Путешествие вверх

С каждым днем таинственный мир Йэннимура раскрывался перед ним, — сначала медленно, потом всё быстрее. Золотые айа, самое любимое детище Файау, были многочислены, — все Плоскости Р`Лайх были построены для них. Их населяли айа примерно лет до сорока пяти. Потом они покидали их навсегда, и жили в другой форме, и в другой реальности, так мало похожей на эту, что рассказы о ней напоминали легенды. Дети могли общаться с родителями, изменившимися и ушедшими от них, правда, нечасто. Симайа, которые присматривали за молодежью, относились к весьма уважаемой здесь профессии воспитателей.

Большую часть времени юные айа работали и учились. Они полностью содержали себя, сами, своими руками делали всё, что им нужно. Любовью они занимались не чаще обычной молодежи файа и людей, а мысли об этом, — их одежда мало что оставляла для работы воображения, — занимали их гораздо реже. Открывали её они лишь лет в пятнадцать: как и для файа, отрочество было для них лишь чистой порой познания мира. Познание любви для них было подобно взрыву, прекрасное, и, вместе с тем, мучительное. Всегда какой-то процент их молодежи, — их было не много, — не выдерживал, предпочитая буйству чувств покой смерти… на время. Файа не знали столь интенсивных переживаний. Но наивными айа отнюдь не были. Их наставники, симайа, считали, что становление души, — не в том, чтобы пользоваться одной лишь нотой добродетели, от непрерывного её употребления уже дребезжащей и фальшивящей, а в том, чтобы познать всё многообразие мира, познать весь ужас и всю мерзость зла, и возненавидеть его сознательно и навсегда.

Конечно, здесь юные айа не могли увидеть никакого зла. Что-то им показывали при обучении… а что-то они встречали сами, в особых, «тренировочных» мирах. От проблем в воспитательном процессе это, конечно, не избавило. Самой большой из них стало, как ни странно, бессмертие: в самом деле, зачем трудиться, оберегая ученика, если погибшего всё равно оживят? А смерть, пусть даже и временная, даст ему понять, как велика порой бывает цена даже ничтожной, вроде бы, ошибки…

Вэру не нравилась жестокость этой системы, но она возникла совсем не на пустом месте: уже четыре тысячи лет Йэннимур воевал с Мроо, — а те могли убить любого, кто даст им хотя бы миллионную долю шанса. Так же строилась и стратегия симайа, — никаких шансов дьяволу. Свои потери они всячески старались сократить, — но к Мроо отношение было обратное. Это плохо вязалось с любыми представлениями о чести, и лучше всех, увы, с Мроо сражались симайа, сделавшие смыслом своей жизни причинение вреда. Но одной из целей Союза Многообразий было дать каждому подходящее ему занятие и место, — и даже прирожденные убийцы могли здесь применять свои склонности, творя на самом деле добро, — точнее, защищая его. Это был совсем особый вид добра, — безжалостность ко злу. Пусть даже знакомому пока лишь по оживленным макетам, — но даже и так причина «воскрешения» сама по себе была обычно очень даже болезненной. Но и между смертью и воскрешением сознание юных айа не отключалось, — и там их ждали миры, ещё более странные…

Анмай охотно расспросил бы об этом живущих здесь айа, — они относились к нему дружелюбно, — но, кроме Аютии, он не мог, поначалу, ни с кем общаться. Языка айа он не знал, а обучиться ему оказалось очень трудно, — главным в нем была не простота, а точность выражения мысли.

Впрочем, многие юные айа сами хотели познакомиться с ним, и даже начали учить его язык, — что, кстати, получалось у них куда лучше его неуклюжих попыток овладеть их речью. У Вэру появилось несколько приятелей, и ещё через месяц они имели все шансы превратиться в друзей. Это, в основном, были подростки, почти юноши, — пятнадцати-семнадцати лет. Он не всегда понимал их, но они очень ему нравились. И они, на самом деле, совсем не были дикими. Конечно, странно было видеть, как босоногое гибкое создание пятнадцати лет от роду, едва одетое и ободранное от постоянного лазания в зарослях, рассуждает об истории Файау или об космографии, — но их осведомленность порой пугала Вэру. От них ничего не скрывали, — даже того, чего им, по его мнению, знать не стоило.

Но они, в сущности, уже не были детьми, — почти каждый из них сражался, и убивал; и умирал. Многие выносили изощренные пытки, — учебные враги Йэннимура были жестоки не менее любых других врагов. Симайа с бесконечным терпением, раз за разом, исцеляли их, и когда эти почти дети говорили, что война чудовищна, а мучительство, — худшее из преступлений, они знали, о чем говорят. Но они умели и готовы были сражаться. И убивать, — без мук, здесь это тоже считалось искусством.

Правду говоря, дети Йэннимура были несносны, — маленькие чудовища, способные на самые дикие выходки. Ужасней всего было их любопытство, — даже готовность пожертвовать, в очередной раз, жизнью, ещё не была самым худшим. Они были готовы буквально на всё, лишь бы узнать что-то новое. Анмай уже понимал, какими они становятся, когда вырастают. Эти мысли вызывали сразу зависть и страх. Но, на самом деле, безграничная самоуверенность детей Йэннимура, знавших, что на самом-то деле с ними ничего ужасного никогда не случится, держалась на любви родителей. Они просто купались в ней, как любые обычные дети, — когда мысли об этом приходили им в голову. Обычно они были слишком заняты огромным неизведанным миром вокруг. Анмай, — первый не-айа, замеченный ими наяву, — был им тоже очень интересен, и поэтому они не отходили от него.

Больше всего к нему привязался Вайми, — тот самый пятнадцатилетка, что рассуждал об истории. Анмай сам был историей, и юноша постоянно расспрашивал его, стараясь выяснить, что было там на самом деле, — похоже, учителям он не верил и на грош. Он имел честь быть младшим братом Аютии, и она не могла вот так легко прогнать его, как остальных. Вайми ещё плохо говорил по-файски и бешено злился на себя, когда ему не удавалось передать свою мысль, но он очень старался, и был готов не только спрашивать, но и рассказывать. И показывать тоже. Благодаря ему Анмай узнал о жизни золотых айа очень много.

Сбежав от Аютии, они вдвоем скрывались в зарослях. Анмай поражался, как на их относительно небольшой площади помещается такое количество не просто укромных уголков, а целых затерянных миров. Иногда к ним присоединялась Иннка, — подруга Вайми, гибкая, с длинными волосами девчонка, похожая на дикую кошку. Она была очень красива, и её отношения с братом Аютии были не только дружескими. Впрочем, как показалось Вэру, они были настолько удивлены открывшимся им безмерным миром любви, что вступали в него очень осторожно.

Иногда Вайми водил его в колоссальные лабиринты многоэтажных подземелий, очень похожих на те, страшные, на берегу Пустынного Моря, — великолепный полигон для самоутверждения и испытания сил. Они пронизывали плоты-острова насквозь. Анмай и Вайми подолгу бродили по сумрачным гранитным комнатам перевернутых городов их изнанки, с удивлением глядя на зори, блуждавшие в темно-синем небе под ними. Здесь было пусто, прохладно и очень тихо. Вайми любил бывать здесь, — чтобы помечтать в одиночестве. Гуляя из комнаты в комнату, он рассказывал истории, пришедшие ему в голову именно в этом вот месте. Они были наивными, но звучали очень реалистично, к тому же, их было много: несмотря на весьма юный возраст, Вайми создал уже целую мифологию.

А иногда они забредали в места, очень странные, — как объяснил Вайми, подобия тех миров, куда айа попадут, когда вырастут. Об этом он мечтал больше всего на свете, как и его товарищи, но Вэру не слишком там нравилось: там встречались совершенно непонятные, — и страшные, — вещи. Иногда даже свет в них становился столь неестественным, что Анмай просто не мог там смотреть. Но хуже всего была темнота, — целые миры, погруженные во мрак, который был хуже полного мрака. В нем всё менялось, предметы не были видны, но их сущность ощущалась, даже на расстоянии, — Анмай не мог объяснить этого, у него просто не было нужных понятий и слов. Он чувствовал сущности Вайми и его товарищей, но не мог понять их.