Страница 9 из 67
При нашем приближении колченогий встает.
– Ну, – говорим, выплевывая ягоду и глядя ему в глаза, – докладывай.
Он слегка выпучивает свои буркалы и теряется.
– Молчишь, – мы даже не спрашиваем, мы констатируем. – Похвастаться нечем. Совсем мышей не ловишь. Мертвяки по всей округе оравами шастают, орут по ночам, что твои мартовские коты, у ветерана репу на корню сожрали.
Есть ли у них тут ветераны? Не имеет значения, проверяющий из центра вовсе не обязан разбираться в местных реалиях. Важен лишь тон: свысока, брюзгливо, через губу. Именно так разговаривает белая кость. Это свои командиры топают ногами и брызжут слюной. Поорут-поорут и простят, поскольку все понимают, у самих, в каком подразделении ни возьми, аналогичный бардак. А у тех, что с верха, сферы персональной ответственности нет, они ни за что не простят, потому как никогда не поймут. Остается стоять руки по швам и ждать, когда отбудет.
Колченогий так и делает.
– Фортификационный ров на дороге твоя придумка?
Он выпучивает глаза еще пуще, но рта не открывает.
– На тот случай, если они в танковый прорыв пойдут?
– Не ров, яма. Укрыть не успел, – подает он сиплый голос.
– Где ты видел, чтоб мертвяки в волчьи ямы попадались? Знакомые охотники за штофом сивухи сказывали?
Ответа он даже не ищет.
– Сколько у тебя захоронений?
– Сто семнадцать, – тут он выдает без запинки.
– Все пронумерованы?
Он смущается:
– Еще нет.
– Пронумеруй. В следующий раз начнем прямо с инвентарной описи. И чтоб для каждого номера были четко указаны повадки. Уже известно, кто именно гонял дозорных псов по карьеру?
Ему не известно. Он вообще на нас грешил, хотя признаться не решается.
– Выясни. А сейчас убери чурбан с дороги, пройти по-человечески невозможно.
Колченогий начинает корячиться. Из оттопыренного нагрудного кармана брезентухи вываливается болт. Но то лишь первое впечатление, мелькнувшее, вероятно, из-за того, что упал он резко, даже взметнув немного дорожной пыли. При втором взгляде заметно, что вещица гораздо тоньше и не только размером.
– Что это? – указываем мы стеком.
– Мм, не знаю, – отвечает раскоряченный колченогий.
– Что значит не знаю, объяснись. И встань, когда разговариваешь.
Колченогий бросает свой кругляк, который уже было покатил, и выпрямляется.
– Не моя вещь.
– Чья?
– Не знаю, у карьера нашел.
– Когда нашел?
– На прошлой неделе.
Смотрим ему в глаза, не давая их отвести.
– На рассвете?
– Так точно! – вспоминает он уставной оборот.
– И, говоришь, не знаешь, чья вещь?
– Вы обронили, – с облегчением догадывается он.
– Дай сюда.
Он опускается на одно колено и, не вставая, подает.
Со стороны, надо полагать, выглядит картинно.
Хотя смотреть на нас со стороны некому. Псы и те как-то незаметно разбрелись и скрылись из виду.
Огибаем коленопреклоненного колченого и, сунув прут подмышку, двигаемся на юг, рассматривая добытую вещичку повнимательнее.
Она похожа на темную каленую иглу сантиметров десяти-двенадцати, оперенную на тупом конце разрезной пластиковой оборкой. Но для иглы она удивительно тяжела и центр тяжести непонятным образом смещен совсем к острию – никаких утолщений на нем не имеется. Судя по балансировке, это хороший метательный дротик. И не подсуетись колченогий, он попался бы нам на выходе из карьера.
Зачем так сложно? Можно было сразу выдать, вместе с ятаганом. Дорогу, что ли, провешивают, дабы не уклонились? Но куда тут уклонишься, если выход один?
Брайан, а ты, кстати, понимаешь, что тебя в карьер на вертушке забросили?
Молчит, хотя вроде бы должен догадываться. Про дракона ведь, рогом в снегах пульсирующего, знает. Но тот ролик ему, возможно, и вкрутили на место отшибленной памяти. Зачем герою прошлое, назад оглядываться? Путь его лежит не откуда, а куда. Точно, именно так, в полном беспамятстве, и доставили. Какая-то скотина в это время на лавке напротив скрашивала ожидание переправлением имени на рукоятке. Долетев до места, даже не стали садиться – выкинули, зависнув над глиняным бугром.
– Если долго стоять на одном месте, можно и корни в почву пустить, – раздается показательно раздумчивый голос героя.
Оказывается, мы уже давно торчим столбом посреди дороги и даже в затылке не чешем.
Ты прав, Брайан. Жизнь коротка, надо успеть добраться до вечности.
Пожимаем плечами и втыкаем дротик в левый отворот куртки – пусть остается под рукой. На всякий случай.
Продолжаем движение, ритмично похлопывая прутом по голенищу башмака.
Победно звенят колокольчики, и навигатор коротко уведомляет о внесенных в персональные файлы изменениях:
ЛИЧНОСТЬ
ЗДОРОВЬЕ:
41 хит
СУДЬБА
ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ:
устремленность +
Выходит, дротиком просто маркируется этап. С истинно солдатской прямотой. Чтобы наверняка связалось. Осилил полосу препятствия – на тебе прямо в ее конце блестящий значок почетного штурмовика.
В соответствии с проявившейся интенциональностью устремляемся дальше. Мимо заросших кустами ям на месте стоявших когда-то изб, на взгорок, начиная от которого Мертвый лес подступает вплотную к дороге.
Интересно, чем колченогий станет нумеровать захоронения? И на чем? Ежели на крестах, то как минимум сотня штакетин понадобится, а коли не ломать пополам, то и все двести. Где ж тут такие длинные заборы? Мы пока ни одного не видали. Ну, как-нибудь извернется. Починит переправу и совершит серию ночных набегов на огороды поселения. Нагрузит вязанку на спину и домовитым ежом обратно. Так, глядишь, и натаскает.
А вон, однако, и камень у обочины, на котором мы в помрачении просидели целую неделю, ожидая, когда Брайан появится со стороны карьера. Зачем, кстати? Вряд ли пожелать доброго пути. Что было нужно нам передать?
И, наверное, очень нужно, потому как на придорожном валуне по-прежнему сидит мертвяк.
Правда, в другой позе, не столь расслабленной. Теперь он в беспокойстве крутит головой. Сомневается. По правилам должен вроде из карьера, но оттуда уже появлялся. Тревога усиливается. Если прошел, то не вернется. Живые не возвращаются. Нехорошо на душе, тоскливо, маетно. Не исполнил. Не отпустят.
Но мы возвращаемся. Потому что не прошли.
Дождавшись, когда он нас заметит, останавливаемся и демонстрируем пустые руки. Брайан все понял и пришел на встречу. Неторопливо идем к нему, не пряча раскрытых ладоней. Он привстает. Затем медленно переходит дорогу. На обочине оборачивается, смотрит. Мы тормозим. Что-то не так? Он переводит взгляд на камень. На камне лежит какая-то трухлявая деревяшка с воткнутым в нее крестиком. Это нам? Он опускает землистые веки. Подходим к камню, берем в руки, показываем, что вещь у нас. Он исполнил, что было поручено. Теперь свободен. Повернувшись спиной, он скрывается за деревьями.
Покойся с миром.
То, что воткнуто в дощечку, не совсем крестик. Скорее, заколка, стилизованная под старинный стилет, с круглой рукояткой, узким обоюдоострым клинком и удлиненным перекрестьем, в центре которого имеется некая овальная выпуклость, похожая на глаз с вертикальным зрачком. Миниатюрный стилет сделан из какого-то белого металла, но не алюминия, иначе он был бы заметно легче. Вероятно, серебро, на рукояти черненное. От навершия до колющего кончика лезвия около двенадцати сантиметров.
Метнуть эту штуку, конечно же, тоже можно, но функциональное назначение у нее явно другое.
Чтобы пригвоздить?
Закрываем глаза.
Что-то ритуальное, зародившееся в глубине веков, сопряженное с неусыпной бдительностью, пожизненным служением и – абсолютным одиночеством. И, кажется, совсем нездешнее. Какие-то катакомбы под древним городом, худой человек без возраста, склонившийся над манускриптом, чадящий факел на стене…