Small World

— Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана. Князь, собственно, был голубым. Но это было известно только очень узкому кругу людей. Ты знала об этом?

— Нет, я этого не знала, — сказала Симона, хихикая в кулачок. Она была рада, что он обратился к ней на ты.

Когда заиграл пианист, они повторили свой заказ. Конрад вдруг встал и подошел к двум старым дамам в костюмах из ткани с крупными цветами, они сидели за маленьким столиком возле тапера. Он обменялся с ними несколькими фразами, а когда вернулся, в глазах у него стояли слезы.

— Вы расстроились, господин Ланг? — спросила Симона.

— Нет, я счастлив, — ответил он, — счастлив, что тетя Софи и тетя Клара все еще живы.

— Ах, а я думала, у вас нет родственников.

— Как вам могло прийти такое в голову?

Пока Симона рассказывала Эльвире про вчерашнюю попытку самоубийства, особого интереса это у нее не вызвало.

Но когда она спросила ее, кто такие тетя Софи и тетя Клара, Эльвира встрепенулась.

— Он рассказывал тебе о тете Софи и тете Кларе?

— Что значит рассказывал — он их встретил!

— Обе умерли шестьдесят лет назад, — фыркнула Эльвира.

Когда Симона уходила, Эльвира пообещала ей еще раз обдумать ее идею с гостевым домиком.

Администрацию «Солнечного сада» долго уговаривать не пришлось. Для нее это означало одно свободное место и, кроме того, избавление от пациента, причинившего за последнее время много хлопот.

Органы здравоохранения приветствовали частную инициативу семьи Кохов в связи с нехваткой медперсонала по уходу за больными.

Томаса Коха больше всего удивила перемена в настроении Эльвиры.

— Я тебя все-таки не понимаю, — сказал он. — Теперь, когда ты наконец можешь избавиться от него, ты снова тащишь его сюда.

— Мне его жалко.

— Это ты можешь доказать другими способами.

— Мне скоро уже восемьдесят. И мне уже ничего не нужно никому доказывать.

Сама мысль, что жалкий вид ровесника, некогда его товарища по играм, будет постоянно напоминать ему о бренности собственной жизни, была для него невыносима.

— Ну помести его, ради бога, в частную клинику, но не сюда же!

— Знаешь, я не могу забыть, как ты умолял тогда: «Пожалуйста, мама, ну пожалуйста, пусть он останется!»

— Я был ребенком.

— Он тоже.

Томас Кох покачал головой:

— Так ты еще никогда не говорила.

— Может, на этом круг и замкнулся. — Эльвира поднялась с кресла, давая понять, что дискуссия закончена.

— Но меня же не он беспокоит! — только и сказал Томас Кох. Чтобы уговорить Урса, потребовалось больше времени.

— Ты шутишь, — засмеялся он.

— Понимаю, тебе это кажется несколько эксцентричным.

— Эксцентричным — это мягко сказано. Зачем тебе это?

— Может, я делаю это ради его матери — Анны Ланг. Она была для меня тогда, в трудное время, хорошей подругой.

— До тех пор, пока не сбежала с нацистом и не бросила своего ребенка! Эльвира пожала плечами.

— Прикажешь теперь и мне бросить этого ребенка?

— Кони не ребенок. Он старый надоедливый человек и всю жизнь сидит у нас на шее, а теперь еще и спятил, так что самое время сдать его. Вот как следует поступить!

— Он не всегда был старым надоедливым человеком. Он был еще очень хорошим и верным другом твоего отца.

— За это его, как положено, щедро вознаградили. За всю свою жизнь он пальцем о палец не ударил.

Эльвира промолчала. Урс воспользовался паузой.

— Прошу тебя, не делай этой глупости. Пусть о нем заботится государство. Тех налогов, какие мы платим только с личных доходов, хватит на содержание десятка таких, как Кони. И дома для престарелых не настолько плохи.

— И даже настолько хороши, что пациенты закрытого отделения бросаются вниз с пожарной лестницы.

— Мой единственный упрек им, что они подложили надувной матрац.

— Есть и еще одна причина, почему я — за. Симоне нужно какое-то занятие.

— Ах вот так?

— Посмотри на нее. Ты же не уделяешь ей внимания.

— Симона по-другому представляла себе наш брак. Но это еще не значит, что надо изображать из себя мать Терезу!

— С тех пор, как она заботится о Кони, она чувствует себя лучше. — Несколько двусмысленно Эльвира намекнула: — Может, он пробуждает в ней ее материнские инстинкты?

Урс хотел что-то возразить, но вдруг передумал и резко встал.

— Похоже, тебя не удастся переубедить.

— Думаю, что нет.

Гостевой домик виллы «Рододендрон» строился изначально как прачечная с комнатами для девушек-служанок на втором этаже. И был сложен, как и вилла, из красного кирпича. Его венчала голубятня в форме башни. Прачечная стояла во дворе виллы, окнами к кухне и подсобным хозяйственным постройкам, скрытым в тенистой части парка.

В пятидесятые годы ее перестроили под домик для гостей с одной общей гостиной, поставив туда вольтеровские кресла и курительные столики, а также пианино и книжные стеллажи со встроенным баром. Массивные двери из орехового дерева украшали теперь медные щеколды, а окна с двойными рамами — изображения фамильного герба. Рядом с гостиной находились спальня, ванная и туалет. На втором этаже были устроены еще четыре спальни и ванная. Кухни в домике не было.

Особым успехом этот домик никогда не пользовался. Как гостевой его подводило расположение, и, кроме того, он не шел ни в какое сравнение с большими, полными воздуха и света гостевыми комнатами виллы с видом на озеро.

Так что гостевой домик большей частью пустовал.

Симона Кох тряхнула стариной, вспомнив про свой организаторский талант, которым когда-то поразила своих работодателей. Меньше чем за две недели она перепрофилировала гостевой домик, приспособив его к нуждам Конрада Ланга и тех, кому предстояло за ним ухаживать.

Директриса частного агентства по уходу за больными на дому давала Симоне советы по оборудованию домика, а потом предоставила в ее распоряжение медперсонал. Обязанности лечащего невропатолога согласился взять на себя доктор Феликс Вирт. Медицинское наблюдение общего характера осталось за доктором Петером Штойбли.

Холодным осенним днем в конце ноября Конрад Ланг переехал в гостевой домик виллы «Рододендрон».

— Small world! — были его первые слова, как только он вошел в гостиную.

Если бы Симоне требовались еще доказательства, что Конраду Лангу не место на шестом этаже «Солнечного сада», то изменений, произошедших с ним с первого дня пребывания в гостевом домике, хватило бы для этого с избытком. Конрад Ланг расцвел. С аппетитом ел, делал поварихе комплименты на итальянском языке, спал без снотворного, сам брился и одевался, хотя и несколько экстравагантно, но без посторонней помощи.

Он чувствовал себя в гостевом домике так, будто жил в нем всегда, и уже на второй день начал вносить свои предложения, как сделать его жизнь здесь еще приятнее: — Лучше бы музыку вместо этого. — Под «этим» он имел в виду телевизор.

— Какую музыку? — спросила Симона. Он удивленно посмотрел на нее.

— Рояль, конечно.

Симона в тот же день купила стереосистему и все, что подвернулось ей под руку из фортепьянной музыки. Когда она поставила ему вечером первый лазерный диск, он сказал:

— А у тебя нет того же с Горовицем?

— Чего? —: спросила Симона.

— Ноктюрна No 2 сочинение 15, фа-диез мажор, — ответил он снисходительно. — Здесь Шмальфус.

И доктор Вирт тоже подтвердил Симоне после своего первого визита, что Конрад Ланг чувствует себя гораздо лучше, не говоря уже о том, что может самостоятельно подняться утром, побриться и одеться.

— Но не питайте особо больших надежд, — добавил он при этом, — такие колебания с временным улучшением характерны для общей картины заболевания.

— О том, что вслед за просветом часто наступает внезапное ухудшение, он умолчал.

Но Симона все равно надеялась на лучшее, хотя бы потому, что никто с полной уверенностью не мог утверждать, что у Конрада Ланга действительно болезнь Альцгеймера. И это признавал даже доктор Вирт.