Осенняя женщина

На пороге здания их встретила улыбчивая женщина в белом халате, не перестававшая тараторить так громко, словно Периши были глухими и только так до них мог дойти смысл ее речи.

— Она очень рада видеть в их доме таких гостей, — переводила ее крики их верная Юля. — Все дети у них прекрасные, общительные, хорошо учатся, мастерят поделки.

Но Дебора уже не слушала. Ее со всех сторон обступили мальчики и девочки различных возрастов. Дети постарше с любопытством разглядывали Дебору, а малыши смело трясли ее за подол юбки и что-то чирикали.

— Что, что они говорят? — растрогавшись, спросила Дебора у Юли.

— Они просят взять их с собой, — с чувством перевела та, хотя дети галдели: «Тетя, тетя пришла. Как тебя зовут, тетя?».

— О, милые, милые дети, — запричитала Дебора, гладя их по головкам и про себя прикидывая, какому ребенку подошла бы та миленькая кроватка, в которой спала Сьюзи, давно пылившаяся на чердаке.

— А что ты нам принесла, тетя?

— I am glad to meet you![3] — сюсюкала она, хватая за щечки самых симпатичных малышей.

— А у меня Колька сегодня конфету отобрал! — осторожно пожаловался один, ожидая сочувствия и, возможно, возмещения убытков.

— How do you do![4] — надрывалась Дебора, не ожидавшая найти здесь столько красивых и общительных детей.

— Она толстая и с очками, — заявила другая кроха, хмурясь. — А моя мама красившее.

— How are you?[5] — пропела Дебора, присев возле нее.

— Отойди! Ты не моя мама! — в голос заревела кроха, и гостья почувствовала себя неуютно. Ей вдруг расхотелось искать здесь будущего члена своей семьи. От маленьких детей много шума и грязи. Уж кто-кто, а она, Дебора Джон Периш, мать троих детей, знает это не понаслышке. Надо было присмотреть кого-то постарше. Своей мыслью она успела поделиться с мужем, пока они шли по коридорам вслед за Юлией и дамой в белом халате. Джон промолчал, предоставляя решать этот вопрос жене.

И вот в одной из комнат Дебора увидела очаровательного мальчика лет десяти-одиннадцати. Прижав колени к подбородку, он сидел на подоконнике и меланхолично смотрел в даль за окном. Деборе потребовались считанные секунды, чтобы в ее воображении судьба мальчика была устроена. Вот он уже знакомится с ее детьми, вот они играют вместе в мяч. Вот его представляют восхищенным Сиреневым Дамам. Вот он идет в школу, а потом в колледж. Дальше — университет. Ее мальчик, сильный красавец-блондин — адвокат, или врач, или что-то в этом роде. Вот он приводит к ним свою девушку и говорит: «Мама, папа, познакомьтесь… Это моя будущая жена».

Когда дама в белом халате пригласила их в свой офис, Дебора уже приняла решение.

«Возжелав многого, будь готов потерять то, что есть», — с горечью думала она спустя два года, лежа в темной спальне своего дома и чутко прислушиваясь к ночным звукам. Муж, судя по его ровному похрапыванию, давно уже спал, а к ней сон не шел. Она думала о потерянном покое, о том, какое наказание понесла за свою глупость и самонадеянность и как ее бедная мамочка была права. А еще пыталась угадать, что на этот раз замышляет Белобрысая Проблема за дверью своей комнаты в конце коридора. И когда Дебора Периш думала обо всем этом, то попутно искренне проклинала и Сиреневых Дам с их комитетами, подписками и дутым христианским милосердием. Если уж говорить начистоту, то Сиреневые Дамы — просто шайка мерзких старух, которые ловят в сети своей мнимой добродетельности настоящих дочерей Америки и сбивают их с истинного пути. И пусть отец Гарольд катится ко всем чертям со своими призывами к долготерпению. Сам то он небось не усыновил Белобрысую Проблему из России. У него с этой его кислой ирландкой и своих-то детей никогда не было. Пусть они теперь говорят все, что им вздумается, а она поступит по-своему. Она все исправит. Ради семьи…

Всхлипнув еще пару раз, Дебора провалилась в сон, как в бездну.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и в спальню проскользнула маленькая тень. В руках эта тень несла теплый тюбик детской зубной пасты, рекомендованной к применению лучшими дантистами США. Правда, им никогда и в голову не пришло бы рекомендовать то, что тень выделывала с пастой над лицом Деборы, а потом Джона Периша. Нет, таких рекомендаций дантисты явно не давали.

Колька ненавидел в своей жизни всего три вещи: мужика по имени Олег, подбивавшего клинья к его матери; вопрос «где ты был так поздно?» и учительницу алгебры, такую же сухую и занудную, как и ее интегралы.

Правда, в разные периоды жизни Колькины «ненависти» менялись, но оставалось неизменным только число три. В пятилетием возрасте (а счет он вел именно с этого времени, когда начал осознавать себя личностью с воспоминаниями) он ненавидел яичную запеканку, походы в парикмахерскую и мамину подружку тетю Таню. Та как-то имела несчастье пообещать подарить памятливому малышу старый маузер своего деда и, конечно же, не подарила. Уж есть на свете такие тетки, обещающие всякие привлекательные вещи и со спокойной совестью обещания не выполняющие. За это, будучи в детском непосредственном возрасте, он стал называть ее просто Танькой, хотя неоднократно получал от матери увесистые шлепки, когда за предметом раздора захлопывалась дверь. «Сколько раз повторять, чтобы не было у меня «Таньки»! Сколько раз! Ишь, нашел ровню!» — приговаривала мать, опуская карающую длань на то место, которое считала наиболее подходящим для наказания. Место болело, но Коля все сносил: обманщица Танька не заслуживала слез. Много позже она превратилась в Татьяну Алексеевну, но даже в это уважительное обращение Коля привносил столько сарказма и скрытого ехидства, что мать всякий раз бросала на него укоризненные взгляды. Она могла бы, конечно, дать подзатыльник, но пятнадцатилетний сын достиг такого юридического совершенства в обращении с предметом своей неприязни, что формально придраться к нему не представлялось никакой возможности.

Вот и сейчас две старые подруги заперлись на кухне и уже час шушукались под аккомпанемент очередного бразильского «мыла». Иногда оттуда доносилось словечко-другое, сказанное погромче, но Колька мог и не прислушиваться. Он и так отлично знал, о чем болтали Танька с матерью. Тема в последний месяц не менялась — Олег, Олежек, Олененочек. Наглый молодой мужик, слишком молодой для матери, свалился на маленькую семью Захаровых как снег на голову Мать, выгнавшая отца Кольки из-за баб еще в бытность Татьяны Алексеевны Танькой, изменилась за этот месяц кардинальным образом. Первым делом отставку получили старенькие тапки и домашний халат с заплатой на локте. Во вторую очередь жертвой пала ее обычно непритязательная функциональная прическа. Стараниями девчонок в парикмахерской, где работала Валентина Ивановна, голова ее начала сильно напоминать клумбу перед домом «нового русского». Далее следовали еще более впечатляющие изменения в укладе жизни, что свидетельствовало о нешуточном обороте дела. Взгляд матери стал пристальнее, жестче и нетерпеливее. Возникли вопросы о Колькиной учебе и планах на будущее, а это уже недвусмысленный намек на недопустимость его разгильдяйского отношения к жизни. Вольной вольнице, когда мать интересовалась только тем, обедал ли он и заплатил ли за телефон, приходил конец. Скорее всего, материнские инстинкты проснулись в ней вместе со всеми остальными из-за этого скользкого козла, возникшего откуда-то из недр огромного города с неизменными букетами похабных цветов (из больших белых кульков-соцветий выглядывали неприличного вида желтые пестики) и подозрительной для мужика любовью к театру оперы и балета. Раз в неделю белобрысый заезжал за матерью на «ауди» и вез ее смотреть на парней в колготках.

Из-за всего этого Колька исполнился к кавалеру матери чувствами, не имевшими ничего общего с благодарностью. Особенно после того, как этот наглый тип однажды фамильярно потрепал его по затылку и, между делом перекатывая во рту «Орбит» без сахара, весело осведомился: «Ну, как дела, пацан?». Колька, сам охотно соглашавшийся, что выглядит моложе своих лет, дернулся в сторону и процедил первое, что пришло в голову: «Сам ты… пацан!». Дело происходило в узкой прихожей, где кавалер дожидался, пока мать соберется с ним на очередную премьеру в очередном культурном заведении. В один миг белобрысый прижал его к шкафчику и задышал концентрированным ментолом в лицо. Понизив голос и опасливо покосившись на дверь спальни, кавалер пропел, улыбаясь на все 32 зуба: «Паря, взрослых надо уважать. Что, папка не научил в свое время? Так мы это исправим. Не ерепенься, пацанчик».

3

Я рада познакомиться с вами! (Англ.)

4

Здравствуйте! (Англ.)

5

Как поживаешь? (Англ.)