочка слезливо повторяли: «Не надо, дяденька… Дяденька, не надо…» А весь класс трясся от смеха.
С этим учителем произошла еще одна незабываемая история.
Перед одним из уроков нам объявили, что наш учитель физики за выслугу лет награжден орденом «Знак почета».
Когда физик вошел в класс, мы встретили его бурными аплодисментами и овацией.
Учитель, на лацкане пиджака которого красовался орден, искренне растрогался.
Весь урок он рассказывал нам, где, когда, кто и как вручал ему орден. На это ушло все время урока.
Следующий урок физики начался тоже с аплодисментов и овации. Физик попытался успокоить класс, но ему объяснили, что на прошлом уроке в классе не все ученики присутствовали, а теперь все в сборе и хотят еще раз услышать историю вручения ордена. Польщенный физик сдался и повторил всю историю до самого звонка.
А вот когда и третий урок начался с аплодисментов и овации, учитель, осознав подвох, пришел в ярость и выскочил из класса, хлопнув дверью.
Через некоторое время в классе появилась наша Антонина Николаевна и, объявив нам, что мы «жалкие, ничтожные людишки», добавила, что мы довели физика до слез, потому что он, когда бежал из нашего класса в учительскую, потерял орден.
Мы всем классом бросились искать и обнаружили учительскую награду где-то в углу, у стены, с краю лестничной ступеньки. За что были прощены, и дальнейшие уроки физики проходили нормально, с нередкими повторениями «умен, как дядя Семен».
Вообще, классу иногда удавалось воплощать на уроках одну хитрую затею. Жертвой становилась наша классная руководительница, учитель литературы Антонина Николаевна.
Митя Урнов, он же Лошадь, рос в семье профессора Михаила Васильевича Урнова, литературоведа и известного переводчика английской художественной литературы. В литературном плане Митя смолоду был хорошо эрудирован.
Если урок литературы требовалось сорвать, то в действие включалась Митина эрудиция. Он поднимал руку в самом начале урока и задавал Антонине Николаевне какой-нибудь заковыристый вопрос по какой-нибудь запутанной литературной проблеме.
Наша учительница по литературе не очень-то разбиралась в проблемах, выходящих за рамки школьной программы. Она начинала путаться, отвечая на вопросы своего ученика, щеки ее начинали пылать неестественным румянцем, а Митя наизусть сыпал цитатами, чем только усугублял ее неловкость. В такой незапланированный дискуссии проходило все время до звонка.
И кто не готовил домашнее задание, могли быть совершенно спокойны.
Одного из наших одноклассников звали Витя Сапунов. У него первого в классе появились очки в роговой оправе, прорезался бас, и выглядел он старше своих ровесников. За ним закрепилось прозвище «Папа» и числились два неповторимых «подвига».
На дорожке от улицы к школе, очевидно, когда-то был забор с металлическими решетчатыми воротами. Забор снесли, а ворота почему-то остались. Створы ворот косо висели на покосившихся столбах-трубах. Когда дорожку заасфальтировали, то эти покосившиеся створы нижней частью ушли в асфальт. Между их кривыми рамами тютелька-в-тютельку проходил велосипедный руль. Так вот, Витя Сапунов, не снижая скорости, проскакивал через этот узкий пролет на велосипеде. Это во-первых. А во-вторых, однажды, подойдя к школе, Витя увидел, как на ее крыльце подпрыгивает шустрый воробей. Снял кепку, метнул ее и — представьте — воробья этого накрыл.
Когда мы с Гладковым, окончив семилетку, ушли из нашей школы — Гладков в химический техникум, я в школу художественную, — «племя Пиликана» прекратило свое существование. Началась новая игра во всевластие «Папы». Всевластие заключалось в том, что Коля Копченов, по прозвищу Кёка, писал от имени Папы приказы по классу, а Папа эти приказы удостоверял, приложив палец, испачканный чернилами.
Например, приказ о публичном наказании волейбольной команды нашего класса, проигравшей на школьных соревнованиях. Наказание сводилось к загибанию «салазок». Каждого из шести проигравших поочередно на переменке положили на спину на учительский стол, загнули ноги так, что коленки касались ушей, и Папа лично дал «оттяжку», т. е. расслабленной рукой сверху вниз нанес удар по заднице провинившегося.
Унизительно, больно и поучительно. Ничего не поделаешь, такие вот нравы, школа-то мужская.
Было еще одно дикое развлечение: тетрадный листок складывался в бумажного «голубя». Узкий бумажный носик обмакивался в чернильницу и пускался в полет над партами. Это могло происходить во время урока, когда класс корпел над какой-нибудь контрольной. Естественно, бумажная «птичка» совершенно непредсказуемо снижалась на кого-нибудь из учеников. Урон, причиненный чернильным носиком, очевиден. Бумажный голубь назывался «птица Рух» — что-то из индийских сказок. Такая птичка запускалась, если учитель на несколько минут выходил из класса. Звучал предупреждающий клич: «Птица Рух поднимет дух!» — и, если успеешь, можно было изготовиться к обороне.
Об этих нововведениях мы с Гладковым узнавали, когда приходили навещать в школе наших бывших одноклассников.
Очень не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто мы, ученики нашей мужской школы, были сборищем подростков, всегда настроенных устраивать какие-то безобразия.
Вовсе нет. В классе было два или три человека, упорно пробовавших себя в искусстве стихосложения. Олег Тихомиров, он же Снейк, склонялся к написанию прозы и впоследствии стал детским писателем. Гена Гладков, сын высокопрофессионального музыканта-исполнителя, уже в шестом классе стал знакомить нас с сочиненной им музыкой. При этом он уверенно играл на различных музыкальных инструментах: на рояле, аккордеоне, гитаре. Я и Олег Ряшенцев — Мани — постоянно рисовали, часто на уроках, украдкой, шаржированные портреты своих одноклассников и учителей, сценки из нашей школьной жизни. Еще мне нравилось в рисунках, тоже шаржированно, передавать свои впечатления от разных исторических событий, как бы иллюстрируя услышанное на уроках по истории. Митя Урнов приобщал нас к мировой классической литературе. Делал это исключительно наглядно.
В школе был актовый зал. В довольно просторной комнате часть помещения занимал невысокий сценический помост. Был и занавес, раскрывать и задергивать который надо было, протаскивая вдоль сцены руками.
Перед сценой умещались четыре или пять рядов тесно поставленных стульев.
Вот на этой самой сцене Митя Урнов впервые выступил перед нами в инсценировке «Холстомера» Льва Толстого. Самой был не только автором инсценировки, но и единственным исполнителем, если не считать Гладкова, который по ходу представления время от времени проигрывал какие-то русские мелодии на старом, дребезжащем пианино, постоянно стоящем на сцене.
В этом представлении Митя выступал от имени очеловеченной писателем лошади — Холстомера, полностью подтвердив свое школьное прозвище. Холстомер исполнителя был уже стар, что подчеркивалось в его одежде: ветхая растянутая шерстяная кофта, растоптанные, ободранные туфли, что-то вроде академической шапочки на голове. Лицо было загримировано клочковатой сивой бородой.
Прошли годы, но эмоциональное впечатление от этого представления незабываемо. На волне безусловного успеха Митя решил потрясти нас, воплотив на этой же сцене финальный монолог Отелло из одноименной пьесы Шекспира.
Наша Антонина Николаевна решила, что будет вполне уместно пригласить на это новое представление девочек из параллельного класса соседней женской школы.
В общем, намечалось что-то небывалое. Но все мероприятие чуть не сорвалось.
Для воплощения шекспировских страстей требовалась Дездемона, которую в финале Отелло должен был душить. А вот исполнять роль Дездемоны все в нашем классе категорически отказывались. Наконец Мите все-таки удалось уговорить Владика Крючкова, тихого застенчивого паренька, очевидно стеснявшегося своего разговорного заикания.
Митя объяснил Владику, что на сцене ему почти не придется говорить и даже ничего делать. Он будет лежать на раскладушке, полностью закрытый белой простыней, из-под которой будут видны только его волосы на подушке. И в самом конце сцены он скажет всего два слова. Всего два! Владик, скрепя сердце, согласился.