Машина

Главный инженер сидел в кресле небрежно, развалясь, иронически поглядывая на Гусева. Руки его неподвижно лежали на подлокотниках кресла, но было видно, что он крепко сдавил их, словно проверяя на прочность.

Хотя разговор совсем свернул в сторону, за его внешне отвлеченными рамками ощутимо проглядывали в корне различные принципиальные позиции, не по отношению к научно-технической революции, а по своим, здешним, заводским делам.

Круг лиц был небольшим — главный, Гусев, Фросин да Володя Дюков, получивший уже повышение: его только что назначили заместителем главного конструктора завода. Были еще Сергей Шубин и главный технолог, но те и вовсе помалкивали.

Шубин успел уже пообтереться на заводе, перезнакомился со всеми, но не перестал удивляться той внешней обыденности, приземленной будничности, которой оказалось окутано рождение заводских изделий, нареченных смутным словом «продукция». Он не успел еще вырваться из обширной когорты потребителей, для которых продукция возникает сразу в прилавочно-магазинном варианте сверкает хромо-никелевым совершенством, заставляя уважать неизвестное таинство своего рождения.

Сергей жадно впитывал заводскую атмосферу, по инерции удивляясь отсутствию всемогущества родителей продукции, с готовностью проникаясь обычными, общечеловеческими заботами их и бедами. Он незаметно для себя пропитывался ритмом заводского бытия и уже отстраненно вспоминал совсем иную, с иными проблемами и горестями, полукочевую геофизическую жизнь...

Здесь были все свои. Это дало внутреннюю свободу главному инженеру, и он мысленно ругнулся: кой хрен принес сюда этого Гусева? И не выгонишь, хоть и не приглашал! Да хоть бы сидел молча, а то вмешивается...

Он был интеллигент, главный инженер, и ругался крайне редко, даже про себя. С ядовитой корректностью он обвинил Гусева в недостаточном знании техники. Гусев на выпад никак не отреагировал. Чувствовалось, что позиций своих он не изменил.

Действительно, возразить Гусеву было трудно. Главный инженер попытался было презрительно фыркнуть:

— Демагогия!

Но параллель между обсуждаемой ситуацией и «философскими» высказываниями Гусева была настолько очевидной, что почва под ногами главного инженера и главного конструктора явно заколебалась. Почувствовав это, Фросин опять кинулся в бой. Его, несмотря на недоброе молчание главного конструктора, своего прямого начальника, поддержал Дюков. Они все-таки сумели добиться, чего хотели.

Негромко задребезжал телефон. Фросин поднял трубку.

Это был старый приятель. Фросин растерялся. Он в эти дни несколько раз порывался позвонить ему, но что-то удерживало. Может быть, он боялся узнать, что поиски ночной попутчицы оказались напрасными...

Сейчас он испугался, пожалуй, того, что они прошли успешно. Он хотел было положить трубку, но уже произнес автоматически:

— Фросин у телефона! — и бросить трубку стало нельзя.

— Слушает Фросин! — повторил он.

— Я тоже слушаю,— довольно засмеялся приятель. Фросин взял себя в руки:

— Ну, и что ты хочешь услышать?

— Что ты ночей не спал, ждал моего звонка.— Приятель пока держался в рамках приличий, но Фросин знал, что если    вовремя не остановить,  его начнет заносить. Поэтому Фросин ответил как можно более равнодушно;

— А я не ждал. Я звонил. Два раза. Правда, оба раза на твою жену попал...

— Когда это было? — обеспокоенно спросил приятель.

— Да с недельку назад. Я спросил, как дела с Алией. Она ответила,  что  не знает, и спросила — что еще за Алия. Но ты  не волнуйся — я ответил, что так,  просто знакомая.

Фросин был отомщен. На противоположном конце провода надолго замолчали. Фросину пришлось спросить самому:

— Так как с Алией?

— Да нашел, нашел я тебе Алию...— он уже не предлагал выслать ее наложенным платежом.— У тебя была хорошая информация: она действительно учится на физтехе и действительно  подрабатывает на полставки...

— На том стоим...— скромно ответил Фросин.

Приятель промолчал. Ему не давала покоя мысль: действительно ли Фросин спрашивал про Алию? При характере жены это могло обернуться крупными семейными неприятностями. Но Фросин сказал — неделю назад. Поскольку за эту неделю  никаких мер не последовало, можно было надеяться, что их не будет и в будущем. Кроме того, не исключалось, что Фросин просто-напросто наврал. Успокоившись, он деловито сообщил:

— Фамилия ее Гарипова. Алия Гарипова. Адрес: Короткая, 27—172.— И поинтересовался: — Что ты в ней нашел? Замухрышка какая-то, и посмотреть не на что...

Фросин только хмыкнул в ответ. Ему разом вспомнился скомканный авиабилет и прыгающая надпись на его обратной стороне: «Короткая, 27—172».

А старый приятель совсем ожил. Этого допускать было нельзя, и Фросин поинтересовался:

— Эти вопросы ты задаешь не от жены? Ей тоже имя показалось необычным...

Приятель увял. Фросин, сердечно с ним распрощавшись, положил трубку.

Он заслуживал лучшей участи, но Фросину было не до него. Фросин не знал даже, что к нему чувствует — благодарность или досаду. Все чувства в нем поднялись и смешались. Ему не хотелось этой сумятицы. Он не собирался встречаться с Алией, но адрес отпечатался в памяти, и он знал, что больше его не забудет.

Фросин ехал в трамвае и ругал себя на все корки. В руках он держал завернутую в газету коробку конфет. Коробка прорвала углами бумагу, сверток разъезжался, и Фросин чувствовал раздражение. Он не думал о том, что можно вернуться. Раз уж решил поехать, нужно довести дело до конца. Он ехал, чтобы решить все раз и навсегда, теперь уже окончательно.

Под номером 27 значилась башня-девятиэтажка. Фросин позавидовал: «В наше время таких общежитий не было!»

Зайдя в подъезд, он понял, что попал в обычный жилой дом. Под общежитие была, видимо, отдана лишь часть квартир. Фросин порадовался этому: не хотелось объясняться с вахтером — к кому да зачем... А этого бы не миновать, окажись здесь обычная «общага».

Она открыла дверь сама. Фросин не удивился. Внутренне он приготовился именно к тому, что дверь отойдет назад и в неприютной незнакомости чужого коридора, в настороженно приоткрытом проеме входа появится именно ее забытое лицо. Фросин осознал эту готовность только тогда, когда Алия возникла перед ним. Она оказалась совсем не такой, какой он ее помнил. С момента их встречи и прощания прошло уже столько времени, что Фросин совершенно не знал, что сказать. Он только переступил с ноги на ногу, с отчаянием подумав, что все это напрасно и лучше бы ее не оказалось дома.

Ее лицо дрогнуло. Она молча посторонилась, шире распахнув дверь, пропуская его в прихожую. Это была обычная двухкомнатная квартира, каждая комната на двоих. Он ничего не замечал. Он прошел за ней как во сне, и очнулся, только обнаружив себя сидящим у стола и держащим в руках лохматый, рваный пакет. Алия тоже была растеряна. Заметив это, Фросин вновь почувствовал себя хозяином положения и протянул ей конфеты: — Вот, к чаю...

Она совсем смутилась — его слова прозвучали как напоминание о той странной ночи, их странном разговоре и ее раздерганном состоянии, когда она, совсем не понимая, что делает, и чувствуя себя так, словно ее поступками руководит кто-то другой, пригласила его «на чашку чая». Пробормотав извинение, она убежала на кухню, оставив открытой дверь. Послышались плеск воды и лязг чайника. Затем она вновь возникла в дверях, глядя на него с недоверием, словно он привиделся ей и вот-вот исчезнет.

Она была уже более уверенной в себе, чем вначале — успела сделать что-то с лицом и прической. Фросин не уловил изменений в ее облике, но знал, что они есть. Это знание ставило его опять не на одну ступень с ней — он почувствовал себя старым и мудрым. Захотелось приласкать ее, как ребенка, отбросить тугие волосы со лба и щеки. Он даже почувствовал рукой прохладную сухость ее кожи и упругость вороненых волос...

Алия принесла чайник. Он вдохнул тонкий, влажный аромат, подняв чашку к лицу, чувствуя сквозь фаянс тепло золотистого напитка. Вымытое теплом, из пальцев ушло воспоминание шелковистости ее шубки и придуманное ощущение ее щеки и прически. Фросин улыбнулся Алии. Она покраснела и уткнулась в чашку.