Страница 17 из 42
Однако и рядом с нами имеются разные животные и прочие существа, длительность жизни которых отличается от нашей. Скажем, мышь живет два года, означает ли это, что для нее эти два года – как для нас наши семьдесят?
Как ощущают эти животные свое время «психологически»? Это, очевидно, зависит от «скорости мысленных процессов», то есть в конечном счете от того самого «субъективного восприятия времени», о котором мы столько рассуждали выше.
Разное ли это восприятие? Некоторые ученые считают, что нет, одинаковое. Они думают, что «скорость мысли», или наше «внутреннее время», определяется какими-то фундаментальными особенностями мозга, которые сформированы в ходе эволюции жизни на Земле. Поскольку условия этой эволюции для всех ныне живущих существ были одинаковы, говорят они, то и «скорость мысли» или «восприятие времени» тоже должно быть у всех одинаковое независимо от «физической» скорости жизни.
Есть, однако, возражения. Американский психолог Стюарт Альберт утверждает, что «скорость мысли» и, соответственно, восприятие времени могут меняться даже у одного и того же существа. Он помещал своих подопытных в закрытую комнату, где ход всех часов был искусственно ускорен или замедлен, и увидел, что по истечении достаточного времени движения и скорость реакций членов «ускоренной» группы стали ускоренными против нормы, а у членов «замедленной» группы – замедленными. Стало быть, стрелки наших часов могут в какой-то степени управлять нашим восприятием времени!
Надеюсь, теперь, вернувшись к этим стрелкам, вы уже будете смотреть на них с уважением: они ведь не просто так, оказывается, скачут, а со значением. Их движение таит в себе глубокие загадки. Даже настоящее, как мы видели, не всегда и не для всех одно и то же настоящее. А как же тогда обстоит дело с «прошлым» и «будущим»?
Это очень важный вопрос. Ведь вместе с «настоящим» «прошлое» и «будущее» образуют ту ось, вдоль которой располагается вся наша человеческая жизнь. Сознание человека устроено так, что воспринимает эту ось как непрерывную последовательность неких точек, или «моментов», совокупность которых как раз и составляет то загадочное «нечто», которое мы называем словом «время». Стоит, однако, всмотреться повнимательнее в это привычное и вроде бы понятное слово, как тотчас хочется горестно воскликнуть вслед за святым Августином, этим великим мыслителем раннего (IV век новой эры) средневековья: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю».
В одиннадцатой книге своей знаменитой «Исповеди» Августин сам блестяще разъяснил, в чем, собственно, состоят эти его затруднения. Взять хотя бы то «настоящее», о котором мы говорили в прошлой главке. Глянем на него с целью дать ему строгое логическое определение. При таком подходе оно сразу оказывается каким-то странным и неуловимым.
В самом деле, с одной стороны, вроде бы нельзя отрицать, что оно существует, ведь мы и сами существуем только в настоящем. Но, с другой стороны, нельзя не признать вслед за Августином, что это настоящее существует лишь потому, что тут же исчезает, то есть оно существует, потому что его как бы и нет. «Как быть?» – вопрошал в таких затруднительных случаях Иосиф Бродский.
Этот мучительный парадокс задолго до Августина подметил греческий мудрец Зенон. В своем рассуждении, известном как «Парадокс стрелы», он указывает, что летяшая стрела в каждый данный момент (в «настоящем») находится в некоем конкретном месте, как бы застыв в неподвижности. Но ведь если бы этот момент (это «настоящее») тут же не исчез (не ушел бы в «прошлое»), летящая стрела так бы и оставалась всегда неподвижной.
Вот и Августин, оборачивая это рассуждение с зеноновской стрелы на свойства самого «настоящего», говорит: «Если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то оно было бы уже не время, а вечность». Вечность, по Августину, – это противоположность быстротекущему времени, это некое «вечное настоящее», где «сегодняшний день не уступает места завтрашнему и не сменяет вчерашнего». Пребывать там может только Творец, ибо только он, по определению, неподвластен времени и, по словам Августина, «творит не во времени, а со временем».
В таком чисто философском понимании настоящее есть нечто непрерывно исчезающее, своего рола безразмерная точка, отделяющая то, чего еще нет, от того, чего уже нет, то есть будущее от прошлого. Ну, а что такое сами эти «прошлое» и «будущее», они-то су шествуют?
Следуя за Августином в его анализе времени, мы с неизбежностью приходим к поразительному выводу, что никакого реального прошлого или реального будущего вообще нет и быть не может! «Прошлое» обретает реальное существование только в тот момент, когда мы его вспоминаем, то есть в нашей памяти (в нашей «душе»), а значит – «сейчас», в настоящем. И точно так же «будущее» видится нам лишь в наших предвосхищениях, то есть опять-таки именно в нашей «душе», то есть в настоящем.
Поскольку Августин все сводит к душе, то, как вы сами понимаете, это его блестящее толкование времени крайне субъективно (чтоб не сказать «субъективно идеалистично»). Конечно, Августин не говорит, будто часами нельзя измерять также движение окружающих тел, и не отрицает, что «всякое тело может двигаться только во времени». Но он не согласен, будто «самое движение тел и есть время». В его понимании время – это только категория индивидуального сознания (той самой «души»).
На первый взгляд, это звучит даже убедительно. Но давайте оглянемся вокруг – ужели и впрямь наше восприятие времени определяется одними лишь психологическими особенностями нашего сознания и никак не зависит от движения тел? Ужели и впрямь в нем нет ничего такого, что было бы общим для всех и могло быть определено независимо от человека?
Еще до Августина Филон Александрийский сказал: «В Вечности нет ничего прошедшего и ничего будущего, только настоящее». Вечность – «вне времени». Тот, кто находится в Вечности, может повторить за английским поэтом Блейком: «Я вижу Прошлое, Настоящее и Будущее одновременно, вот – все они сразу передо мной…» Ну, а те любители фантастики, которые читали известный роман Айзека Азимова «Конец Вечности», не преминут опознать в этом блейковском описании не столько обитель Всевышнего, сколько, скорее, азимовское учреждение «Вечность», занимающееся «исправлением» различных эпох Времени.
Если мы, однако, выйдем за пределы фантастики, а заодно и мистической логики Августина и Блейка на простор окружающего нас мира, то немедленно увидим, что в нем существуют не только образы нашего сознания, но и сами «отраженные» в нем тела и события. Эти тела и события сами по себе, без всяких нас, находятся в неких отношениях взаимной последовательности: одни тела порождают другие тела, одни события становятся причиной других событий. Или, как сказал некий анонимный, но мудрый автор, «одна неприятность следует за другой».
Это значит, что и в природе (а не только в нашем сознании) есть отношения «раньше – позже», а стало быть, и свое «сейчас». Отсюда следует, что наше психологическое ошушение текущего времени отражает (скорее всего, со своими «поправками») некую объективно существующую упорядоченность событий физического мира. И вот эту-то упорядоченность, эту цепь моментов, или, как сказал вышеназванный автор, эту цепь неприятностей («раньше» – «сейчас» – «позже») нельзя назвать иначе, как «физическим», или «объективным» временем, что бы там ни говорил наш милый святой Августин.
Физическое время впервые явилось перед людьми во всем своем величии в гой стройной картине физического мира, которую разработал Ньютон. То была не просто картина, то была, по существу, первая в истории науки «Теория Всего», ибо законам этой теории подчинялось воистину все, что существует в физическом мире, – от букашки до звезды, кроме Творца, разумеется. Но, как сказал при упоминании о Творце Лаплас, «в этой гипотезе нет потребности». Ньютон, в отличие от Лапласа, глубоко и даже мистически верил в Творца. Его «Теория Всего» была универсальной, то есть объемлющей все. Она была основана на законе всемирного тяготения, одинаковом для всех тел в мире, и на трех столь же универсальных законах движения, которые нам в школе излагали как законы Ньютона.