Страница 14 из 81
Погрузка на корабль произошла так поспешно, что Роза и Гортензия не захватили с собой никакого багажа.
«Гортензия, маленькая, веселая, отлично исполнявшая негритянские танцы и песни, — расскажет впоследствии Жозефина Жоржетте Дюкре, — очень забавляла матросов, которые постоянно играли с ней и составляли излюбленное ее общество. Как только я засыпала, она убегала на палубу и там, предмет всеобщего восхищения, ко всеобщему удовольствию повторяла свои номера. Один старый унтер-офицер особенно любил ее, и, как только его обязанности давали ему хоть минуту передышки, он посвящал все время своей маленькой подружке, от которой был без ума. Моя дочь столько бегала, танцевала и прыгала, что ее башмачки вконец износились, Зная, что других у нее нет, и боясь, как бы я, увидя такой непорядок с обувью, не перестала выпускать ее на палубу, она скрыла от меня это обстоятельство, и однажды я обнаружила, что она вернулась в каюту с окровавленными ногами. Я в ужасе спросила, не поранилась ли она.
— Нет, мама.
— Но у тебя же ноги в крови!
— Уверяю тебя, это пустяки.
Я осмотрела рану и обнаружила, что башмаки моей дочки превратились в опорки и она жестоко расцарапала ногу о гвозди. Мы были еще только на полдороге, нам предстоял еще долгий путь до того, как мне удастся раздобыть новую пару обуви, и я заранее сокрушалась при мысли о горе, которое причиню бедной Гортензии, вынудив ее сидеть взаперти в нашей скверной крошечной каюте, и о вреде, который сидение взаперти причинит ее здоровью. Я много плакала и не могла придумать, как выйти из положения, В этот момент появляется наш приятель унтер-офицер и осведомляется с привычной грубоватой откровенностью, чего это мы расхныкались. Гортензия, рыдая, торопливо рассказывает ему, что не сможет больше выходить на палубу, потому что изорвала свои башмачки, а у меня нет для нее запасных.
— Всего-то делов? У меня в рундучке есть пара старых, сейчас я за ними схожу. Вы их подрежете, сударыня, а я подошью. Черт возьми, на корабле надо обходиться тем, что под рукой. Мы здесь не хлыщи и не франты, есть необходимое — и это главное.
Не дав нам времени возразить, он с торжествующим видом принес свои старые башмаки, которые Гортензия встретила с выражением самой большой радости. Мы с необычайным прилежанием взялись за дело, и к концу дня моя дочь уже могла предаваться удовольствию развлекать экипаж».
Переезд длился долго — пятьдесят два дня. Из-за ошибки лоцмана, минуя Гибралтарский пролив — «Чувствительный» шел в Тулон, — фрегат едва не потерпел крушение у берегов Африки и задел за дно килем. Пришлось бросить якорь и всем, включая Розу, налечь на канаты, чтобы стащить злополучный корабль с опасного места.
Высадившись 2 9 октября 17 90 в Тулоне, Роза узнает, что, сама того не подозревая, стала заметной Личностью. Александр де Богарне сделался не только влиятельным членом Собрания, но и членом якобинского клуба, председателем которого скоро будет выбран, а он уже — целых два раза — был председателем Учредительного собрания. Его слушали несмотря на напыщенность слога, и он — «Монитёр»[44] свидетель — с равной легкостью говорит о положении евреев и наводнениях, о монахах и путях сообщения. Он в самом деле считает себя всезнающим.
Сипион дю Рур первым сошел с фрегата и снял для своей любовницы, а мне думается, отчасти и для себя, скромную квартиру в доме N 7 по улице Св. Роха. Уезжая из Тулона в Фонтенбло, Роза занимает 100 луидоров у своего любовника и еще 80 у другого флотского офицера Огюста де Меронне Сен-Марка, причем обе суммы будут выплачены только г-жой Бонапарт.
«Санкюлотка и монтаньярка…»
Роза, Гортензия и Евгений живут втроем в Фонтенбло у псевдочеты Богарне, когда вечером во вторник 2 1 июня им становится известно, что утром того же дня королевская семья, пленница Революции, бежала из Тюильри с намерением присоединиться к армии Буйе.
Событие вводит Александра в большую Историю, потому что на неделю «бразды правления» переходят к нему. Конечно, если бы Людовик XVI не убежал из Парижа, г-н де Богарне был бы известен только как первый муж императрицы Жозефины, но в это утро ему как председателю Собрания приходится отправиться в Тюильри и официально констатировать отъезд августейшей фамилии. Затем он занимает свое место на трибуне Собрания и объявляет:
— Господа, я должен сообщить вам удручающую новость. Сегодня ночью враги нашего общего дела похитили короля и часть его семьи.
Похищение короля! Таков был эвфемизм, придуманный за несколько минут до этого Александром Богарне, Лафайетом[45] и Байи[46] для того, чтобы объяснить отъезд Людовика XVI. Всю эту длинную трагическую неделю, создавшую во Франции партию республиканцев, Александр руководит писанием обращений, призывов и приказов Собрания, вдохновленных и направленных им с неоспоримой ловкостью. Депутаты заседают без перерыва, и он склоняет их проголосовать за декреты об улучшении ввоза товаров с Мадагаскара. В среду 22, в десять вечера, он объявляет коллегам, что накануне ночью Людовик XVI арестован в Варенне. Затем он ставит на голосование «самые неотложные и действенные меры по обеспечению безопасности особы короля». Новый эвфемизм, изобретенный для обозначения возврата беглеца и отныне пленника.
25 с террасы Фейанов он наблюдает за грозным кортежем, окружающим пленную монархию, и за патриотами, усевшимися на королевскую берлину. Глядя на серого от пыли Людовика XVI, который отупело взирает на толпу, г-н виконт де Богарне, несомненно, вспоминает о написанном всего шесть лет назад письме, которым чиновник геральдической службы уведомил мужа Розы, что тот «не вправе притязать на представление ко двору». И во вторник же 25 марта 1791 ему несколькими минутами раньше почтительно вручают ключ от королевской берлины. Ему, который так и не удостоился права ездить в королевских каретах!
Тем временем в Фонтенбло перед особняком N 8 на Французской улице, где живет семья председателя Собрания, «между двором и садом» собирается толпа, и, когда люди видят будущего вице-короля Италии и будущую королеву Голландскую, чей-то голос провозглашает:
— Вот теперь наши дофин и дофина!
27 июня Александр направляет отцу в Фонтенбло письмо, написанное тем удивительно претенциозным слогом, секрет которого передал ему Патриколь: «Я упрекал бы себя, если бы мое теперешнее положение, ставшее в критических обстоятельствах более опасным, затруднительным и почетным, нежели любое другое председательство, помешало мне выразить вам свои чувства. Я изнурен усталостью, но черпаю силы в мужестве и надежде, что, заслужив своим усердием хоть часть расточаемых мне похвал, смогу быть полезен общему делу и способствовать поддержанию мира в королевстве…»
Известность Александра бросает свой отсвет на Розу, в их отношениях наступает разрядка. Дети, их учение и здоровье — вот, без сомнения, причина этого modus vivendi[47]. Супруги перестают объясняться с помощью юристов. Отношения их пристойны, даже учтивы, какими они и должны быть в XVIII веке между супругами, общего у которых только фамилия. Разумеется, никакого намека на нежность — это было бы дурным тоном, — как пытаются нас уверить письма, сочиняемые по любому поводу, приписываемые Александру и Розе в этот период и даже опубликованные.
В течение двух с половиной лет, последовавших за поспешным возвратом с Мартиники, будущая императрица живет в парижской гостинице «Астурия» на Анжуйской улице, затем переезжает на улицу Нев-де-Матюрен и наконец снимает квартиру на улице Сен-Доминик.
В то время как машина, которая вскоре все сметет на своем пути, уже пущена в ход учениками чародея[48], Роза предается крайнему легкомыслию и ведет совершенно свободный образ жизни.
44
«Монитёр» — полное название «Монитёр Юннверсель», французская газета, издававшаяся с 1789 по 1868, а после переворота 18 брюмера ставшая правительственным органом. С 1868 уступила место новому органу «Журналь Оффисьель».
45
Лафайет, Мари Жозеф Поль Ив Рок Жильбер Мотье, маркиз де (1757–1834) — участник войны США за независимость, после взятия Бастилии командующий Национальной гвардией, перешедший затем на сторону реакции.
46
Байи, Жан Сильвен (1736–1793) — астроном и политический деятель, в 1789–1791 — председатель Национального Собрания и мэр Парижа. Казнен во время террора.
47
Modus vivendi (лат.) — здесь: обстановка сносного, терпимого сосуществования противоположных сторон.
48
Ученики чародея — «крылатое слово», восходящее к названию баллады Гёте «Ученик чародея»: полузнайки, сумевшие выпустить на свободу стихию, но бессильные справиться с ней.