Страница 39 из 153
Через три часа появились тройки. В двух из них экипажи едва не выпадали наружу, потому что в кузовах, высунув задрапированные лентами стволы в пропилы задних бортов, стояли «утес» и АГС, заряженный картечными гранатами. Квитко с «невестой», успевший переодеть штаны, а с ними четверо парней прошествовали в дом, тройки развернулись... и парадный конный строй хангаров почти весь полег под разрывными пулями и картечью, а на аэродром и склады полетели фугасы «шмелей». Квитко, войдя в дом с невестой под ручку, с ходу врезал из автоматического «маузера» по дорогим гостям, и они влипли физиономиями в миски с квашеной капустой.
Короче говоря, все дело провернули с наглым изяществом, на одном дыхании. Но самое-то интересно, оказывается, еще было впереди! Дочка войта за время короткой поездки просто-напросто влюбилась в Квитко. Он, по собственному признанию — тоже. На пути к счастью легли препятствия шекспировского масштаба: поп в местной церкви отказался венчать «безбожника»; при всем своем уважении к горцам войт считал, что о замужестве дочке думать пока рано, а о замужестве за горцем — думать рано всегда.
Опять-таки в полном соответствии, с Шекспиром влюбленные решили не «покоряться пращам и стрелам яростной судьбы». Оксана, как и большинство славянок, готова было за любовь босой ходить по углям. Квитко вполне соответствовал тому типу горца, о котором говорилось: «Никогда не станет делать то, что ему говорят, но всегда выполнит то, что скажет сам.» Короче говоря, пока суд да дело, Квитко украл девчонку, и они повенчались вокруг ракитового куста — тут это, как успел убедиться Олег, было не фигуральным выражением, а натуральным старинным обрядом — и Оксана ушла в чету...
...Похохотали здорово. Но потом Йерикка посерьезнел и сказал:
— Это было редкостно неосторожно. Я не об операции, а о женитьбе. Мы не должны отталкивать от себя местное население...
— Кровь Перунова, ты одно в одно говоришь, стать горожане! — скривился Бойко: — Прости на слове, Вольг... В Панково-т побулгачат и под сапог положат... Й-ой, а что вы нагишом — купались, так?
— Загорали, — махнул рукой Олег и ощутил вдруг, что в тени довольно прохладно. Он взял себя за плечи: — Мотаем отсюда! Тут хреновато... Пошли с нами, отдохнешь.
— А то у нас-то берег не тот, — отмахнулся Бойко. — В обрат стану.
— Эй, а ты чего, собственно приперся? — окликнул его Олег уже в спину.
— Безделко, — откликнулся Бойко. Олег и Йерикка переглянулись. Олег повторил:
— Безделко, — и оба засмеялись. — Пошли одеваться, все равно отдых рухнул с дуба.
Они неспешно зашагали обратно по крутой тропке.
— Блин, сюда бежали — не замечал! — Олег неловко скакнул, наступив на острый камень. Йерикка спокойно сделал то же, перенес на эту ногу полный вес и подмигнул Олегу. — Ну да, как же, как же! — завел глаза тот и, споткнувшись, чуть не упал, а потом запрыгал на одной ноге, стиснув ушибленные пальцы другой и шипя: — Ай-я! У-у, на фиг, как больно... Ну вот, до крови. А если идти?
— Иди, иди, — Йерикка подтолкнул друга, — шагай, а то без нас все решат!
— Что решат? — изумился Олег, ставя ногу на камень и разглядывая ее.
— То, зачем Гоймир так спешил в лагерь, Вольг, — загадочно и спокойно сказал Йерикка.
Чета дружно сидела возле своего князя-воеводы на озерном берегу. Почти никто не позаботился толком одеться, зато каждый автоматически положил рядом «пушку». Гоймир, встав на камень, ораторствовал, как древний князь:
— Одно бока пролеживаем мы — Родом клянусь, а враги наши насмешки нам строят! Того хуже беда — НЕ ЗАМЕЧАЮТ нас! Что последним делом мы сделали? Что свершили? В горах две недели-то назад обоз пожгли — так-то! Другое что — то мы себя спасали или гривны на медь меняли... То ли по то мы сюда шли, чтоб лагерем на красивом бережку стать, да и лечь брюхом кверху; чтоб и в вир-рае бездельников видать было?! То ли по то, чтоб одно гордостью гордиться — ползком проползли вражьим исподом, ровно змеюка... да и не уклюнули ни разу?! Я, князь-воевода племени, так слово скажу: успехи братьев наших... сердце мне жгут и завистью полнят! Драться надо! Вихорем по вражьей земле пройтись, Куллой промчаться, след чёрный по-заду проложив!
— Он в ударе, — углом рта шепнул Олег Йерикке. Тот кивнул, продолжая играть в «ножички» метательным ножом. Казалось, Йерикка не слушает, но Олег готов был поклясться на полном собрании сочинений Киплинга, что рыжий слышит все — от и до. — Интересно, что предложит?
Гоймир тем временем закончил с лирикой.
— Одно оженился Квитко, — он переждал взрыв смеха и добавил: — А я предлагаю так — похороны заделаем.
— Чьи-то? — спросил Краслав.
— А твои, — отозвался Гостимир, и незамысловатая шутка вызвала новый смех. Гоймир поднял руку, задрапировался в плащ и стал до судорог похож на иллюстрацию к учебнику истории 5 класса, глава «Древний Рим».
— Покойней! — призвал он. — Похороны невинно убиенных зверями-горцами человеческих жертв!
— Каков слог! — восхищенно сказал Гостимир. — Бояне — ей-пра!
Гоймир тоже еле сдержал улыбку. Олег давно его не видел таким. А он продолжал:
— Похороны со сбором широкого народа, друзей наших из лесовиков и всех, кого собрать успеем... Вняли?
— Туман, — возразил Резан. — Разгони-от.
— Так, — кивнул Гоймир. — Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, — посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обгладывал, — мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?
— А как свет свят! — вскочил Холод. — Я ж понял! Гоймирко, то мое место! А вы-то дошли?!
Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.
— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, — что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле...
— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.
— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.
— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?
Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть...
...О таких делах говорится: «Наглость — второе счастье."
Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: «Спаси Господи люди твоея!» От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.
Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.
Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:
— Что это значит? Кто вы такие?
— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево... — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш... иже еси на не-бе-си-и!!!
Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал,что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:
— Проходите, святой отец. Не препятствую... Благословите!
— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.
Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа: