Страница 19 из 84
— Бомб нет, хотя он и пометил пару комнат, к удовольствию уборщиков.
— Готов поспорить, — он почесал собаку за ухом. — Оставь мне немного косточек, малыш.
Собака и человек продолжили путь. Хорриган посмотрел на часы. Оставалось не так долго ждать. Если в баре в отеле отыщется дюйм — другой «Джеймсона», а в любом уголке — пианино, он сможет почувствовать себя вовсе не плохо.
Дверь в президентские покои отворилась, и Лилли выскользнула из нее. Она была еще в одном свободном брючном костюме, на этот раз с зеленым верхом, который, разумеется, шел ей необыкновенно. Ее рыжие волосы были распущены и падали на плечи.
Она выглядела поразительно свежо, учитывая, сколько выпало на ее долю за последние шесть дней.
— Агент Рейнс, — сказал он.
— Агент Хорриган, — сказала она.
— Не спрашивала ли обо мне Первая леди?
Лилли прислонилась к стене и усмехнулась.
— Почему? Разве ты им еще не представлен?
— Чет.
— Почему нет?
Он пожал плечами:
— Не люблю сближаться с людьми, которых я охраняю.
— А, не хочешь привязываться к ним?
Он криво улыбнулся:
— Может, я боюсь, что, узнав их поближе, пойму, что они не стоят и пули.
Она улыбнулась в ответ и покачала головой, ее волосы сверкали.
— Ты и наполовину не столь невыносим, как хочешь казаться. Не так ли Фрэнк?
Его выражение стало лукаво невинным:
— А насколько выносимым я тебе больше нравлюсь?
Ее улыбка застыла, а глаза их встретились.
Шаги по коридору заставили их повернуться. К ним приближался юный агент, чересчур спешивший куда-то в столь поздний час.
— Моя смена, — заметил Хорриган, — сосунок с жетоном и наганом.
— Они выглядят все моложе и моложе, — закивала Лилли.
Вскоре Хорригану улыбнулось счастье, он обнаружил кабинетный рояль в углу почти пустынного гостиничного холла. Никто не возражал, когда он сел за него и с настроением начал играть «Я и не знал, какое было время».
Лилли стояла у инструмента, бесконечно женственная и вовсе не похожая на полицейского, на губах ее блуждала загадочная улыбка. Ей нравилась его игра, он мог утверждать это. И он был рад этому. Он старался понравиться.
Но не меньшее наслаждение он получал от самой игры, от своих пальцев на клавишах. Музыка была для него лучшим, действительно единственным лекарством. Невозможно думать о печальном, когда играешь. Работа отступала на задний план. Без сомнений, музыка могла затронуть самые потаенные чувства, всколыхнуть воспоминания, но и это было замечательно. И это было необходимо.
Затем он сфальшивил, быстро исправился и посмотрел на нее. Вот этого он и хотел добиться, старался произвести впечатление на девчонку. Женщину. Личность.
— Играл когда-нибудь для президента? — спросила она его.
— Мелочь, я играл вместе с президентами.
— Трумен?
— Эй! Я еще не настолько стар.
Она легко и мягко рассмеялась, он готов был любить этот мягкий струящийся смех. Она прикоснулась губами к бокалу с шерри.
— С кем же тогда?
— Ну… Никсон и я соорудили не худший вариант «Лунного блеска».
— Я кое-что слышала о тебе и о нем.
— О? — и он заиграл «Чем чаще я_ вижу тебя».
— Я слышала, что старый хитрец Дик считал, что ты редко улыбался.
Хорриган рассмеялся.
— Не так, не так, — и он сымитировал эту действительно ужасную интонацию В.С.Филдси, — грязный поклеп, дорогая.
— А что же правда?
— Никсон и я, мы с ним шикарно уживались, этакая любовная парочка. А с кем я бодался не на шутку, так с его тупоголовым главою администрации.
— Холдеманом?
— Именно, «Бобом» лично. Сарджент напоминает мне его до зубной боли, — он смотрел на свои руки и клавиши, и воспоминания приходили к нему, и он делился ими с ней. — Однажды, во время предвыборных встреч в Бостоне, Холдеман приказал мне разогнать протестующих. Не хотел, чтобы телевизионщики снимали их. Я отказался.
— Отказался?
— Я ему кое-что напомнил.
— Что?
— Ну то, что мы свободная страна. Я объяснил ему, что это будет во всех газетах.
Она тепло рассмеялась:
— Готова поспорить, что после этого Боб точил на тебя зубы.
— Постоянно, постоянно, — и он стал наигрывать «Тебе неплохо было бы пойти со мной домой».
— Так это был Холдеман, кто обвинил тебя, что ты недостаточно улыбаешься?
— В точку, — подтвердил он, — и однажды заявил мне: «Агент Хорриган (он всегда подчеркивал это хорь, хорек) — я приказываю тебе чаще улыбаться». Боже. Он еще и «приказывает». Поэтому я уставился на него взглядом удава.
И он изобразил каменное выражение лица, и она захихикала, закивала головой, и ее рыжеватые сверкающие волосы заплясали.
— А потом он говорит: «Мистер, когда я говорю с вами, я президент».
— А я ответил: «Президент? А почему же вы больше похожи на хорька в плохом костюме, сэр?»
Смех не утихал:
— Хорошая концовка: «сэр». Классно, Фрэнк.
Он улыбнулся, подняв брови:
— А на следующий день они перевели меня в отдел охраны зарубежных гостей. И первым мне достался Фидель Кастро, когда он приехал в ООН.
— Ой! — воскликнула она.
— Вот тебе и ой. Один из самых заклятых наших врагов. Ой, как же я хотел подарить пулю сукину сыну.
— Грязное дело, но…
— А знаешь, я потом узнал, что ЦРУ готовило покушение на Фиделя, и как раз в это время. Дьяволы, могли бы просто обратиться ко мне.
Она подняла бокал с шерри:
Давай за бюрократию.
Он улыбнулся, убрал правую руку с клавиатуры и, подняв свой бокал «Джеймсона», чокнулся с ней. Затем он отпил мягкого ирландского виски и заиграл новую вещь — «Я привык к твоему лицу», придавая ей прекрасную джазовую инструментовку.
Фрэнк… почему ты никогда не надеваешь темные очки, стоя на посту? Даже рядом с лимузином ты бежишь с глазами, открытыми солнцу.
— Прямой свет всегда трудно выдержать, — сказал он, — но в очках я утрачу свой взгляд, а это мое секретное оружие.
— Правда?
— Правда. Мне нравится, что все эти сраные гордецы готовы увидеть мои белки. Я бы хотел, чтобы они всегда знали, что есть кто-то, может быть, хуже, чем они сами.
Он перестал играть, и вновь на лице его застыла сверхнапряженная маска.
— Ого, — вскрикнула она, отступая, — от этого молоко скиснет, парень.
— Попробуй сама. У тебя получится.
— О’кей, — согласилась она, качая головой, поблескивая волосами, настраиваясь. Затем она уставилась на него тяжелым угрюмым взглядом и расхохоталась через пару секунд.
— Неплохо, — отметил он, — молоко не закиснет, но ты растешь. Со временем, думаю… ты заткнешь меня за пояс.
— Ладно, ладно… Дай я еще попробую, — она пригладила волосы, расправила плечи, прочистила горло, настроилась мысленно, и выстрелила в него ледяным немигающим взором. Он ответил ей тем же.
И тогда что-то произошло.
Лед в ее огромных карих глазах растаял и обратился в огонь, сначала тлеющий, а потом яркий и сильный, ее губы задрожали, его лицо приблизилось к ее, и он уже готов был поцеловать ее, когда она резко отвернулась, точно в смущении.
Он вновь опустился на стульчик около рояля.
— Почему, агент Рейнс, тебе стыдно?
— Пошел ты, Хорриган.
— Мне показалось, что это неплохая идея.
Она хотела рассердиться, но вместо этого paccмeялась.
— Ты невыносим.
— Нет. Я неподъемен. Заруби на носу. А чего ты, собственно, испугалась?
Она подняла одну бровь, откинулась от рояля и выпрямилась.
— Боюсь… сделать ошибку. Очень серьезную. Спокойной ночи, Фрэнк.
Она собралась и пошла прочь медленно через почти пустой холл.
— Посмотри, милая, милая, — думал он, — обернись ко мне, сейчас…
И она обернулась. Мимолетный взор, смущенный: трудный взор. Но именно он и был нужен.
Он пошел за ней через вестибюль, где она кивнул агенту, стоящему на посту. Он догнал ее уже в лифте, вошел в него, когда тот готов был уже тронуться. Он стоял рядом с ней, пока двери закрывались, потом повернулся к ней.