Ангел боли

Позже Корделия зашла в кабинет Дэвида, где он писал письма, которые обещал отправить как можно скорее. Письмо сэру Эдварду было написано только наполовину, но Дэвиду Лидиарду пришлось ненадолго отложить перо. Написание даже дюжины строк сегодня превратилось для него в пытку, а почерк стал ужасно неряшливым. Остальные письма не отняли много времени — как бы то ни было, они уже были завершены. Корделия взяла их со стола и быстро просмотрела.

Там было написано: «Пелорус, у меня есть новости о Глиняном Человеке, которые могут оказаться важными. Ожидание закончилось. Прибудьте, когда сможете. Лидиард».

— Стоит ли быть таким таинственным? — спросила она.

Дэвид разогнул болезненные пальцы и откинулся назад в кресле. Корделия положила руку ему на плечо. На этот раз он с радостью поймал и накрыл её руку своей. Он почувствовал, как чутко её пальцы коснулись его.

— Невозможно знать наверняка, попадет ли письмо к нему, — ответил он. — Мы не видели его почти год, и письмо может пролежать некоторое время до востребования. В любом случае, я не решаюсь доверить бумаге мои самые страшные подозрения.

Корделия скромно устроилась на краешке его стола, стараясь ничего не задеть своей юбкой.

— Доверишь ли ты их мне? — мягко спросила она. — Так странно, что кому-то пришло в голову ограбить кладбище Остена. Я не понимаю, что бы это могло значить.

Дэвид посмотрел в глаза своей жене, и он знал, что, несмотря на всю её ласку, она смотрела на него и с неким вызовом. Он нежно любил её, но были обстоятельства, которые вносили разногласия в их отношения и делали их соперниками. Она не позволит обойти себя на этот раз, подумал он. Она намеревается сыграть свою роль, если сумеет. Она надеется защитить меня, так же как я надеюсь защитить её, но это единственная вещь, которую мы не можем делать вместе.

— То, что Харкендер вызвал из глубин времени, все ещё здесь, — сказал он. — Я не могу претендовать на знание того, что это или какую форму оно имеет, но оно каким-то образом воплотилось в земле и камнях Англии, так же, как другое связано древними камнями Египта. Они временно согласились приостановить свое противостояние, но, возможно, Паук увидел, что теперь преимущество на его стороне. Несмотря на то, что я по необходимости нахожусь на стороне Сфинкс, я не посвящен ни в её планы, ни в коварные схемы её матери. Но я костями чувствую, что их встревожит то, что произошло, и если так, как я смогу остаться в стороне от последующих событий?

— Возможно, все это не так важно, — сказала она мягко. — В конце концов, что тут такого: кража гроба и трупа. Даже если в этом участвует Харкендер, неужели ты думаешь, что он смог снова разбудить своего падшего ангела? Ты из-за летучих мышей так переживаешь?

Дэвид сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, и затем ответил:

— Мы не можем бороться со страхом путем простого отрицания. Нас заставили увидеть, как хрупок этот мир, и мы в полном праве бояться. Мы оба видели… мы оба были там, в этом маленьком Аду, который создал падший ангел Харкендера. Мы всегда знали в наших сердцах, что однажды это повторится. Но нет причин отчаиваться. Ты видела, какой Ад создал этот отвергнутый ангел, какую потертую штуку, полную фальши и притворства. Это был театр, ничего больше, и мы увидели, что у подобных ангелов тут на земле меньше воображения и видения, чем у лучших из людей. Мы выучили, и сам ангел вроде бы выучил, что его власть хрупка, если он не знает разумных средств достижения своих целей. Когда мы увидели, что он может быть побежден силой разума, мы получили самый важный урок. Мы не должны слепо и безрассудно бояться таких вещей. Разум — это оружие, которое мы можем и должны использовать против них. Мы не можем просто надеяться, что они оставят нас в покое, но если они придут, мы не будем полностью беспомощны.

— Но если это начнется снова, — с запинкой произнесла Корделия, так, словно последним, что бы она желала, было разбить его уверенность, — тогда ангел Харкендера может смять нас также небрежно, как и раньше. У нас есть Тедди, Нелл и Саймон. Теперь нам есть, что терять, и я боюсь, что возвращение этого безумия может повредить не мне или миру, а тебе и детям.

— Я переживал из-за детей последние восемнадцать лет, — уверил он её. — Я всегда знал, что они выдержат любые натиски повседневной жизни. В ней достаточно страха помимо бешеных оборотней Лондона или нападок рыскающих демонов. Мы не одиноки в нашем знании того, что в мире существуют злые силы, большинство людей пребывают в той же уверенности с начала времен. И все же они умудряются жить и сдерживать свой страх, они все же находят место для более банальных страхов, они осмеливаются надеяться. Как иначе они бы могли жить в мире, измученным голодом, войной и чумой? Неужели мы должны быть способны на меньшее просто из-за того, что знаем больше?

Закончив свою речь, Дэвид отпустил её руку с легким неудовольствием. Его рука хранила её тепло, преходящий, но бесценный дар.

— Конечно, ты прав, — сказала она, глядя на незаконченное письмо её отцу. — В повседневном мире хватает страха, и если мы можем жить с ним, то мы должны и сверхъестественное встречать недрогнувшим сердцем. Ты полностью прав.

Её рука лежала на его плече, хотя он убрал свою руку, и теперь она мягко сжала его плечо, чтобы подчеркнуть свое присутствие.

— Сэр Эдвард нас рассудит, — сказал Дэвид, добавляя уверенности. — Он вернется из Парижа, как только получит мое письмо. Мне стало легче, и я очень скоро закончу письмо. Но уже поздно, не жди меня.

Она колебалась некоторое время, но в итоге приняла решение уйти.

— Пойду наверх, — сказала она, в конце концов убрав свою руку. — Не затягивай, прошу тебя».

— Я должен закончить письмо, — сказал Дэвид, — но оно почти готово. Я скоро приду к тебе.

Он улыбнулся ей, когда она уходила, но улыбка была таким же прикрытием, как и ободряющий тон, которым он говорил. В душе он чувствовал иное. «Я лягу в постель, — сказал он тихо, — чтобы немного побыть в твоих объятиях. Но сегодня я буду лишь ждать там — ждать того, что принесут мои сны. Сила этого ожидания словно сжимала его сердце рукой, но в нем было столько же трепета, сколько страха, и столько же жажды, сколько опасения».

«Затем придет рассвет, — добавил он педантично, — и я отправлюсь на работу и найду утешение в рутине, как я всегда делал и буду делать. Когда я понадоблюсь, меня, несомненно, вызовут. Такова моя судьба».

3

Тусклый день близился к концу, и Дэвиду пришлось зажечь керосиновую лампу на столе, переложив бумаги так, чтобы на них падало больше света. Солнце ещё не село, но Лондон окутало темное облако, и дневной свет проникал в комнату через ряд высоких узких окон с матовыми, закоптелыми стеклами.

В подвале больницы не было обычных окон; занятия, которые тут велись, включая многочисленные вскрытия человеческих трупов и трупов животных, были из тех, которые следует оберегать от постороннего взгляда.

Эту обстановку сложно было сделать более уютной и человечной, но Лидиард пытался. Он повесил на стенах комнаты яркие схемы и диаграммы — синие вены, красные артерии, внутренние органы разных оттенков зеленого и золотого. На внутреннюю сторону двери он приколол полномасштабную репродукцию изображения из древней египетской гробницы: картина женской фигуры в королевских одеждах, смотревшая на него большими, прекрасными глазами, словно собираясь смутить его игривой загадкой. Иногда, когда ему приходилось откладывать перо или свои инструменты, Лидиард смотрел на картину и представлял, что за ней находится портал, ведущий в древнее легендарное прошлое, и за дверью лежит мир сияющего света, а вовсе не унылый коридор.

В подвале было холодно, хотя стояла ранняя осень, и воздух снаружи оставался достаточно теплым, чтобы разносить по улицам отвратительное зловоние. Здесь внизу всегда было холодно, и едкий запах формалина перебивал любой другой своей подавляющей стерильностью. Лидиард настолько привык к этому запаху, что почти его не замечал, хотя когда-то и считал невыносимым. Теперь комната, полная бумаг, рукописей и колб с образцами, казалась ему не менее гостеприимной, чем его домашний кабинет с рядами книг.