Купип

Редактор вдруг встрепенулся.

— Как, как? — хлопотливо привскочил он. — Как? Шест? Почему — шест? Ах, постойте, я понимаю: «шест» это — «шесть»! А две сороки? Сорока — сорок? 44 — две сороки? Скажите на милость! А ведь это действительно удобно. Т-с-с! Постойте. Как же это будет? Например, сто-семьдесят-семь-пять-девять… А? Что же выходит? Ага!.. Стоп, Семен Семеныч! Пятнистая девочка? Так, что ли? Вот это здорово! Действительно никак не опутаешь. Вот только одно — зачем вы прибавили «Некрасов», профессор? Разве эти стишки — из Некрасова?

Не успел он выговорить этих слов, как в комнате раздался громкий щелчок. Профессор Бабер что было силы ударил себя ладонью по лбу.

— Старая шляпа, — проговорил он и добродушно, по-стариковски засмеялся. — Старый глупец. По-немецки — дер альте нарр. По-французски — ле вье фу. По-турецки — бир эски ве акылсыз адам. Мнемоника! Она тут ни при чем. Это я сам спутал. Без всякой мнемоники. Я все запомнил. Но я забыл главное, забыл, зачем придумал Некрасова. А это страшно важно. Ведь надо было звонить на Некрасовскую станцию. А я звонил просто на букву Б.

Так состоялось знакомство редакции и профессора многих довольно трудных наук — Владимира Оскаровича Бабера.

Владимира Оскаровича не сразу выпустили из редакции.

— Простите, профессор, — так и ходил вокруг него редактор. — Одну секунду. Мы позвоним по телефону куда надо и выясним все, что вам нужно… Ну, там насчет этих теней от предметов и всякой тому подобной че… чертовски интересной материи, хочу я сказать. Да, да! Но зачем вам нужна эта тень? Что за поиски тени?

Профессор Бабер глубоко задумался. Наконец он поднял голову.

— Гм… Ха-хм! Видите ли, дорогие и достопочтенные мои друзья… Да — друзья! По-французски — ме камрад. По-немецки — майне фрейнде. По-турецки — аркадашларым! Видите ли, я являюсь председателем Купипа. Да — Купипа. Ребячьего Комитета Удивительных Путешествий и Приключений. О! Купип!.. И вот у нас в Купипе наклевывается новая экспедиция. Очень интересная. Сугубо. Крайне. Весьма.

Группа лиц, в возрасте от семи до семидесяти семи лет обнаружила документ… странный документ… удивительный документ! Таинственную бумагу. Ее тайна должна быть разгадана. Непременно. Обязательно. Во что бы то ни стало. Я не сомневаюсь — эта тайна увлечет нас очень далеко. Крайне далеко. Но куда?

Чтобы решить куда, надо разгадать непонятные письмена. Чтобы разгадать их, необходимо выяснить, откуда взялся документ. А выяснить это немыслимо, если не принять в расчет числа, когда он был найден…

— Ну-ну, — сказали в голос и редактор и автор.

Профессор поднял очки номер два на лоб, а на нос спустил очки номер три. Затем он вздохнул.

— Лица, обнаружившие бумагу, как это ни грустно, забыли, когда это случилось… Они молоды и легкомысленны… Летом, говорят они, летом! А? Какова точность?! Летом! Но когда? Первого июля или седьмого августа? Двадцать девятого мая или пятнадцатого июня? По счастью, одно из этих лиц, достопочтенный Николай Андреевич Устрицын, мой друг, мой добрый друг, наш секретарь, запомнил важнейший факт. В тот день, когда великое открытие было сделано, он случайно измерил сантиметром свою тень, точно в полдень. В ней оказалось ровно столько сантиметров, как и в нем самом. Это страшно важно. Это дает ключ в руки. Я могу узнать, когда это было, потому что я знаю, где это было. Вы понимаете меня? — обратился он к автору.

Автор робко покачал головой.

— Не совсем, — проговорил он. — Нет, не совсем. Простите, профессор, а что же это за документ?

— А! — повторил профессор Бабер. — Я все понял. Все. Наука интересует вас мало. Но зато вы упрямо хотите знать, что это за документ. Гм… гм?.. Видите ли… Если бы ваш журнал был журналом взрослым, я бы прямо сказал «не могу — это тайна». Но ваш журнал, насколько я понимаю, — ребячий журнал. Это меняет дело. Купип также ребячье общество. Гм? Пожалуй, я могу…

Профессор Бабер открыл толстый коричневой кожи портфель, вынул оттуда старый бумажник и извлек из него маленькую, затрепанную и замусленную бумажонку. Затем он опустил со лба очки номер один, покрыл их очками номер два, поднял на лоб очки номер три и, аккуратно разгладив складочки, развернул бумажонку на столе. Редактор и автор нагнулись к ней, и громкие восклицания сейчас же огласили комнату.

Глава II. Таинственная бутылка

Николай Андреевич Устрицын визжал.

Он визжал так громко, что большие темносиние стрекозы, дрожа крыльями, останавливались над ним в горячем воздухе. Видимо, они сомневались, стоит ли им лететь дальше. Сидя на корточках посреди песчаной отмели, Николай Андреевич выгнул спину, прикрыл глаза, заткнул уши пальцами, чтобы самому было уж не так противно, и — визжал, насколько хватало сил.

Ручей в этом месте впадал в реку. Река, большая и ленивая, разлившись среди темнозеленых кустов, делала спокойный изгиб вправо, и там, в дымчатой жаркой дали, переходила в мерцающий как плавленое олово простор моря.

По морю бродили и перебегали ослепительные острые искорки. Совсем далеко тянулся, расплываясь, коричневый дымовой хвост. Хвост был, а самого парохода не было, — совсем как в учебнике географии 4 класса.

Ближе во мгле маячил небольшой светлый парус. А в реке, в тихой бухточке, под ветками прибрежных лоз, покачиваясь и подняв вверх узкое горлышко рыльцем, плыла небольшая темнозеленая бутылка.

Поэтому-то Устрицын и визжал.

— Ай! — взывал он. — Скорее! Сюда! Робинзон! Пятница! Бутылка в виду! Бутылка под ве-е-е-тром! Я ее упущу-у-у! Ай-ай! И чудовище уполза-а-ет!

Чудовище действительно уползало. Оно медленно перебирало лапами, выволакивая тяжелое тело на песок. Зелено-черный панцырь его обсыхал пятнами. Выпуклые глаза смотрели тусклым и зловещим взглядом. Сердце Устрицына разрывалось.

— Самый страшный гавиал уползает! — чуть не плача кричал он. — Идите скорее! Тут плавает таинственная бутылка… Аллигатор уползает! Вы слышите?

— Хватай его и кидай обратно! — донесся из-за кустов мужественный голос «Робинзона».

— Ну да… У него — клешни… я боюсь!

— У аллигаторов не бывает клешней, это — во-первых! У них челюсти, способные перекусить годовалого козленка. Толкни его сандалией, во-вторых!

Кусты зашатались, раздвинулись. «Робинзон» и «Пятница» мощными скачками ринулись на отмель. В руках у «Робинзона» была драга, круглая драга, ячейки которой были залеплены чем-то белым; утром сквозь нее протирали дома творог на сырники. «Пятница» размахивала мушкетом. Перевитые зеленой ленточкой белые косицы ее подпрыгивали на каждом шагу.

— Эх, ты! — загремел «Робинзон», одним ударом ноги сбрасывая гавиала в окруженную песчаным валом заводь. — Полюбуйся, «Пятница»! Этот несчастный попугай не способен даже сторожить дичь, когда мы уходим. Его придется застрелить, я думаю…

— Я всегда говорить то же самое, хозяин… — покорно сказала «Пятница» и тряхнула косичками.

Но «Попугай Поль» негодующе запищал:

— Я вам дам — застрелить! — возмутился он. — Меня комары ели-ели! Пока вы там ничего не поймали, вон смотрите, какую я таинственную бутылку нашел. Вон плывет!..

Тут глаза «Робинзона» вспыхнули мрачным огнем торжества. Он тоже увидел бутылку.

— Ура! — рявкнул он, — Люська!.. Вернее: «Пятница»! Смотри: бутылка за бортом, настоящая бутылка. Вот так Устрицын! Чур! — я тогда не Робинзон! Чур! — я тогда Джон Мангльс! А ты — леди Елена, ладно?..

— А я — Роберт, я Роберт, да? — взвизгнул Устрицын. — Лева, слышишь? Я тогда — Роберт. Чур! Чур! Я больше ни за что не буду попугаем! Вот что!

Так в погожий летний день 19… года экипаж шхуны «Дуглас», находясь под 60° сев. широты и 28° 15′ восточной долготы вторично обнаружил в море плавающую бутылку.