Страница 19 из 41
Так, взявшись исследовать открытую недавно темную энергию и начав путешествие там, где о ней еще ничего не знали, мы неожиданно очутились там, где о ней уже ничего не хотят знать. Что ж, остановимся и соберемся с силами для новых странствий по темной стороне Вселенной. В путеводителях недостатка не будет. В ближайшие годы появится еще немало теорий, описывающих природу этого невидимого и неведомого мира, сказочного «того, не знаю, что».
Петербургский десант
Ирина Прусс
В разговорах о «петербургском десанте» на Кремль есть отзвуки поверья о национальном меньшинстве, захватившем власть в стране. А я столкнулась с настоящим петербургским десантом на одной научной конференции в Москве. Качественный, надо сказать, получился у них десант…
На каждой порядочной научной конференции бывает хоть один сумасшедший (журналисты называют их «чайниками» – говорят, как-то в редакцию явился изобретатель и, решив наглядно объяснить свою идею, встал посреди комнаты, уперся одной рукой в бок, другую, изогнув, поднял над головой и деловито произнес: «Я – чайник». Так с тех пор и пошло). Как они узнают о заседаниях, идущих без особой рекламы, как проникают на них, порой преодолевая нешуточные барьеры, никто никогда не знает, хотя все друг друга спрашивают. Правда, на девятые Лотмановские чтения попасть было легко: вахтеры на проходных Российского 1уманитарного университета (РГГУ) получили указание пускать всех совершенно беспрепятственно.
Старик напал на меня в первом же перерыве, усаженный из почтения к седой бороде, очень, надо сказать, живописной и внушительной, прямо около столика с кофе:
– Откуда, откуда, вы говорите? – зычно ворвался он в разговор. – Знание, говорите, сила? А вы уже печатали о поразительном открытии западных математиков, доподлинно доказавших, что Библию написали на компьютерах?
Итак, сумасшедший нам был обеспечен…
Статья проиллюстрирована работами Пауля Клее
… даже если бы ученым удалось вскрыть черепную коробку и напрямую смотреть, как же человек думает, все равно деепричастий они бы там не обнаружили. Даже хвостика мысли не поймали бы.
Семиотика – наука о знаках и знаковых системах – давно стала для гуманитарных наук «всем», как «всем» был для них долгое время в нашей стране марксизм-ленинизм. Впрочем, нет, не вполне так или даже совсем не так. Марксизм-ленинизм предъявлял объяснительные схемы, в наших условиях обязательные для употребления и единственно возможные. Семиотика таких схем не дает, она скорее помогает навести порядок в изобилии фактов и фактиков. Так что правильнее вслед за Татьяной Владимировной Черниговской из Санкт-Петербурга повторить, что семиотика для гуманитарных наук – что-то вроде математики для наук естественных.
В любом случае это пласт знаний чрезвычайно широкого применения. Потому естественно, что Лотмановские чтения посвящены бывают самым разным проблемам из самых разных «углов» гуманитарной сферы; на этот раз их проводили фольклористы (Институт высших гуманитарных исследований, составная часть РГГУ). И столь же естественно, вполне в духе традиций Юрия Михайловича Лотмана и его школы, среди доклаячиков оказывались совсем не фольклористы, а также и люди, казалось бы, весьма от них далекие. Например, та же Татьяна Владимировна Черниговская со своим докладом «Нсйроссмиотика: что изменилось с восьмидесятых годов».
Как признался Сергей Юрьевич Неклюдов, подобного рода доклады «со стороны», не вполне по теме, преследовали цель просветительскую: хорошо бы знать, что происходит в смежных областях, и ученым, которым такая информация «сбоку» могла подарить какой-то неожиданный ход мысли и уж во всяком случае расширяла поле умственной работы, и аспирантам, которые только учились быть учеными и должны были такую широту усвоить как обязательный элемент научной деятельности, и студентам, которых ешс со времен Лотмана принято было приглашать на научные конференции. Я знаю немало выросших теперь уже студентов, в свое время ходивших на лотмановские семинары и даже ездивших на них в Тартуский университет из Москвы и Петербурга (тогда Ленинграда); далеко не все они стали учеными, но на всех лежит какой-то особый отпечаток, так что я даже их узнаю, этих детей знаменитого семинара, по специфическому стилю мышления, всегда необычным подходам к любой теме, излюбленным словечкам и шуткам. Конечно, тартуские семинары «делала» прежде всего личность самого Юрия Михайловича. Но и верность традициям тех семинаров многого стоит.
Наверное, труднее ответить, зачем этот доклад нужен был самой Татьяне Владимировне – блестящему лектору, много выступавшему перед аудиторией специалистов и студентов у нас и в других странах. Наверное, тут и все та же верность традициям, и надежда услышать что-нибудь новое, неожиданное…
Так вот, с восьмидесятых годов, когда нейросемиотикой занимались такие зубры, как Лотман, Якобсон, Кома Иванов, в науке этой изменилось очень многое. Базовый постулат этой «гуманитарной математики» гласил: один из показателей эволюции живых существ – нарастание многозначности знаковых систем, ими используемых. Самое многозначное существо природы – homo sapiens. Вальтер Кох, опираясь на этот постулат, выдвинул две теории, в принципе уподобляющие филогенез онтогенезу: сильно огрубляя, можно сказать, что человек в своем развитии – в своей личной эволюции – как бы повторяет все этапы пути, проделанного живой природой от инфузории-туфельки или споры простейших растений до нас с вами. Теории пользуются громадной популярностью, и им посвящен огромный пласт современных исследований.
В пятидесятые годы Якобсон прочел знаменательную лекцию о функциях двух полушарий головного мозга человека, давшую направление множеству исследований на долгие годы вперед и в конечном итоге определившую все, что на этот счет говорят учебники и как мы с вами, непрофессионалы, представляем себе карту мозга. А в те еще годы этой темой страшно увлекся Юрий Михайлович. Он говорил, что полушария головного мозга – это как разные люди принципиально разной ментальности, которые постоянно вступают в диалог друг с другом, и только в этом диалоге рождастся интеллектуальный продукт, иначе он просто не может появиться.
Массу экспериментальных доказательств получила с тех пор эта гипотеза. А дальше стали искать, какие именно структуры мозга вовлечены в какие интеллектуальные операции и чего они там делают. Оборудование становилось все тоньше и сложнее, вроде бы можно наблюдать чуть ли не весь процесс мышления, и эти наблюдения или ложатся в основу все новых мифов, или вносят все новую сумятицу в представления о работе мозга.
Беда в том, что даже если бы ученым удалось вскрыть черепную коробку и напрямую смотреть, как же человек думает, все равно деепричастий они бы там не обнаружили. Даже хвостика мысли не поймали бы. Как идет картографирование мозга? В тот момент, когда в вашем мозгу происходит то-то и то-то, приборы регистрируют возбуждение в таких- то и таких-то точках физического субстрата мозга. «А, так вот чем эта точка занимается» – радостно кричат исследователи и наносят на карту очередное открытие. Но одновременность- опасная штука. Когда вы подсчитывали убытки семейного бюджета, у вас в это же время чесалась левая пятка, вы поймали в поле зрения сына, ковыряющего в носу над задачником, и уловили непередаваемый запах жареного мяса из кухни. Ну, и от чего именно эта самая точка в мозгу возбудилась?
Чем дальше шли эксперименты и чем более изощренными они становились благодаря новейшему оборудованию, тем чаше с горечью убеждались, что попали в ловушку, самими исследователями и расставленную: надеялись на то, что ответы принесет дальнейшее развитие техники экспериментов. теперь этой техники, самой тонкой и изысканной, самой разнообразной – сколько хочешь, а ответов все нет и нет.