Страница 30 из 61
Месье Дешан, согласно письму хозяина гостиницы в Страсбурге, три года трудился у него метрдотелем. «Посмотрим, - решил портье, - может быть, следующим летом поставим его на вина. Он отменно в них разбирается. Я его сам проверял».
Месье Дешан, как и остальные служащие гостиницы, жил в скромных домиках, на окраине парка. Баденские отели предоставляли персоналу комнаты, вычитая за это деньги из заработной платы. Горничные, лакеи и официанты размещались по двое,
- У них чаевые, в казино, - портье отряхнул свой элегантный, форменный сюртук, - пусть не жалуются. Люди в выигрыше всегда щедры.
У ступеней остановился отельный экипаж. Портье, мгновенно, наметанным взглядом, оценил багаж постояльца. Сундуки и саквояжи были от Гойяра, из Парижа. Герр Беккер оказался высоким, выше шести футов, широкоплечим, но изящным, с коротко подстриженными, рыжими волосами. Бороду он не носил. Портье подумал: «Вряд ли ему больше сорока». Лицо у герра Отто Беккера было спокойное, холеное, с легким, красивым загаром.
- В Остенде, наверное, отдыхал, - портье поклонился.
Портье искоса взглянул на отполированные ногти, на рыжие волоски, на длинных пальцах. Ресницы у герра Беккера тоже были рыжие, а глаза голубые, холодные.
Портье поинтересовался, не желает ли герр Беккер позавтракать в номере, как опоздавший к табльдоту. Коммерсант щелкнул крышкой золотого, с бриллиантами, брегета, и отмахнулся:
- Не стоит. Я перекусил во Франкфурте. Принесите мне кофейник и свежие газеты.
Серый костюм гостя был сшит из отличной, английской шерсти. Шелковый галстук цвета голубиного крыла скалывала булавка с крупным сапфиром. Такие же сапфиры сверкали на запонках. Пахло от герра Беккера пряно, волнующе, сандалом.
- Интересно, - пробормотал себе под нос портье, - будет ли ему везти в игре. Денег у него много, это очевидно.
Постоялец поднимался по устланной ковром лестнице. Мальчик в форменной курточке нес его саквояж. Портье, оглядел постояльцев, что устроились в плетеных креслах на террасе. Месье Дешан, склонившись над плечом какой-то итальянской графини, ловко наливал ей кофе.
- В Италии опять воевать будут, - вспомнил портье газету, - они, пока Венецию не присоединят, не успокоятся. Неугомонный синьор Гарибальди. Другие в его возрасте с внуками возятся, а он по горам бродит, с добровольцами. Австрийцы Венецию не отдадут, а пруссаки им помогут.
Вспомнив о Пруссии, портье услышал берлинский акцент нового постояльца и нахмурился:
- Не берлинский, слишком мягкий. Может быть, он из Данцига. Хотя паспорт с берлинским адресом.
Месье Дешан неслышно двигался за спинами гостей. Портье порадовался:
- Таким и должен быть лакей, официант. Сморгни, и не запомнишь. Он взрослый человек, серьезный. Не сравнить с красивыми мальчиками, что на итальянских озерах работают. Понятно, что вдовам средних лет они по душе, но нам такой репутации не нужно. За этим пусть дамы в Италию ездят, что они и делают, - портье усмехнулся. Забыв и о герре Беккере, и о Дешане, он погрузился в изучение меню сегодняшнего обеда.
Федор у себя, отпустив мальчика с мелкой монетой, тоже просмотрел отпечатанную на атласной бумаге карточку. Вечером предлагались остендские устрицы, мусс из фуа-гра и трюфелей, куропатки с пюре из цветной капусты, камбала в соусе из раков и французские сыры.
Ванна итальянского мрамора снабдили английской новинкой, душем. Разумеется, здесь подавалась и горячая, и холодная вода. На мраморном столе, красовалась фарфоровая ваза с виноградом и персиками. Он раскрыл конверт от гостиницы. В нем Федору желали приятного пребывания в Баден-Бадене. К пожеланию прилагалась фишка в двадцать талеров. Федор потянулся: «Поиграем».
Он мог бы приехать в Германию под своим настоящим именем. Тургенев в казино не заходил, а навещать его Федор не собирался.
Он подождал, пока личный лакей поставит рядом с фруктами кофейник, и взялся за проглаженные утюгом газеты: «Хотя стоило бы поговорить с Иваном Сергеевичем по душам. Подозрительные у него знакомства, и всегда такими были. Однако он считает, что я юрист, - Федор закурил египетскую папиросу и блаженно откинулся на спинку кресла. Полдень был теплым, снизу слышались голоса детей. Он, вспомнив мальчиков, улыбнулся.
В июле Федор повез сыновей на дачу. Он купил дом с причалом, под Ораниенбаумом, на берегу Финского залива, завел яхту и охотничьих собак. В августе его величество пригласил Федора с мальчиками в Крым, в Ливадию. Во дворце он, император, и еще несколько доверенных людей работали. Дети купались, ходили в горные походы, ездили в Бахчисарай и Севастополь.
Федор, стоя на Малаховом кургане, обнял сыновей за плечи: «Здесь ваш дядя погиб, Степан Петрович, смертью героя, милые. Здесь русская рать, как в старые времена, встала грудью на защиту нашего отечества, нашей православной веры. Как делали предки наши, все Воронцовы-Вельяминовы».
О заграничной родне Федор детям не рассказывал.
Хватило и того, что он, в июне, забрав мальчиков на каникулы, повез их на Ладогу, показать Шлиссельбургскую крепость. У Федора там было служебное дело. В казематах сидел старейший польский повстанец, Валериан Лукасиньский, почти ослепший старик, на восьмом десятке лет. Его родня забрасывала императора прошениями о помиловании. Федор, потрещав костяшками пальцев, сказал начальнику Третьего Отделения, князю Долгорукову:
- Незачем с ним церемониться, Василий Андреевич. Покойный император Николай предписывал следующее, - Федор вытащил архивную бумагу:
- Государственного преступника Царства Польского содержать самым тайным образом, чтобы никто, кроме вас, не знал даже его имени и откуда он привезен, - прочел он: «Сорок лет ему прогулок не давали, ксендза, - Федор поморщился, - не допускали, - и сейчас не надо. Пусть сдохнет, мразь».
Однако комендант Шлиссельбургской крепости тоже написал просьбу его величеству об установлении более мягкого режима для Лукасиньского. Федору пришлось поехать в тюрьму, лично проверить, что там происходит.
Мальчиков он в казематы не повел, оставил с жандармами на берегу. Федор договорился, что их покатают на лодке. «Кто думал, - зло пробормотал он, стряхивая пепел, - что старики еще будут скрипеть? Сорок лет прошло».
Саша и Коля рассказали отцу, что один из отставных солдат, живших при крепости, повел лодку на то место, где когда-то сбросили в Ладогу людей.
- Живых, папочка, - грустно сказал Саша, - мужчину и женщину. Их сначала штыками закололи, а потом в озере утопили, связанных.
Федор уверил мальчишек в том, что это все ерунда и погладил их по головам:
- Вы тоже, в лицее, страшные истории рассказываете, я знаю, - он подмигнул сыновьям, - и мы, в кадетском корпусе, рассказывали. Нас отвезут в Шлиссельбург, пообедаем. Потом пойдем вниз по Неве, - он проводил глазами лодку с мальчишками. Федор скинул штатский пиджак на руки жандармам: «Показывайте мне, кто их по Ладоге катал».
Это оказался семидесятилетний старик. Федор сначала от души избил его, в пустой камере, выбив глаз, сломав ребра, изуродовав лицо. Он велел коменданту крепости:
- Если очнется, увольте его с волчьим билетом. То дело, - Федор вымыл окровавленные, руки, - до сих пор засекречено. Не след о нем болтать. Тем более детям.
- Куда же он пойдет, Федор Петрович? - робко поинтересовался комендант: «Старик ведь...»
- Я лично осенью приеду и проверю, - холодно ответил Воронцов-Вельяминов, - если он здесь будет болтаться, вам не поздоровится.
Мерзавец, впрочем, довольно быстро умер, через несколько дней.
- Хорошо, - подумал Федор, получив записку от коменданта, - не надо детям, и слышать о таком. Мы новые Воронцовы-Вельяминовы, с теми покончено.
Мальчики знали, что их дед был бунтовщиком и похоронен в Сибири, а их отец и покойный дядя честно служили императору. «И мы будем, папочка, - улыбнулся Коля, - обещаем. Я стану жандармом, а Саша инженером».
- Будешь дорогу до Тихого океана строить, - Федор пощекотал мальчика, - а Николай станет ее охранять.