Машина

Эксплуатационники, замороченные инструкцией, боявшиеся на машину дохнуть, протиравшие ее влажной тряпочкой, впадали в транс от вольностей, которые здесь позволялись с их божеством — Машиной. Люди, могущие такое себе разрешить, несомненно знали что-то, неизвестное простым смертным.

Уже пошла на прогон машина М-варианта, уже комсорг цеха Саша Белов подозрительно следил за растерянными геофизиками, чтобы на этот раз вовремя углядеть и   пресечь нахально пытающиеся  стать традицией  розыгрыши. Конечно, он не уследил. Когда он спохватился, два приехавших за  машиной  парня  уже битый час молча сидели за столом. Один из них ритмично соединял и разъединял два проводочка, а другой добросовестно пялился на  мигающую лампочку, чтобы закричать:  «Конец режима»,— как только она погаснет. Каждый из них не знал о выданном другому задании, каждый был уверен, что без его помощи сорвется   регулировка. Под разными предлогами около них перебывали уже все слесаря. Они давились от сдерживаемого смеха. Саша примчался взбешенный. Он сказал чудакам, что все уже настроили и отрегулировали,  и спасибо за помощь. Они ничего не подозревали  и  вежливо ответили:  «Что  вы,  что вы!  Может, еще что помочь надо?» Они не поняли, почему этот детина с  нежным девичьим лицом и  пшеничными  выгоревшими  волосами  вдруг всхлипнул и умчался, выглядывая кого-то. А Саша думал, что опять придется на бюро ставить персональное дело, и опять это будут парнишки с их слесарного участка. Регулировщики в таких шутках участия не принимали, они были выше этого. Да и в самом деле, какой примитив — лампочка, батарейка и две проволочки... Нет, со слесарями еще работать и работать...

Машина неожиданно вернулась обратно, и никто не знал, почему именно. Всеми брошенная, она простояла весь вечер, всю ночь и все утро. Где-то шли совещания, и Фросин примчался в цех и умчался обратно. Он никого не замечал, и ему торопливо давали дорогу. Потом вдруг вокруг машины опять засуетились, и она ожила, загудела и зарычала. Все обошлось, и ее увезли, а тревога осталась.

Несколько дней цех пребывал в неведении. Возможно, регулировщики что-то знали, но молчали. Затем Фросин собрал общее собрание. Фросина любили за эти собрания, прижившиеся в цехе со времен первой машины. Они созывались по разным поводам, но всегда напоминали рабочим те первые собрания и собственные их тогдашние ощущения.

Фросин заговорил:

— Товарищи, вот уже шестая машина ушла из цеха. Вы знаете куда — в Сибирь, в тайгу! Предыдущие пять машин уже во всю работают. Вы вдумайтесь — вот эта «тележка»,  каждый винтик на которой вы знаете, ползет сейчас по снегу. В ней сидят геофизики: Они не знают нас с вами. Они нас никогда не видели. Но они сидят в тех креслах, в которых сидели вы, проверяя, как они закреплены. Они смотрят на экраны приборов,  которые вы настраивали. Они  верят  вам.  Перед ними — Машина!  Они не знают, сколько в ней транзисторов. Им невдомек, как трудно настраивать измерительный блок, они не подозревают, как Саша Белов по три часа, скрючившись, лежал на полу кабины, чтобы затянуть снизу гайки...

Голос Фросина креп. Он пронизывал каждого. Простые вещи говорил Фросин, известные. Но, видимо, нужно их повторять время от времени, если хочешь, чтобы в работе была цель, чтобы работа стала не только способом зарабатывать деньги. Фросин сам увлекся. Он продолжал:

—  Нужно нам с вами не забывать об этом. Мы отработали смену и едем в трамвае, сидим в  кино, читаем книгу — а они идут по тайге, наша машина и люди в ней. А заметили, как на нас смотрят эксплуатационники, получающие машины? Да они в рот всем нам заглядывают! Они в нас видят тех, кто делает Машины! И нам нужно помнить о Машине. Кто мы без нее? Кто Саша Белов, умеющий прочитать чертеж и собрать по нему детали? Кто Вася Перевощиков, сварщик шестого разряда? Ты, Вася, не обижайся — сварщиков много, и хороших тоже. Но ты есть Вася-который-варит-Машину. Ты у нас незаменимый человек, потому что связал свою трудовую судьбу с ней. К тебе ходят советоваться инженеры, конструктора — Вася-который-варит-Машину имеет решающее слово. Он авторитет! А вот наши регулировщики, белая косточка! Вот они, сзади стоят, ухмыляются. Им все трын-трава, им смешно, что начальник цеха воздух сотрясает, рассказывает то, что всем и так известно. Им смешно, будто это не они по две смены вкалывали, будто не им самая тяжелая задача доставалась — после того, как мы с вами что-то сделали, они из этого что-то долгой настройкой, терпением Машину создавали. И от того, как они заставят блоки работать, зависит, будут ли это просто блоки, укрепленные на автомобиле, или это станет Машиной, на которой не страшно к черту на рога отправиться!

Общеизвестен «эффект присутствия». Как только его не называют: и «феноменом толпы», и «стадным чувством», и «чувством локтя», и даже «единым порывом». Все зависит от того, на что этот феномен направлен. Но он есть, этот эффект. Хорошо, когда рядом товарищ, когда вы вместе слушаете, одинаково реагируете. Тогда слова не летят мимо, они находят цель. Каждое слово бьет прямо в тебя, и ты их ловишь на лету, осознаешь, как они правдивы. Ты чувствуешь рядом друга, уверен, что он переживает то же самое, и тебе хочется сказать, что ты все понял, все-все, и что все, о чем говорит сейчас Фросин,— святая истинная правда!

Общий порыв захватил и Фросина. Он смело мог говорить теперь то, что обычно   не говорят,   поскольку пафос в обыденных условиях смешон. Но сейчас его слушали, на него смотрели четыре сотни глаз, и он еще форсировал голос, и в голосе звенел металл:

— Мы с вами всем обязаны Машине! Машина сделала нас специалистами. Благодаря Машине мы не просто Саша, Вася, Петя — мы коллектив! Нам, вместе взятым, цены нет — благодаря Машине! Мы делаем Машину — Машина сделала нас. Машина — лучшая нам всем и каждому из нас рекомендация.

Я хочу, чтобы вы запомнили мои слова — оглянитесь, посмотрите друг на друга! Ведь это мы, мы с вами провода припаивали, гайки завинчивали, транзисторы с конденсаторами включали. А из этих гаек и транзисторов родилась Машина. Каждый из нас положил в общую кучу по камешку, и выросла гора. До тех пор, пока мы вместе — мы коллектив. Пока мы коллектив — мы можем все. Нам под силу и большее, чем эта Машина!

Фросин внезапно устал. Разом. Это был сигнал — надо сменить тон, надо переводить разговор на конкретные рельсы, иначе его перестанут слушать. И он будничным голосом упрекнул:

— Ну, а что получилось у нас с М-вариантом? Заметили, не маленькие, как мы с ней заплюхались? И ведь на все конкретные причины есть. Кто из слесарей механизм бурения собирал? Я не хочу выискивать виноватых, пусть это на первый  раз пройдет безнаказанно, на совести самого слесаря  останется — того, по чьей  вине  механизм заедало. Шплинты ставить разучились, гайки перетягиваем, забываем  подшипник  смазкой  набить. А подшипник опорный, на него нагрузка семь тонн, он после трех включений  разлетелся.  А  кто  из  регулировщиков стал таким рассеянным,  что забыл после настройки зажимы убрать, и целую смену вторая  бригада мучилась,  искала, откуда на экране прибора непонятная загогулина появилась? Или давайте вокруг посмотрим — вон там, на заготовительном участке, почему провода как попало разбросаны? А обрезков проводов на полу валяется, как будто год не подметали! А  на себя посмотрите — у половины халаты без пуговиц, неглаженные. Стыд  и срам — взрослым людям, квалифицированным специалистам приходится замечания делать! Так скоро до того дойдем, что я вам командовать буду: «Вытри сопли! Не ковыряй в носу!» Так я этого делать не хочу и не буду! Все! Я сказал. Вы слышали.

Фросин смолк. Какое-то мгновение стояла тишина. Еще дышали все враз, еще думалось в лад, бились сердца в унисон. Сзади, из толпы, не понять — кто, выкрикнул:

— Виктор Афанасьевич, дак ведь нечаянно я! Чес-слово, не нарочно!

Головы поворачивались на голос, глаза искали говорившего. Он возник вдруг надо всеми, видать, влез на что-то. На лице его было отчаяние: