Страница 26 из 61
Он увидел, как блестят ее большие, зеленые глаза и едва заметно кивнул.
Следующим утром Марта устроилась в простом экипаже. Она пока не хотела появляться на вокзале Баден-Бадена. С Джоном они сюда приехали точно так же, на лошадях. До Гейдельберга было всего пятьдесят миль. Марта собиралась сесть на поезд на одной из маленьких станций.
- Я ненадолго, - сказала она Джону, собирая саквояж, - видишь, - Марта повертела кольт, - даже револьвер не кладу.
Герцог поднял бровь и взял у нее оружие:
- В университете оно совершенно точно ни к чему. Оттуда езжай во Франкфурт, - велел он, - забери свои вещи из камеры хранения и становись мадам Гаспар, дорогая моя. А я превращусь в скромного официанта, - он подмигнул Марте.
Баден-Баден она изучила хорошо. Тургенев и Виардо рассказали ей о гостиницах, казино и ресторанах, показали на плане города, где находятся галереи с целебной водой. Марта должна была остановиться в «Stephanie Les Bains», на аллее Лихтенталер. При гостинице был свой водный павильон, с ваннами, модной новинкой, душами, и турецкой баней. Марта собиралась послать телеграмму из Франкфурта. Мадам Гаспар заказывала для себя трехкомнатный номер, с личной горничной.
Она раскрыла саквояж, и осторожно взяла блокнот. Чернила выцвели, но почерк Лавуазье был четким, разборчивым.
- Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью, - прочла Марта и вспомнила карие глаза Менделеева. Марта была уверена, что химику понадобятся эти записи. Она откинулась на спинку сиденья и задремала под ровный ход экипажа.
Интерлюдия. Гейдельберг, лето 1865
Колокола на церкви Святого Духа пробили десять утра. Окна гимнастического зала были распахнуты на тихую, узкую улочку. Деревянный пол посыпан свежими опилками. Инженеры, геологи и химики собрались в правом углу, юристы в левом. Каникулы заканчивались, студентов в городе становилось все больше. Толпа увеличивалась, подходили новые люди. Двое юношей, совещавшихся в центре зала, пожали друг другу руки. Один из них взобрался на деревянное возвышение, и позвонил в колокольчик.
- От корпорации инженеров, математиков и естественных наук, - студент осмотрел толпу, - господин барон де ла Марк, от корпорации юристов господин граф Адельгейм. Правила вам, господа, напоминать нет нужды, - он усмехнулся, - каждый из дуэлянтов должен стоять на месте. Запрещено избегать ударов, запрещено прерывать дуэль, пока оба соперника находятся на ногах. Прошу, - он указал на расчищенное пространство в центре зала.
Виллем снял рубашку и принял от главы своей корпорации латную перчатку и легкий панцирь. Сабля, наоборот, была тяжелой, острой. Юноша, неслышно вздохнув, сжал зубы: «Потерпи. Всего год остался. Угораздил меня оказаться лучшим фехтовальщиком на кафедре».
В первый год учебы Виллем уклонялся от дуэлей. В Гейдельберге, они были традицией, как и во всех университетах Германии. Мужество человека оценивалось по количеству шрамов на лице. Голову во время поединка не прикрывали. Положено было продолжать драться, несмотря на кровь, заливавшую глаза.
Виллему это казалось глупой игрой. На каникулах, поехав на практику в горы Гарца, он угодил в завал. Юноша три дня, вместе с другими шахтерами, пробыл под землей.
- Надо проявлять свою храбрость в таких местах, - сказал Виллем председателю своей корпорации, графу фон Рабе, наследнику сталелитейных мануфактур и шахт в Руре, - ты сам будущий инженер. Ты тоже под землю спускался. А это все ребячество, - Виллем махнул рукой.
Голубые глаза Теодора фон Рабе сверкнули льдом.
- Конечно, - процедил немец, - чего ждать от тебя, голландца? Вы так давно занимаетесь торговлей, что забыли о рыцарской чести и своем аристократическом происхождении.
Виллем знал, что свой титул фон Рабе получили всего лишь в прошлом веке. В комнатах графа висел портрет его прадеда. Мощный, рыжеволосый мужчина стоял, расставив ноги, насупившись, глядя прямо на живописца, положив руку на эфес шпаги.
- Его тоже звали Теодор, - заметил юноша. Виллем подумал: «Они, конечно, как две капли воды похожи». Матушка первого графа фон Рабе осталась вдовой. Когда ее первый муж погиб в шахтах, женщина вышла замуж за богатого, бездетного промышленника. Тот усыновил ее ребенка.
- Ее второй муж тоже умер, - вздохнул юный граф, - довольно быстро после свадьбы. Впрочем, он был немолод. Фрау Маргарита, - он показал на портрет красивой женщины в трауре, - стала наследницей всех предприятий, и передала их своему сыну. Он и получил титул.
Виллем тогда покраснел и раздул ноздри.
- Ты осторожней, - предупредил он графа фон Рабе, - осторожней, Теодор, а то и вправду не миновать тебе дуэли. Со мной, - холодно предупредил Виллем, - ты помнишь, я происхожу по прямой линии от Арденнского Вепря.
Драться юноша не стал, хотя он был одного роста с графом Рабе, такой же высокий и мощный. Рабе, нехотя, извинился. Потом к Виллему приехал отец, на несколько дней. Барон де ла Марк осмотрел сына и поинтересовался: «Где твои шрамы?»
- Папа, - попытался сказать Виллем, - зачем это? Сейчас новое время, что за предрассудки..., - он вздрогнул. Отец ударил кулаком по столу и заорал: «Мой сын не будет трусом, понятно! Если я узнаю, что ты не участвуешь в поединках..., - барон выругался. Виллем, бессильно подумал: «И не скажешь ему ничего, он отец...»
С тех пор он и начал драться. Шрамов было никак не избежать. Многие студенты намеренно не лечили раны, вкладывая туда конский волос, для того, чтобы они дольше заживали. Фон Рабе гордо сказал Виллему:
- Сам Бисмарк поддерживает эту традицию. Он заявил, что храбрость человека определяется количеством шрамов на его лице. Когда Германия объединится, когда мы пойдем воевать с русскими и французами, - граф усмехнулся, - нам нужны будут смелые люди.
Виллем отлично знал, что многие из студентов только и ждут будущей войны. Юноша не посещал лекции по истории и языку, но достаточно было провести один вечер в пивной, чтобы услышать рассуждения о великом тевтонском духе и о том, что Германия обязана вернуть себе Эльзас и Лотарингию. «Бельгию и Голландию, наверное, тоже, - кисло думал Виллем, - я знаю, о них говорят, как о исконно немецких землях. Войны нам не миновать».
Студенты распевали: «Германия, Германия превыше всего, превыше всего в мире» и «Стражу на Рейне». Виллем давно привык к пьяным голосам на улицах:
Призыв - как громовой раскат, Как звон мечей и волн набат: На Рейн, на Рейн, кто станет в строй Немецкий Рейн закрыть собой?
Он сам, конечно, ничего такого не пел. Виллем избегал участвовать в разговорах о политике, предпочитая проводить время в лабораториях, библиотеке и за письмами.
Отец сообщил ему, что следующим летом Маргарита выйдет из монастыря. Барон де ла Марк обещал руку дочери барону Виктору де Торнако, из Люксембурга, вдовцу шестидесяти лет от роду, и собирался устроить пышную свадьбу. Бельгийский и голландский монархи послали де ла Маркам свои поздравления с помолвкой.
Виллем мрачно повертел конверт:
- Может быть, все-таки написать ему? Он отец, нельзя такое скрывать..., И дядя Жан не знает, - юноша почувствовал, что краснеет и тряхнул светловолосой головой: «Дяде Жану мы с Элизой скажем, следующим летом. Он добрый человек, он поймет..., Он любит Элизу, и не станет запрещать ей выходить замуж по любви...»
Кузина прислала весточку Виллему, первым годом в университете, когда ему было одиноко. Юноша, чтобы не оставаться в своей комнате, бродил по тропе философов, вдоль реки, и уходил из библиотеки самым последним.
Они стали переписываться. Виллем привык к изящным, пахнущим ландышем конвертам, с французскими марками, с ее четким, мелким почерком: «Дорогой кузен Виллем...». Элиза присылала письма аккуратно, два раза в месяц, Виллем рассказывал ей о лекциях, занятиях в лаборатории, о своей практике на шахтах. Он жалел, что не может на каникулы поехать в Ренн. Отец требовал от него работы на шахтах «Угольной Компании де ла Марков».