Рожденный героем

Воины бхарашади, окружавшие Враша, бросились врассыпную, но колдун не отступил. Скрипнув зубами, я занес руку для удара, способного разнести ему череп. Меня не заботили ни нацеленный на меня Жезл, ни сорвавшаяся с его жемчужины красная искра. Ничто не могло остановить меня. Ничто не могло помешать мне отомстить.

Не долетев до цели десяти футов, красная искра ударила прямо в грудь Изумрудного крня. Он вздрогнул, похолодел и замер, словно перед слипшом высоким барьером. Я ехал без седла и, застигнутый врасплох, не удержался и полетел вверх ногами через его голову.

Мой свободный полет закончился жестким приземлением. От удара ноги онемели, и мне показалось, что я переломился пополам. Я повалился на спину, выпустив рукоять меча. Шлем слетел с головы, и я увидел перед собой небо.

Потом небо скрылось за ухмыляющимся лицом колдуна. Конец Жезла Первого Пламени обрушился на мою маску, и больше я ничего не видел.

28

Гром оглушил меня. В висках стучало. Лицевая маска смягчила удар Жезла, и голова осталась цела, хотя казалось, что она раскололась на куски.

Я открыл глаза, но ничего не увидел. Страх сжал мне горло. Неужели ослеп? Я обвел взглядом темноту, пытаясь найти что-нибудь, что подсказало бы, взаправду ли я лишился зрения, но не нашел ничего. Но все же я чувствовал свои глаза как обычно, и, кроме боли в копчике и в голове, ничто не наводило на мысль, что я опасно ранен. "Если я ничего не вижу, значит, кругом темно", – решил я.

Избавившись от этой заботы, я немного успокоился. Попытался шевельнуться, и в этой безуспешной попытке выяснил две вещи: во-первых, я сижу в чем-то вроде кресла, и невидимые, может быть, магические узы привязывают меня к нему. Во-вторых, что важнее, с меня стащили доспехи и, насколько я мог судить, все остальное, кроме набедренной повязки, отцовского кольца и сапог.

Удары барабанов по-прежнему неслись из черной пустоты. Мне показалось, что их звук доносится по крайней мере из трех источников. Один – прямо впереди и немного выше меня, а два других по сторонам и еще выше. Эхо от стен говорило о том, что я нахожусь в замкнутом пространстве. Звук изменялся так своеобразно, как бывает только в пещерах естественного происхождения.

Воздух моей темницы был тяжек и неподвижен. Я чуял запах собственного пота, выступившего от напряжения, но сильнее его был запах увядших цветов и пыльного сухого сора. Так пахло в давно закрытой части дедовой школы фехтования, куда я однажды забрался мальчишкой. В той комнате, не использовавшейся добрый десяток лет, стоял такой же затхлый безжизненный аромат.

И тут я наконец осознал то, что с самого начала чувствовал сердцем: я в Некролеуме. Враш шел на все, чтобы получить возможность оживить Катвира и других бхарашади, и была горькая ирония в том, что Враш-"убийца стаи" сумел доставить меня в Некролеум, где я своими глазами мог увидеть последствия своего поражения и неудачи отца.

Я – первая жертва этой неудачи. Они выпотрошат меня, чтобы по моим внутренностям прочитать будущее предстоящего вторжения в Империю. Моя смерть станет первой из миллионов смертей, которыми погибшие бхарашади отомстят народам Империи.

Удары барабанов участились, и слева, в вышине, тоннель заполнило красноватое свечение. Оно приближалось медленно и равномерно, один шаг на каждые четыре удара. Свет двигался величественно, словно светоч в руках жреца, готового совершить древний ритуал. Я подумал, что мое сравнение не так уж далеко от истины: если наши сведения верны, сейчас бхарашади готовились закрепить древний завет со своим божеством.

В устье тоннеля показался колдун с нестриженой гривой, и мне стал виден источник света – в руках он нес Жезл Первого Пламени. На его запястьях поблескивали золотые браслеты. Красные отблески играли на его золотом нагруднике и отражались в рубинах золотого венца. Обеими руками вознес он Жезл над головой и прошипел непонятное для меня слово.

Из черной жемчужины в потолок ударил алый луч. Вокруг сплетались в паутину красные нити. Их круг медленно расширялся, подергиваясь в такт ударам барабанов, и наконец, заполнив все пространство, сорвался с Жезла. Сердцевина – золотисто-алый шар, пылавший маленьким солнцем – проплыла в воздухе и остановилась над моей головой. Заняв надлежащее место, она загорелась ярче, заполняя светом все пространство.

Я пожалел, что не лишился зрения.

В разросшемся свете я обнаружил, что нахожусь в оке тайфуна ужаса. Мое кресло стояло на помосте, установленном на дне высохшего русла извилистой подземной реки. Сталактиты и сталагмиты по его берегам смыкались, словно зубы, готовые растерзать беспомощную жертву. Пологие террасы были усыпаны камнями, мерцавшими множеством цветов и оттенков, создавая зрелище, которое в другое время показалось бы мне страной чудес.

Но не теперь и не здесь, потому что я находился в пещерной части Некролеума и повсюду видел груды изрубленных и изуродованных трупов бхарашади. Под изодранной кожей просвечивали рассеченные ребра и темные внутренности. Черные пробоины зияли в черепах, обмотанных истлевшими полосами материи. Отрубленные члены, а порой только их кости, лежали рядом с телами, сколь возможно близко к своим мертвым хозяевам. Трупы, сохранившиеся целыми, на которых виднелись только резаные и колотые раны, а из груди порой еще торчали застрявшие древки стрел, свисали с потолка на концах тонких веревок.

Это ужасное зрелище выглядело еще отвратительнее рядом с собранными здесь бесчисленными богатствами. Трупы валялись на грудах золота, полускрытые россыпями самоцветов, которые были разбросаны повсюду, словно зерна – безумным сеятелем. Все это было награблено в городах Империи, затопленных волнами прорвавшегося Хаоса.

Слева от меня в кресле сидел Рорк. На нем тоже не оставили ничего, кроме набедренной повязки. Голова его свесилась на грудь, но я видел, что он дышит, значит, жив.

Подняв голову, я чуть не подавился собственным сердцем. Напротив меня на огромном гранитном троне седел могучий бхарашади. Подножие трона украшала резьба, изображавшая сцены, не менее отвратительные, чем скульптуры замка Пэйн. На его коленях лежал меч в ножнах, с клинком не менее полутора ярдов длиной и с рукоятью достаточно длинной, чтобы мертвец мог уместить на ней обе широкие ладони.

А у ног, посреди помоста, лежал Посох Эметерия.

Больше всего меня поразило то, что в открытой левой глазнице место глаза занимал крупный опал. Неподвижный мертвец, с двумя зияющими в груди дырами, уставился на меня искусственным глазом, в точности напоминавшим живой глаз рейдера. Даже мертвый, он внушал страх.

Так это Катвир! Увидев его воочию, я уже не понимал, как мог мой отец, после первой встречи с этим чудовищем, по доброй воле искать новых и новых встреч. Если от героев требовалась храбрость такого сорта, мне бы лучше вернуться в Империю и доживать остаток жизни в бесславии.

Эта мысль пронеслась в моем мозгу, но я тут же понял, что это не вся правда. Мой отец искал встреч с этим ужасом ради цели, достаточно важной, чтобы забыть свой страх. Катвир воплощал величайшую угрозу для Империи, для его семьи. Предотвратить его нападение было важнее желания выжить.

Враш спускался по крутой лестнице, вырубленной в склоне от тоннеля к помосту. Я машинально отметил, что по другому берегу поднимается такая же лестница, уводящая, по-видимому, в другой тоннель. Несомненно, мы находились в одной из длинных цепей пещер, в которых ожидали окончания ритуала сотни тысяч бхарашади.

В сумрачном свете я различал ряды барабанщиков, расставленных вдоль стен. "Все воины", – подумалось мне при виде их подбритых грив. Они отбивали гипнотический ритм военного марша, от которого кровь у меня загорелась. Музыка звала меня встать и сокрушить врагов, что вовсе не противоречило моим намерениям. Я рвался из невидимых оков, но не мог освободиться и зарычал в ярости.

Пока я бился в кресле, мне бросилось в глаза обстоятельство, почему-то меня очень насторожившее: сапоги у меня на ногах были чужие, старые и поношенные. Такой фасон был в моде лет двадцать назад. Притом они подходили мне, точно были сшиты по мерке. Руки и ноги у меня покрылись гусиной кожей.