Страница 3 из 7
Как же так: вот, войну выиграли, великая держава, вот революция была, за нами все шли, к нам все ехали, мы были великими. Ну ладно, Сталин был плохой, но что-то же в этом все-таки было! — такие вот бессильные возгласы. Как же так, ведь было же у нас, помимо черных полос, и что-то положительное!
Чернышев: Заказчиком такой аргументации являются люди, у которых тотальное развенчание ценностей вызывает ощущение, тривиально говоря, что «наших бьют», а по большому счету они не хотят с этим расстаться, им страшно, вождь занимает место важного кирпичика в основе их мироздания. Вообще-то не столько дорог он сам, сколько все, что он подпирает. А то, что он подпирает, тоже не столько дорого само по себе, сколько потому, что является условием их душевного комфорта. Они против такого развенчания, они хотели бы остановиться на отдельных недостатках, они даже готовы сбросить Сталина, но хотели бы, чтобы что-то нетленное осталось. Нужно основополагающие ценности сохранить, а приписать все грехи другому.
Криворотов: Удобно просто маленечко покаяться, но вычеркнуть кусок истории — это слишком тяжко. Надо что-то признать, чтобы комфорт душевный восстановить, иначе полностью теряется ориентация в мире. Особенно когда выясняется, что на Западе все лучше и т. д. Люди дезориентированы. Фактически, я бы все это сказал одной простой фразой. Люди полностью дезориентированы вываленной сейчас на них отрицательной информацией, и внутренне они ждут каких-то опорных точек, которые вернут им разрушенный мир. Ну, пусть он будет другой, но по крайней мере он будет им в какой-то степени знаком, приемлем. Вопрос конструктивности, вопрос какого-то восстановления видения мира через некоторое время встанет во весь рост, потому что чисто отрицательное вываливание правды об этом времени играет роль расчистки поля.
6. Поджигатели
Чернышев: Тогда обратимся к следующему вопросу: а кто же заинтересован в том, чтобы идти до конца в тотальном разрушении ценностей? Таких людей, которые добровольно разрушали бы собственные ценности до конца, трудно себе представить, это мазохизм. Значит, это те люди, у которых де-факто уже сложилась иная система ценностей, а прежняя для них является лишней обузой, пугалом или той грушей, на которой они тренируют свой боксерский удар. Это люди с западнической системой ценностей — другой-то нет (есть, конечно, люди в ашрамах, с экзотической восточной системой, но они другим заняты, в эти игры они не играют). Тотальным саморазоблачением заняты те, кому хочется как можно быстрее «воцарить» новую систему ценностей, а таковых, как это ни странно звучит, меньшинство.
Криворотов: Конечно, ты совершенно прав. Это какая-то часть элиты, довольно значительная, с четкой западной ориентацией. Их все это, в общем, не волнует, а, скорее, злит. А весь прочий народ, который не имеет ничего взамен, просто рано или поздно взъерепенится, потому что у него все порушили, а взамен ничего не дали, причем порушили те же, которые еще недавно все это дело возвеличивали.
Конечно, — скажет народ, — вы сначала лизали кое-что властям, вешали трудящимся лапшу на уши, а теперь наоборот. Как же так, выходит, все было плохо, все были плохие? Вроде как и мы плохие?
7. Живое творчество соотечественников Великого Инквизитора
Чернышев: В таком случае остается только добавить сюда те соображения, которые мы уже выработали в первой беседе, и потом все в целом привести в систему.
Чтобы не пропал тот разговор, я просто напомню, о чем шла речь
[2]
Был бердяевский посыл, состоящий в том, что для осуществления грандиозных революций и решения великих задач необходимо иметь великий творческий потенциал, потому что силой творящей, производящей и движущей являются акты творения и их творцы.
Но ежели в тот момент, когда ситуация вызрела и добру пора осуществить свое дело, в истории не обнаруживается необходимого творящего материала, то это развитие приобретает форму революции, то есть вторгаются иррациональные силы, и добро осуществляется, но силами зла. Это означает, что если в обществе велик творческий потенциал, то, в принципе, оно может решать великие творческие задачи без революций, без надрывов и прорывов — за счет динамичной эволюции. А в том положении, в котором мы находились, когда мы попытались совершить наш гигантский скачок, было совершенно понятно, что у нас нет никаких ресурсов, надо приглашать наемное войско сил зла — с рогами и копытами, с вилами и всеми прочими атрибутами.
Дальше встает вопрос о творчестве и творцах в российской истории. Творческий потенциал надлежало реализовать в обществе, которое является родиной Великого Инквизитора, которое всячески истребляет всех этих творцов, их творения и свободу как таковую. Какая свобода, братцы? Мы находимся, если верить литературе, именно в том обществе, где, как только ее немножко появляется, все с плачем бегут ее кому-нибудь сдать и обменять на харчи. Далее, великая идея тотального скачка к социализму в отдельно взятой стране состояла примерно в следующем. Мы находимся в таком патриархально-далеком прошлом, что оно диалектически напоминает пасторально-далекое будущее. О далеком будущем мы знаем очень мало, и, в частности, ничего того, что его отличает от прошлого, мы не знаем. Мы знаем про будущее только то, что с прошлым его связывает. Отсюда возникает иллюзия, что, собственно, никакого различия нет, мы уже почти в светлом будущем, и остались мелкие детали: надо убрать кой-какие силы зла, устранить препоны, порушить кой-чего, поломать, а все остальное — это и есть будущее: общинный золотой век, прирожденные бородатые социалисты, алюминиевые табуретки из снов Веры Павловны… То есть будущее автоматически возникнет путем отламывания от прошлого чего-то не совсем хорошего. Это великая парадигма российской культуры, о которой идут непрерывные споры.
Криворотов: Нужно разрушить настоящее и вернуться в прошлое, таким образом и попадем в будущее.
Чернышев: В этом смысле Россия в тот период была дважды осуждена на то, чтобы только таким путем и развилась эта самая революция. Здесь не было достаточных творческих производящих сил, их не хватило бы даже для самой худосочной, тощенькой эволюции, а требовалась ведь совершенно грандиозная революция, потому что мы подзастряли где-то там в XII–XIV веках, структуры наши были жутко архаичны, и вроде бы все говорили, что требовался какой-то головокружительный прыжок через капитализм, абсолютизм, по-видимому, через феодализм, и как раз народники к этому призывали, и вроде бы Маркс им тоже поддакнул, что нужно, используя структуру, являющуюся прообразом далекого будущего, минуя все необходимые этапы, каким-то образом постараться двинуть к этому будущему в обход всех классических структур. То есть налицо была, с одной стороны, грандиозная задача, которая требовала невероятного творческого фонтана, а с другой стороны, отсутствовал даже слабый ручеечек. Надо было нанимать рогатых.
Всякий, кто брался за эту работу, должен был обращаться именно туда.
Мы говорили о том, что, в принципе, в зависимом-то развитии, когда уже имеется кто-то, кто живет в будущем, кто прорвался на следующий этап развития, — такой прорыв, прыжок через этапы становится возможным. Тогда начинает работать принцип Чернышевского: «Будущее — светло и прекрасно, берите из него, перетаскивайте в настоящее все, что только можете». Мы же немножко этот принцип переделали: «Будущее светло и прекрасно, поэтому берите настоящее и истребите в нем все то, что, как вы считаете, не относится к будущему и мешает его достижению.» Оставшееся и даст будущее, — что, в общем, вызывает некоторые сомнения, потому что истребление нам неизменно удавалось блестяще, а то, что оставалось, почему-то не радовало.
2
Запись первой беседы не сохранилась