Страница 3 из 3
Мы Костей были близкими друзьями. Загадка его судьбы мучит меня до сих пор. Я все еще пытаюсь понять, что же его сломило.
Фронт? Но там он себя показал храбрецом: воевал в самом опасном роде войск, заработал за четыре месяца два ранения и два ордена (на самом деле — три; но представление на третий — Боевое Красное Знамя — за то, что он из своей крохотной пушечки подбил немецкий «Тигр», пока Костя валялся в госпиталях, затерялось).
Ампутация ноги? Протез, в самом деле, вечно натирал, культя без конца гноилась, несколько раз Костя ложился в больницы, но все-таки до самой смерти ни разу не вышел из дома на костылях.
Комсомольское собрание? Но он держался на нем так, что на долгие десятилетия стал недостижимым примером для многих и казнь эту выдержал.
Конечно, и фронт, ранение, и шабаш сорок девятого отняли у него немало сил и нервной энергии, хотя Костя никогда не позволял себе распускаться и ни разу даже в самых горячих спорах не повышал голоса.
И все-таки мне кажется, что главную роль в этом надломе сыграли двадцать написанных впопыхах для Союза писателей стихотворений. Нельзя писать то, во что не веришь, во что не вкладываешь душу. Особенно это опасно в молодости, когда в твоей работе еще нет прочного задела, и тебе еще не на что опереться. Стихи Ахматовой о Сталине не сломали ее, хотя крови ей — свидетельствую лично — попортили немало.
Для своего диплома Костя отобрал с десяток стихотворений. Их высоко оценил Ярослав Смеляков. Он привел Костю к Симонову, тогда главному редактору «Литературной газеты». Симонов тоже написал рецензию на Костин диплом. Но даже эти два отзыва (а Симонов в тот год был председателем государственной экзаменационной комиссии) с трудом преодолели упорство литинститутского начальства, и Косте за дипломную работу еле-еле натянули тройку.
Летом пятидесятого года Симонов послал Костю в командировку по тем местам, где воевал Костин взвод, с заданием написать поэму. Костя написал первый вариант вещи. Ее редактировал Ярослав Смеляков. Но вскоре Смелякова арестовали. Симонов тоже ее редактировал, несколько раз встречался с Костей, но, в конце концов, должен был признать, что поэмы не получилось.
Зарабатывал Костя на жизнь в литературной консультации Союза писателей. В те времена каждый пишущий стихи мог отправить в комиссию по работе с молодыми свои произведения и получить развернутый ответ. Константин Левин считался мастером таких ответов. Он внимательно читал тексты и, представляя, что за каждым стоит человеческая судьба, анализировал их с присущей ему логикой и доброжелательностью.
В этой комиссии его ценили, любили: недаром работавшая в литературной консультации Людмила Георгиевна Сергеева после Костиной смерти составила книгу его стихов, что сделать было вовсе не просто. Многие стихи не были Костей записаны. Некоторые из них я диктовал по памяти моему другу, редактору Костиной книги, Виктору Фогельсону. Без его стараний и самоотверженности Людмилы Сергеевой этот посмертный сборник не вышел бы.
Много помогал Косте и Борис Слуцкий: доставал всякие составительские работы, литературные записи, даже однажды уговорил дирекцию Театра на Таганке заключить с Костей договор на инсценировку об Отечественной войне. Но Костя к работе даже не приступил. Деньги пришлось возвращать. И тогда огорченный Слуцкий сказал свою знаменитую фразу:
— Еврейский народ настолько обрусел, что даже создал своего Обломова.
Последние три года Костя провел на Каширке. У него открылась редкая для мужчин болезнь — рак грудной железы. Операция не помогла, многочисленные сеансы химиотерапии — также, и он умер в конце 1984 года. Ему было шестьдесят лет.
От Константина Левина ожидали многого. О том, что он смог сделать, сложись его жизнь иначе, о его своеобразном даровании лучше всего, на мой взгляд, скажет одно восьмистишье. Оно вошло как в книгу, так и в евтушенковские «Строфы века».
Эти восемь строк я впервые услышал не от Кости, а от Бориса Слуцкого. В году шестьдесят девятом неожиданно утром Слуцкий пришел к нам домой, прочел их наизусть и сказал:
— Такие стихи никто другой не напишет. Я их запомнил сразу.
В устах Бориса это была высшая похвала.