Я иду искать. История вторая

Лес выгорел на расстоянии двух или трех верст от стен города. Нет, не выгорел — казалось, деревья просто рассыпались в серый пепел, при каж­дом шаге поднимавшийся тихими, невесомыми облачками. От пепла пахло, как от разогревшегося компьютера, его слой доходил кое-где до колена.

Взрыв — если это был взрыв — не породил взрывной волны. Чета просто вышла из самого обычного леса в этот пепел, и граница между ними была такой же четкой, как граница между светом и тенью в солнечный полдень, как...

Как граница между добром и злом. Теперь Олег понимал это. Ложь — что ее нет, границы. Она есть. Она пролегла теперь для него так же четко, как живая зелень леса и огромный, геометрически правильный круг серого пепла, в который кто-то бездушно превратил славянский город — такой же, как Рысье Логово в Вересковой Долине. В этом не было ничего от виденной крова­вой жути хангарских погромов в санированных весях на западе. Просто кто-то прилетел на боевой машине и что-то сбросил из-под небес. Без ги­канья, без визга, без угроз и пожаров — сбросил что-то на спящий город, на дома, деревья, детей, женщин, стариков, скотину, стены кремля.

Чтоб разом и без хлопот. Даже гуманно, ведь никто не успел проснуть­ся. И так спокойнее — ведь укрепленный город горцев не возьмешь так же легко, как большинство весей лесовиков. Даже если в городе нет мужчин, ко­торые ушли воевать. Незачем рисковать. Война должна быть чистой и цивилизованной, без лишних жертв.

— Они так могут... — начал Олег. Йерикка хмуро отозвался:

— Да, они могут так и в других местах. Но это очень дорого. Поэтому так делают редко.

Олег больше ничего не спрашивал.

Чета шла по серому пеплу. Шшшух... шшшух... шшшух... Шептали шаги, и пепел оседал на одежде, оружии и волосах, на коже и губах — еще теплый, пахнущий классом информатики в школе... Нежели это БЫЛО? Неужели он МОГ жить, ходить, смеяться, смотреть телевизор, если ЭТО — ВОТ ЭТО! — ЕСТЬ ная­ву?!

— Их надо убить всех, — сказал Олег и не удавился тому, как спокоен его голос. — Им нельзя жить. Это нехорошо — таким жить.

Ему не ответили. Только Гоймир, шедший впереди, на миг остановился и неистовым жестом вскинул кулак в краге, грозя плавно скользящему в небе Невзгляду.

Шшшух... шшшух... шшшух... Приближался оплавленный каменный вал, места­ми светящийся малиновым и багровым — то, что осталось от каменных стен кремля. Чета прошла, мимо изваяния Дажьбога — оно тоже было каменным и по­чему-то не очень оплавилось, можно было различить черты лица...

На щеках у глаз бога-воина застыли две каменные слезы.

Мальчишки, проходя мимо, вскидывали руки в приветствии — молча. Плачущий бог смотрел на них — опоздавших. Приди они раньше — погибли бы то­же, но все равно каждый из них чувствовал себя опоздавшим и потому до са­мой смерти виновным...

Недалеко от каменных наплывов сидели живые. Замер прямо в пепле ста­рик с трясущейся седой головой. Прижались друг к другу две девчонки лет по семь-восемь, даже не плачущие, молчаливые и недоуменно глядящие вокруг. Стоял рослый парнишка — возле самого вала, брови и ресницы сгорели, потре­скивали волосы надо лбом, лицо и руки покрывали волдыри ожогов, рубаха на груди дымилась, готовая вспыхнуть. Парень стоял и жарился заживо, не чувст­вуя этого, сжимая в руке самострел и не сводя налитых кровью глаз с опла­вленного камня.

Гоймир подошел, прикрываясь рукой от невыносимого пекла, взял Кота за рукав и отвел в сторону. Тот отошел покорно, спросил безразлично:

— Чьих будешь? — скользнул взглядом по головной по вязке, кивнул: — А...

Над камнями, в потоках дрожащего горячего воздуха, кружились птицы. Наверное, жили в городе и сейчас не могли понять, куда делись их гнезда, что вообще произошло...

Смотреть на это было невыносимо. Олег отвернулся и первым побрел к деревьям на другом конце страшного круга...

...Старик умер вечером, так ничего и не сказав. Он не был ранен или как-то еще поврежден. Когда Рыси предложили ему поесть, он, сидевший у ко­рней дуба, качнул головой — вправо-влево. А когда к нему подошли в следу­ющий раз — оказалось, что он не дышит.

Девчушки и парень ели. Тоже молча, лишь потом парень встал, поклонил­ся и уронил единственные слова после того, как его увели от пожарища:

— На полночь пойдем. Наших искать — дружину с исполчением. Весть понесем. Благо вам, да у нас теперь иная тропа.

И ушел, ведя за, собой младших — ушел к воинам уничтоженного племени. Его не удерживали и ничего не желали ему — что пожелать? Рыси схоронили старика на окраине пепелища и собирались было уже уходить — ночевать тут никто не хотел — когда Данок вдруг закричал:

— А вон они!

Все рассыпались за деревья, направляя оружие в ту сторону, куда он показывал. В версте, не дальше, на опушке мелькали фигуры вооруженных лю­дей — много, больше, чем было ребят в чете. Неясно только, заметили они гор­цев, или нет — скорее нет, потому что продолжали передвигаться достаточно открыто. Все, у кого были бинокли, похватали их, уверенные, что увидят вра­га...

Первым опустил бинокль Олег. Опустил, помедлил и удивленно сказал:

— Вообще-то это может быть галлюцинация от белковой пиши и недостатка зелени. Но я клянусь, что это наши спецназовцы. В смысле — русские. В смы­сле — с Земли. Братва, а я не чокнулся?!

Отряд — не чета — назывался «Славян». Не в честь какого-то мифическо­го героя или реального исторического лица — просто наиболее частым обра­щением друг к другу среди его бойцов было «славян!» Ничего удивительного в наличии среди защитников Горной Страны части, набранной из русских, хохлов и белорусов, сербов, поляков и болгар вообще-то не было; достаточно вспом­нить защиту Стрелково и отряд добровольцев Хайнца Хассе, погибшего там же в боях... Удивительным было другое — эти бойцы-земляне... ЖИЛИ на Мире. Зачастую с родней и семьями.

Рижские ОМОНовцы и разыскиваемые «Гадским трибуналом» сербские четники, оказавшиеся не у дел черноморские казаки и добровольцы батальона «Дне­стр», АКовцы-поляки, скрывающиеся от властей собственной страны после учас­тия в балканских войнах, адепты неких Русско-Казахских и Северо-Чеченских республик — весь этот отлично вооруженный народ великолепно знал олегова деда, попал сюда не без его «пособничества « и жил «коммуной» где-то за Ключ-Горами, из-за чего и «опоздал к началу драки». Растроганного мальчишку ута­щили от горцев к отдельному костру и начали активно уговаривать «остава­ться с нами», обещая, что «домой вернуть ничуть не хуже смогут» и что «за вну­ка Марычева, случись что, любого натянут по самые помидоры» Олег еле отбо­ярился, но его еще долго не оставляли в покое.

В конце концов, когда угомонились даже самые настойчивые, Олег оста­лся у догорающего под плетенкой огня рядом с добровольцем по имени Саш­ка — парнем примерно на три года старше самого Олега. Но Сашка ничуть не задавался и признавал в Олеге равного без оговорок.

— Ты вот, видишь, из хорошей семьи, — говорил доброволец, поглаживая ладо­нью бесшумный «винторез» с толстой трубой глушителя во весь ствол, — я твоего деда сам не видел, но слышал про него много... Я так врубаюсь, что ты мог бы затариться в их городе или вообще уехать, а ты воевать попер­ся, дурак, и я за это тебя уважаю... — он сам посмеялся, вздохнул: — А ме­ня не спрашивали, хочу я воевать или не нужно мне это на фиг... Знаешь, я ведь в Грозном родился и жил, прикинь! Повезло — как утопленнику. Не, ему больше везет. Он подрыгается минутку и хана, отмучился. А я столько лет дрыгался... Там же русским вообще вилы были. Иначе не скажешь. Все про нас забыли, никому мы на... — Сашка смачно выругался, — не нужны. Вот поставь себе: людьми мы там не считались. А самое поганое знаешь что? Нас скотом считали те, у того в башке ни шиша не было, кроме тройки перевранных кус­ков из Корана. Я так понимаю — тем, кто под фашистами жил, и то легче было. Хоть не так страшно и обидно... Тут как дело обстоит — у тех государство было бесчеловечное по своему порядку, а у этих — просто бандитское. У тех были разные там Вагнеры и Гете, а у этих — только «травка» и невежество... Вот что было в падлу. Ну, вилы, я уже сказал... Отца у меня убили в 92-м, просто потому, что по-чеченски на какой-то там вопрос ответить не смог. Тогда же и мать украли — просто ушла на улицу и не вернулась. Я из дому сдернул — что там ловить-то было? На улице оказался, попрошайничал... Красть западло было, не приучили, да и я видел, что с русскими пацанами и девчонками, которые крали, было, если поймают. Типа этот, суд Линча. Хуже да­же, я точно говорю. Не знаю, как выжил. Злости накопил — вагон, только бес­сильной, да и что я тогда понимал-то? А тут наши подваливают. Мне тринадца­ть было, я к ним и прибился, думаю — вот и на моей улице праздник! Какой, нафик, праздник, за ними самими следить нужно, как слепые щенята... Ну я и стал в одном штурмовом батальоне «неуловимым мстителем».